Походка пьяницы - Пол Фредерик - Страница 6

Внезапно горло пронзила острая боль.

– Остановитесь, Мастер Конут! – закричал кто-то.

Это была девушка… С опозданием он узнал голос, голос Лусиллы, и увидел, что та вскочила на ноги, а за ней и половина класса. Его горло быстро охватила жгучая боль. Теплая щекочущая струйка побежала по груди – кровь! Из его горла! Конут изумленно взглянул на предмет в своей руке и увидел, что это совсем не указка, а нож для разрезания бумаги, стальной и острый. Смущенный и испуганный, он повернулся и пристально посмотрел на экран. Оттуда глядело его собственное растерянное лицо, от пореза на шее тянулась узкая темная дорожка.

Три миллиона зрителей раскрыли рты от изумления. Половина класса, и Эгерт с девушкой впереди всех, бросились к Конуту.

– Ничего страшного, сэр. Разрешите мне… – это был Эгерт, он уже прижимал к ране кусок материи. – Все будет в порядке, сэр, артерия не задета.

Не задета… Он едва не перерезал артерию прямо перед классом, на глазах у всего мира! Убийца в его мозгу становился все сильнее и увереннее; настолько, что отважился напасть среди бела дня.

Глава 4

Конут был меченым в буквальном смысле слова. Его шею охватывала аккуратная белая стерильная повязка, и медики бодро уверяли, что когда ее снимут, останется только красивый рубец. Они требовали, чтобы Конут остался для полного психофизиологического обследования, но он отказался. Они спросили: «Вы предпочитаете умереть?» Он ответил: «Я не собираюсь умирать». Тогда они спросили: «Но как вы можете быть уверены?» Однако Конут сознавал, что никакая клиника не сможет оградить его от смертельной угрозы, и был полон решимости бороться сам. Конут злился на назойливых медиков, на себя за нелепое поведение, на Эгерта за то, что тот остановил кровь, на Лусиллу за то, что она все видела… Словом, он совершенно потерял терпение и был зол на весь мир.

Большими шагами Конут двинулся к Башне Математиков; он не глядел по сторонам, словно лошадь в шорах, так как прекрасно знал, что увидит. Любопытные взгляды! Все, кто только есть во дворе, пялят на него глаза и перешептываются. Взгляд Конута случайно упал на какого-то студента, который благоразумно занялся своими делами (только что он буквально пожирал своего преподавателя глазами, полными любопытства, но едва только заметил, что внимание Мастера обратилось на него, сделал вид, что поглощен своими проблемами и Конут его нисколько не интересует). Нужно отдохнуть хотя бы полчаса. Медики рекомендовали Конуту отдых. Переводя дух и ощущая боль в напряженных мускулах, он вошел в свою комнату чтобы последовать их совету.

Он провел весь день лежа в кровати и размышляя, глядя в потолок, но это ни к чему не привело. Дурацкое утреннее происшествие так раздражало его, что он не мог ни на чем сосредоточиться.

Но несмотря на предостережения медиков, без четверти пять он надел чистую рубашку и отправился на факультетское чаепитие.

Чаепитие было чем-то вроде проводов в Полевую Экспедицию. Присутствие на нем было обязательным, в особенности для тех, кто, как Конут, являлся ее участником. Но Конут собрался туда по другой причине. Он рассчитывал использовать последний шанс отказаться от поездки.

В огромном сводчатом зале собрались три сотни человек. Помещения Университета впечатляли своими размерами. Это была традиция, как и карандашные пометки на полях книг университетской библиотеки. Когда Конут вошел в зал, присутствующие, метнув на него взгляд, быстро отводили глаза – кто с приглушенным смешком, кто с сочувствием, в лучшем случае – с деланным безразличием. «Хватит думать о сплетнях, – решил Конут. – Наплевать. Можно подумать, ни один профессор до этого не пытался покончить жизнь самоубийством». Он не мог не слышать шепота за спиной:

– …Уже седьмая попытка. Знаешь, он доведен до отчаяния, ведь он хочет стать главой факультета, а старый Карл не уступает своего места.

– Перестань, Эсмеральда! Вечно ты повторяешь чьи-то выдумки. Ты же сама знаешь, что это неправда!

Невольно подслушав такой диалог, Конут с пылающим лицом быстро двинулся дальше. Ему казалось, что он, как факир, идет по раскаленным углям.

К счастью, для бесед за чаем были и другие темы, и некоторые обрывки разговоров, дошедшие до ушей Конута, совсем его не касались.

– …Хотят, чтобы мы обходились одним треватроном, которому уже четырнадцать лет. А вы знаете, сколько их у китайцев? Шесть совершенно новеньких. И чистое серебре для проводов!

– Да, но китайцев два биллиона. На душу населения у нас ситуация лучше…

Конут остановился посреди жующей, болтающей, волнующейся толпы и стал искать глазами Мастера Карла. Наконец он увидел, что глава отделения беседует с Президентом Университета Эстом Киром, чья древняя фигура выглядела здесь довольно странно. Конут был поражен. Из-за старости и нездоровья Эст Кир весьма редко показывался на факультетских чаепитиях. Значит, сегодня какой-то особый случай. Как бы то ни было, присутствие столь высокого начальства могло облегчить Конуту его задачу – получить освобождение от экспедиции.

Конут начал пробираться к Мастеру Карлу и Президенту. Сначала ему пришлось обойти приземистого подвыпившего мужчину, который нашептывал непристойности весьма недовольной студентке из обслуживания, потом путь Конуту преградила тесная группа анатомов из Медшколы.

– Заметь, какие подходящие трупы мы теперь получаем. Такой удачи не было со времен последних военных действий. Конечно, они не лучшего качества, разве что для гериатрии, но там есть селективная автаназия для тебя.

– Взгляните, что вы делаете со своим мартини! Конут постепенно приближался к Мастеру Карлу и Президенту. Чем ближе он подходил, тем легче было двигаться дальше. Вокруг Президента толпа заметно редела. Он был центральной фигурой собрания, но гости старались держаться от него подальше – уж таким он был человеком.

Дело в том, что Эст Кир был самым безобразным человеком в зале.

Среди присутствующих имелось немало таких, кого нельзя было назвать красавцами, – старых, толстых или больных, но Эст Кир представлял собой нечто особенное. Самый отталкивающий вид имело его лицо. Изрезанное глубокими старыми рубцами, оно напоминало потрескавшуюся сырную корку. Откуда эти шрамы? Никто не знал их происхождения. И никто не помнил, чтобы Эст Кир выглядел иначе. А кожа у него была голубоватого оттенка.

Рядом с ним стояли Мастер Гринлиз (физическая химия) и Мастер Уол (антропология); первый – потому, что Карл держал его под руку и не давал уйти, а второй – потому, что был слишком пьян, чтобы обращать внимание на внешность собеседника. Эст Кир, как маятник, четырежды кивнул Конуту.

– Хо-рошая погода, – выдавил он голосом робота.

– О да, сэр. Простите. Послушай, Карл…

Эст Кир поднял висевшую вдоль тела руку и вяло вложил ее в ладонь Конута, изображая рукопожатие. Затем разомкнул сморщенные губы и издал серию глотательных звуков – они заменяли довольное хихиканье.

– Это бу-дет неблагоприятная по-года для Мастера Уола, – добавил он, отсчитывая слоги, как метроном. Такова была манера Президента шутить.

Конут ответил вежливой улыбкой и коротким искусственным смешком. Объектом насмешек было назначение Мастера Уола в состав Полевой Экспедиции. Конут решил, что это неудачная шутка: во-первых, она задевала его самого, а во-вторых, его голова была сейчас слишком занята другими мыслями, чтобы оценивать юмор Президента.

– Карл, извини, пожалуйста, – начал Конут, но и у Мастера Карла голова была занята другим: по неизвестной причине он изводил Гринлиза дотошными расспросами о структуре молекулы. Эст Кир тем временем упорно держал Конута за руку.

Конуту не оставалось ничего другого, как оставаться на месте и ждать; он с трудом подавлял растущее раздражение. Уол, хихикая, пересказывал какую-то факультетскую шутку, Эст Кир внимал с видом знатока. Конут избавил себя от неприятной обязанности вникать в разговор и уделять внимание Эсту Киру. Мерзкий старый слизняк! Это первое, что при его виде приходит в голову. Конечно, можно объяснить некоторые странности его внешности, скажем, больным сердцем. Это подошло бы и в качестве объяснения голубизны кожи. Но, если так, почему ему не сделали операцию?