Серебристая бухта - Мойес Джоджо - Страница 63

Может быть, из-за недостатка сна или из-за того, что я, как всякая мама, ежесекундно была занята новорожденным ребенком, но я не сразу, а только спустя несколько месяцев после рождения Летти поняла, что Стивен практически не замечает Ханну. До этого я думала, что он ее любит, а то, что он иногда был к ней невнимателен, так это не специально, мужчины все такие. Понимаете, мне не с чем было сравнивать. Воспитывала меня мама, с дедушкой я почти не общалась и не знала, какие мужчины в семье. Стивен был хорошим кормильцем – так любила говорить его мама. Дисциплина, вот что он ценил. Когда Ханна, как любой двухлетний ребенок, порой закатывала истерики или капризничала из-за еды, Стивен злился и посылал ее в постель. А малышка Летти была такой очаровательной, так стоило ли удивляться, что на ее фоне поведение Ханны довольно часто вызывало раздражение?

Теперь я понимаю, что с появлением второй дочери я перестала замечать, что происходило вокруг. Мы видим только то, что хотим видеть. Но сердцем я должна была все чувствовать. Мне следовало раньше обратить внимание на то, что моя дочь стала вести себя тише не только потому, что привыкала к младшей сестричке. Я должна была заметить, что свекровь и Стивен стали с ней строже, а иногда просто-напросто придирались. И первым делом я должна была понять, что происходит, по поведению этой женщины.

Мать Стивена так и не смогла простить меня за то, что я взвалила на плечи ее сына, старшего менеджера с перспективами, ребенка, который был ему чужим. Ей не нравилось, что у меня нет, как она это называла, истории. О, она была вежлива, но она была из тех дам с прической, похожей на шлем из голубых волос, которые любят по вечерам играть в бридж и предпочитают шерстяные трикотажные кардиганы. Все, что бы я ни делала, например рагу из чечевицы (еда хиппи) или позволяла двухлетней Ханне спать вместе со мной, – все это в ее глазах было безответственно и неумно.

Поначалу, когда мы со Стивеном пребывали на облаке любви, она ничего такого не говорила. После смерти супруга она внушила сыну, что теперь он глава семьи, и в результате обнаружила, что ее отодвинули на задний план, потому что Стивен не желал обсуждать мои возможные промахи и недостатки. До рождения Летти я могла не соответствовать их стандартам, но после ее рождения постепенно открылось, что я не способна справиться с двумя детьми на том уровне, который они от меня ожидали. На полу были разбросаны игрушки, наши постели оставались не застеленными до полудня, на моей одежде часто появлялись эполеты из детского питания, а Ханна плакала в углу из-за какого-то предполагаемого проступка, и, как следствие, моя свекровь обнаружила, что может говорить и делать все, что захочет.

Однажды, еще до того, как все стало совсем плохо, я осмелилась спросить Стивена, нельзя ли нам переехать куда-нибудь в другое место, найти дом, где мы сможем счастливо жить сами. В ответ Стивен пригвоздил меня взглядом.

– Да ты же не можешь сама даже девочек одеть, – сказал он. – Я уж не говорю о том, чтобы вести дом. Ты что думаешь, что сможешь продержаться без моей матери дольше пяти минут?

Сейчас, когда я оглядываюсь назад, мне трудно идентифицировать себя с той девушкой. На фотографиях Кэтлин, где давно отрезан Стивен, я вижу странную, потерянную девушку с какой-то неестественной для нее прической и в одежде, больше подходящей для послушницы. В ее глазах отражается страх и отчаянное нежелание признать свое жуткое положение. А с другой стороны, какой у меня был выбор? У меня не было ничего – ни денег, ни дома, и никто не мог меня поддержать. Но у меня были две маленькие дочки и мужчина, который был им отцом и готов был простить меня за то, что до него я вела безалаберную жизнь. У меня была свекровь, которая приготовилась терпеть меня в своем прекрасном доме, хоть я, по ее мнению, этого недостойна. Честно признаюсь, мои навыки ведения хозяйства были не на самом высоком уровне, а мои манеры часто их расстраивали, особенно после того, как Стивена выбрали в местный совет и он оставил работу в банке.

Эта семейка в конце концов меня сломала. С годами Стивен с помощью своей мамы начал признавать мои недостатки и промахи. О свадьбе говорили все реже, а потом и вовсе перестали. Ханна научилась молчать за обеденным столом и поняла, что чем лучше она будет себя вести, тем меньше ее будут ругать. А я поняла, что, если носить одежду с длинным рукавом, мамы в детском садике не будут интересоваться, откуда у меня синяки на руках.

Я с детства верила, что подобные вещи случаются только в плохих семьях, и всегда думала, что такое происходит из-за бедности и недостатка образования. Стивен внушал мне, что все дело в моей неадекватности, в том, что я не оправдала его надежды и неспособна выглядеть хотя бы на пятьдесят процентов достойно, и как последний аргумент – полный ноль в постели.

Когда он ударил меня в первый раз, я была в таком шоке, что решила, что это у него получилось случайно. Мы были наверху. Девочки кричали и дрались из-за какой-то дешевой пластмассовой игрушки. Я отвлеклась и оставила горячий утюг на сорочке Стивена. Он вошел в комнату злой из-за шума, который подняли девочки, увидел прожженную сорочку и дал мне затрещину, как будто я была какая-то собака.

– Ой! – воскликнула я. – Это было больно!

Стивен удивленно посмотрел на меня. Судя по лицу, ему показалось странным, что я не поняла – так и должно было быть. Я стояла, прижав ладонь к пульсирующему после удара уху, а Стивен легко сбежал по лестнице вниз, словно ничего такого не случилось.

Потом он извинялся, говорил, что слишком загружен на работе, что это последствия стресса и еще что-то в этом роде, но я иногда думаю, что тот первый случай был для него переломным моментом. Он в первый раз переступил черту.

Бывали времена, когда несколько месяцев ничего такого не случалось, а бывало, что практически за все, что я делала – срезала слишком толстую кожуру с картошки или плохо чистила его туфли, – я получала тяжелую оплеуху или удар кулаком. Стивен никогда меня не избивал, он был слишком умен для этого, одного удара было достаточно, чтобы показать мне, кто в доме главный.

К тому времени, когда я поняла, что надо что-то делать, я превратилась в собственную тень, в женщину, которая усвоила урок: лучше не высказывать собственное мнение, не перечить, не привлекать к себе внимание. И еще: рубцы от шрамов быстро бледнеют, даже если память о них остается. Но потом наступил день, когда он ударил мою дочь. Ударил сильно, за то, что она забыла снять туфельки, перед тем как выбежать на бледно-зеленый ковер в холле. Я увидела ее лицо, и ко мне вернулась решительность.

Я начала копить деньги. Например, могла попросить деньги на новое пальто для Летти – Стивен ни в чем не отказывал своей дочери, – потом покупала в благотворительном магазине какую-нибудь чистенькую, неношеную вещь и упаковывала ее в пакет из дорогого магазина. Еще экономила на походах в супермаркет, у меня был большой опыт в этом деле, так что это было не трудно. Стивен и его мать видели во мне только забитое существо и ни о чем не подозревали.

К тому времени я уже их возненавидела. Туман рассеялся, и я ясно увидела, во что превратилась моя жизнь. Я видела равнодушие Стивена, его высокомерие, его слепые амбиции, видела, как он старается дать понять моей дочери, маленькой шестилетней девочке, что в его доме она человек второго сорта. Я видела, что другие семьи живут иначе, и в конце концов поняла, что ни положение в обществе, ни происхождение, ни финансовое положение Стивена не мешают ему быть грубым скотом. К счастью, мои девочки искренне любили друг друга. Они заботились друг о друге, играли и ссорились, как и все родные сестры. Я видела, как Летти обнимала пухлой загорелой ручкой Ханну за шею, слышала, как она высоким голоском рассказывала сестре о том, чем занималась в садике, или просила сделать ей «хорошенькие волоски». Я видела, как Ханна вечером устраивалась рядом с Летти в кроватке и читала ей сказки, их светлые волосы спутывались вместе, а пастельные цвета ночнушек сливались в одно пятно. Стивен еще не успел отравить их своим ядом.