Серебристая бухта - Мойес Джоджо - Страница 16

– Могу.

– Не помню, чтобы ты, Нино Гейнс, когда-нибудь был разборчивым. Упрямый, прожорливый и грубый – да. Разборчивый – нет.

– Ты губы накрасила.

– И еще нахальный.

Нино улыбнулся, и я тоже не смогла сдержать улыбку. Вот чего вам никогда не скажут о старухах – с возрастом не перестаешь вести себя как молодая дура.

– Давай, Кэтлин, заходи. Посмотрим, смогу ли я заставить моего Упрямого, Прожорливого и Нахального Марка Второго приготовить нам по чашечке чая. Кстати, очень хорошо выглядишь.

В первый раз Нино Гейнс попросил моей руки, когда мне было девятнадцать. Во второй раз мне было девятнадцать лет и две недели. Третий раз случился спустя сорок два года после второго. И тут дело было не в провалах в памяти и не в том, что Нино перестал меня замечать, просто в этот промежуток времени он был женат на Джин. Нино повстречал ее спустя два месяца после моего второго отказа. Джин сошла с корабля невест в Вуллумулу и уже передумала насчет солдата, за которого собиралась замуж. Нино ждал в доках своего друга, его взгляд упал на ее осиную талию и перекрученные нейлоновые чулки. Это подействовало, как зов природы. Джин его подсекла, притянула, и не успело пройти еще два месяца, на ее пальце появилось обручальное кольцо. Сначала многие думали, что Нино и Джин не подходят друг другу. Ругались они как черти! Но он отвез ее на свой только что купленный виноградник в Барра-Крик, и они прожили там долгие годы, пока она не умерла от рака в пятьдесят семь лет. Несмотря на все их ссоры, они были хорошей парой.

Я не виню Джин за то, что она так быстро взяла его в оборот. В ту пору любой бы вам сказал, что Нино Гейнс – самый красивый мужчина в Сильвер-Бей… даже в купальнике. Он надевал женский купальник раз в год, когда военные устраивали представление для местных детишек. Мне было неловко, потому что в первый год он попросил купальник именно у меня. Во время войны я была жилистой высокой девчонкой с широкими плечами. Да я и сейчас не намного меньше ростом. Другие женщины с годами усыхают, горбятся от остеопороза, как вопросительный знак, или у них распухают суставы от артрита, а я еще держусь прямо, и руки-ноги у меня вполне крепкие. Думаю, что это из-за того, что я практически без посторонней помощи управляю старым отелем на восемь номеров. (Члены команд говорят, что нынче всем уже известно, как укрепляют организм акульи хрящи. Ну, это они так шутят.)

Впервые я увидела Нино, когда работала в баре отеля. Он уверенно прошагал к стойке в этой своей форме военного летчика, посмотрел на меня оценивающе, так что я покраснела, увидел фотографию в рамочке рядом с полками и спросил:

– А ты кусаешься?

Сам вопрос не задел моего отца, но Нино в конце подмигнул. Я была такой наивной, что все это пролетело мимо меня, как военные самолеты над мысом Томари.

– Она – нет, – пояснил отец, который читал газету за кассой. – А вот ее отец – да.

– За этим типом надо присматривать, – сказал он позже маме. – Ему палец в рот не клади. – А потом уже мне: – Держись от него подальше, поняла?

В те времена все, что говорил отец, было для меня как Священное Писание. Я односложно отвечала Нино, пыталась не заливаться краской, когда он хвалил мое платье, и сдерживала смех, когда он тихо, только для меня шутил через стойку бара. И еще старалась не замечать, что он приходит каждый вечер в свои увольнительные. Все знали, что лучше всего можно провести ночь минутах в двадцати по дороге выше от нашего места. Моей младшей сестре Норе тогда было четыре года (честно сказать, ее появление на свет оказалось сюрпризом для моих родителей), она смотрела на Нино, как на бога, в основном потому, что он засыпал ее шоколадками и жевательной резинкой.

А потом Нино сделал мне предложение. Я знала, как строго относился отец к военным, и мне пришлось отказаться. Иногда я думаю, что не стоило Нино во второй раз делать мне предложение при отце, и тогда, возможно, у нас все бы сложилось хорошо.

Когда Джин умерла, теперь уже пятнадцать лет назад, я думала, что Нино сломается и похоронит свою жизнь. Мне приходилось видеть, как это происходит с мужчинами его возраста – они перестают следить за одеждой, забывают бриться и начинают питаться полуфабрикатами. Понимаете, так росло это поколение мужчин. Их не учили делать что-то для себя. Но Фрэнк и Джон Джон не давали Нино закиснуть, они не оставляли отца одного, придумывали новые идеи для его виноградника. Фрэнк оставался дома, а жена Джо Джо приходила и готовила для всех. Через год по Нино уже было не так заметно, что он пережил страшный удар. А потом, как-то вечером за бутылкой отличного «Шираз-мерло», Нино признался мне, что у них с Джин за две недели до ее кончины был разговор. Джин сказала ему, что, если он после ее смерти будет болтаться один, она дотянется до него с небес и хорошенько надерет уши.

После этого признания последовала долгая пауза. Я разглядывала свой бокал с вином, а когда подняла голову, увидела, что Нино пристально смотрит на меня. Эта тишина, если я долго думаю об этом, и сейчас обжигает меня.

– И она была права, – сказала я тогда, избегая встречаться с Нино взглядом. – Глупо оставаться одному. Не стоит тебе хандрить. Съезди, повидайся с друзьями на севере. Для тебя сейчас развеяться лучше всего.

Нино потом еще что-то сказал, но больше мы об этом не говорили.

Прошло много лет, он смирился с тем, что мы с ним только хорошие друзья, и ничего больше. Я дорожила его дружбой – возможно, он даже не знал, как сильно, – и нас почти всегда приглашали в гости вдвоем. Мы, можно сказать, заключили договор, что вроде как пара. А если мы порой пикировались, так это потому, что нам это нравилось, а еще потому, что никто из нас не знал, как скрыть неловкость, которая так и осталась между нами. Но на то, чтобы Нино смог легко болтать со мной по-дружески, потребовалось еще несколько лет.

– Фрэнк вчера был в городе и столкнулся с Черри Даусон, – сказал Нино.

Я разглядывала коврики с карандашными и акварельными видами Лондона, которые Нино по-прежнему раскладывал на столе, когда садился есть. Как будто бы Джин просила его об этом. Даже после стольких лет в этом доме везде чувствовалось ее присутствие. Джин любила тяжелую инкрустированную мебель, которая совсем не сочеталась с натурой Нино. Меня всегда удивляло, что его не угнетает обстановка, очень подходящая для похоронного бюро. Всякий раз, когда я заходила в гостиную с этими салфетками и подушечками на диванах, меня обуревало желание выкинуть все это старье и закрасить стены белой краской.

– Она все еще работает в муниципалитете?

– Естественно. Она сказала, что Буллены продали старую устричную отмель. Теперь в муниципалитете все гадают, что будет на этом месте.

Я отпила глоток чая. Тоненькие чашечки с цветочками я тоже терпеть не могла. Мне всегда хотелось сказать Нино, что с бо?льшим удовольствием пила бы чай из кружки, но тогда было бы похоже, будто я критикую Джин.

– И землю тоже продали?

– Добрую полосу побережья плюс рыбоводный завод. Но меня интересует устричная отмель.

– Что можно делать с таким куском мелководья?

– Вот и мне любопытно.

Когда Нино еще не увлекся виноделием, он подумывал открыть собственную устричную отмель. Буллены тогда боролись с японским импортом, и он примеривался купить их участок. Нино спрашивал совета у моего отца, но он над ним лишь посмеялся и сказал, что такой человек, как Нино Гейнс, должен забыть о бизнесе навсегда. Возможно, впоследствии отец изменил свое мнение о способностях Нино вести дела, когда он, став виноделом, выиграл награду от «Австралийских вин» и еще когда оборот в первый раз поднялся до шестизначной цифры, но мой отец был не из тех, кто признает свои ошибки.

– А ты все еще строишь планы?

– Нет.

Нино допил чай и посмотрел на часы. Каждый вечер он забирался на квадроцикл и объезжал свои владения: проверял, как работает оросительная система, высматривал на лозе следы ботритиса[25] и милдью[26]. Он все еще получал удовольствие от осознания того, что, куда ни погляди, вся земля его.