Небо войны - Покрышкин Александр Иванович - Страница 70

После суда нам, приглашенным на процесс, устроили здесь же, в этом здании, обед. Когда все зашли в тесную комнатку, я снова обратил внимание на Алексея Толстого. Он стоял мрачный, угнетенный. Усаживаясь, я взялся за спинку стула.

— Летчик, садись-ка тут, — услышал я. Толстой подзывал меня к себе.

Завязался разговор. Я задал ему несколько шаблонный, но законный вопрос: почему литераторы так мало пишут об авиации? В то время действительно о летчиках-фронтовиках в литературе ничего серьезного, значительного сказано не было.

— Это верно, — согласился Толстой. — Но надо полагать, что это не потому, что авиация не заслужила очерков, повестей, романов. Просто ее мало знают наши писатели. Я считаю, что каждый воздушный бой истребителей — это неповторимое произведение военного искусства. Кто из нас, писателей, разбирается в нем? Никто. — Алексей Толстой все горячей увлекался темой нашей беседы. — Вот я читал в газете о том, что летчик во время боя неожиданно выполнил какой-то маневр, кажется, переворот, и это сразу изменило всю ситуацию. А что такое этот переворот? Каждый такой специфичный термин — это слиток опыта, мысли, энергии, заложенных в нем, а я не понимаю его. Мне нужно изучить ваше дело, прежде чем взяться писать о вас.

Он предложил выпить за летчиков, и все наполнили бокалы вином.

Возвращаясь домой, я думал над тем, что расскажу товарищам о процессе, вспоминал все, что сказал Толстой. Да, если писатель не берется за тему, которую он не знает, считая, что прежде ее нужно глубоко изучить, это говорит о его талантливости, о серьезном отношении к своему труду и к труду других.

Кубань... Ты будешь помниться мне всю жизнь и встречей с большим русским писателем, посетившим тебя в трудное время.

До свидания, Кубань!

На горизонте уже показались знакомые приметы шахтерского края. Терриконы, терриконы...

Приземлились в городе Н. Оставив самолет на стоянке, я направился к командному пункту: по поручению Краева, который задерживался в Поповической, мне надлежало присмотреть за полком на новом месте.

Дул горячий, порывистый ветер, было жарко. Кажется, точно такой день на этом же аэродроме с чем-то связан в моей жизни... Да, это было год тому назад. Я прилетел сюда за «мессершмиттом», чтобы перегнать его в Славяносербск. Тогда я услыхал у изрешеченного самолета рассказ о подвиге капитана Середы. Точно так же дул обжигающий степной ветер, под которым никла молодая трава.

Наши прибывали поэскадрильно, аккуратно заходили на посадку, отруливали к стоянкам. Кто-то промазал, протянул дальше, чем надо. Номер на самолете не разобрать. Вот почему, подумалось, начальник штаба иногда выходил на землянку с биноклем и обозревал аэродром, как поле боя.

У КП собирались летчики, готовые идти на задание. Но заданий нет. Наша дивизия теперь на особом счету — резерв главного командования, и его не торопятся бросать в дело. Времена изменились.

Приземлился наш УТ-2, и почти все повалили к нему. В багажнике этого самолета находились наш Кобрик и с ним еще одно приобретение полка — такса Киттихаук. Повзрослевшие собачонки, ставшие общим развлечением, перевозились впервые, и это событие вызвало интерес.

Гурьбой окружили самолет. Открыли багажник. Из него, сверкнув глазами, с лютым оскалом выпрыгнула овчарка Кобрик. Кто-то попытался приласкать его, но он прошмыгнул между ног и помчался в поле. Его звали, кто-то пробовал перехватить. Не тут-то было! Кобрик ошалело гнал дальше, пока не скрылся из виду.

Пока мы наблюдали за странным поведением овчарки, такса преспокойно уселась у самолета и, вывалив язык, ждала, что ей предложат дальше. Флегматик Киттихаук оставался верным себе.

Так я лишился своего четвероногого друга. Видимо, не авиационная была у него «душа», если покинул нас, летунов.

Настоящей, большой боевой работы, о которой мы все мечтали, здесь пока что нет. Прорыв немецкой обороны у Матвеева кургана заглох. Танки противника и авиация оказали нашим войскам сильное сопротивление. Наступления не получилось. На фронте до поры до времени все приутихло.

Наш полк перебазировался ближе к фронту. И это место было хорошо знакомым мне. Даже слишком хорошо! Год тому назад меня присылал сюда генерал Науменко, чтобы я предупредил зенитчиков о прилете наших «мессершмиттов». Я разыскал штаб, изложил наше предупреждение. Командир, выслушав меня, подозрительно осмотрел мои документы и позвал часового: «Мы задерживаем вас до выяснения». Под охраной я просидел здесь полдня, пока сюда не прилетели наши «мессершмитты» и не выручили меня. Но зенитчики все-таки не открыли по ним огонь.

На прикрытие переднего края теперь чаще всего водит эскадрилью Александр Клубов. Ведомыми ходят Олефиренко и Березкин. Каждый раз, когда они возвращаются с задания, я спрашиваю Клубова о том, как вели себя молодые бойцы. «Отлично, — отвечает Клубов, — но мы не дрались. Противник избегает встреч».

Но вот грянула битва на курской земле. Мы услыхали о ней в тот же день, когда началось наше наступление. На картах обозначались стрелы, вклинившиеся в оборону врага. Теперь все мысли, все чувства были там — под Курском. Нас звали тяжелые бои в районах Орла и Харькова. Газеты сообщали о больших воздушных сражениях. Вот бы где нам, гвардейцам, развернуться во всю силу! Но там летчики успешно делали свое дело и без нас. Наступление молниеносно развивалось. Посветлело небо, отлегло на душе, радость разлилась по всей нашей земле. Теперь всем стало ясно, что это лето будет нашим, что враг навсегда потерял свои преимущества, что наша победа близка.

Курская дуга разгибалась — Советская Армия освобождала город за городом. Противник начал перебрасывать свои части из Донбасса под Харьков. Мы ждали, что скоро и Южный фронт, возглавляемый генерал-полковником Толбухиным, перейдет к активным боевым действиям.

Наша авиация осуществляла налеты на железнодорожные узлы Харцызск, Ясиноватая, Макеевка. Эшелоны, нагруженные танками и машинами, были прекрасными целями. Немецкие истребители оказывали нашим штурмовикам и бомбардировщикам упорное сопротивление. Надо было блокировать их аэродромы. Мы с бомбардировщиками вместе уходили на задание, но они направлялись на железнодорожные узлы, а мы — на аэродромы, где базировались истребители. Группой, стреляя, проносились над стоянками. «Мессершмитты» сидели, прячась в капонирах. Мы кружились над замершим аэродромом, над спрятавшимися в укрытия «королями воздуха» и думали об «Ильюшиных» и «пешках», свободно действовавших над целью.

Вскоре и наш фронт перешел в наступление. Прорвав оборону противника, наземные войска двинулись вперед, в обход Таганрога. Застонала, задымила знойная украинская степь. Гитлеровцы упорно сопротивлялись, цеплялись за каждый выгодный рубеж. В воздухе все чаще вспыхивали ожесточенные схватки.

Полки шли вперед по знакомым, омытым слезами и кровью дорогам, вспоминая имена тех, чьи могилы остались у Днестра, Днепра. Буга. Освобождая родную украинскую землю, плечом к плечу сражались воины всех национальностей нашей страны.

Нашему полку была поставлена задача прикрыть боевые действия кавалерийского корпуса генерала Кириченко, который вместе с приданными ему танками и артиллерией вводился в прорыв.

...Мы вылетели на задание шестеркой. Было очень рано. Наша станция наведения еще молчала, но мы специально выбрали такое время, зная, что гитлеровцы теперь чаще всего бомбят передний край на рассвете.

Шли на высоте четыре тысячи метров. Несмотря на утреннюю дымку, я по отблескам света на крыльях все-таки заметил пролетающую внизу группу «юнкерсов». Где-то поблизости должны были появиться и «мессеры». Оставив пару Андрея Труда для того, чтобы в нужный момент сковать их, я повел четверку в атаку.

Но бомбардировщики, оказывается, тоже нас увидели и стали в оборонительный круг.

Разогнав большую скорость, я не смог подвернуть машину для прицеливания и проскочил мимо «юнкерса». Пришлось резко выходить из пике и гасить скорость на горке. Мой ведомый Голубев должен был следовать за мной. Увидев, что он взмыл, повторяя мой маневр, я пошел в атаку. «Юнкере» был в прицеле. После первой очереди он перевернулся, подставил мне брюхо. Я тут же дал второй залп из пушки и пулеметов. Загоревшийся «юнкерc» вывалился из круга и пошел к земле.