Небо войны - Покрышкин Александр Иванович - Страница 25

Сегодня Виктор Петрович, очевидно, намерен сказать мне что-то важное. Он молчит, пока мы идем по гречихе. Потом неожиданно говорит:

— В Тузлах будут рядом море и девушки. О девушках на картах нет никаких пометок. Я несколько смущен таким дополнением командира.

— В полк прислали связисток. Они уже там. Ай, и девчата, Покрышкин! Какие девчата!..

— Похоже, вы уже к ним неравнодушны, Виктор Петрович.

— Я? Нет! Не обо мне речь. Вот прилетим туда — обязательно познакомлю тебя. Когда я увидел их, сразу подумал о тебе. Тебе, железному холостяку, твоему характеру нежности не хватает.

— Уж не женить ли меня собираетесь?

— Такого, как ты, неплохо было бы женить, — рассмеялся он.

— Зачем нам вдов оставлять?

В это время я заметил в небе группу самолетов. Безошибочно определил: «мессеры».

— Да, они, — подтвердил командир. — Теперь и взлететь не дадут. Надо соседям позвонить, чтобы выручили.

Виктор Петрович трусцой побежал на КП, а я повернул к своему МИГу.

«Мессершмитты», очевидно, ожидали подхода своих бомбардировщиков. Они кружили над аэродромом, изредка обстреливая кустарники, в которых были замаскированы наши самолеты. К счастью, на взлетно-посадочной полосе не было ни одной машины.

Мы следили за вражескими истребителями и посылали им проклятия. Никто из нас даже думать не мог о взлете. Я еще раз убедился, какая это препротивнейшая вещь — блокировка аэродрома.

Но вот в небе появились МИГи соседнего полка. «Мессеры», набирая высоту, стали оттягиваться на запад. Теперь можно расшвыривать ветки и сесть в кабину самолета. Взлетаем, строимся и берем курс на юго-восток.

«Когда я увидел их, сразу подумал о тебе». Эти слова Виктора Петровича то и дело приходят мне на память. Они зазвучали в ушах снова, когда на горизонте проступила серая ширь, сливающаяся с небом. Синь воды еще не прояснилась сквозь дымку.

Море! Черное море…

Аэродром в Тузлах был хорошо подготовлен к размещению полка. Капониры для самолетов, склады, почти незаметные снаружи землянки КП делали его основательным, фронтовым. А главной прелестью было море.

Близился вечер. Летчики оставляли стоянки, собирались у штабной землянки. Поговаривали о поездке к морю — оно было в нескольких километрах, ожидали, что скажет командир полка о завтрашней боевой работе.

«Покрышкин!» — вдруг услышал я. Кто-то звал меня вниз.

По крутым ступенькам спустился в землянку и в полутьме у телефонного аппарата сразу увидел красивую девушку в военной форме. Следом за мной вбежал Фигичев.

— Давай знакомиться, — кивнул он мне.

— Успеем, — ответил я. — Сперва узнаем, зачем нас вызвали.

Вошел командир полка. Увидев нас рядом с девушкой, улыбнулся и сказал:

— Все ясно. Теперь вы, орлы, все время будете торчать в штабной землянке. Ну, знакомьтесь с нашей телефонисткой.

Фигичев первым протянул руку:

— Валентин.

— Валя, — ответила связистка.

Нас рассмешило такое совпадение имен. Вокруг девушки стояли уже человек пять. Любезнее всех с ней был наш новый командир эскадрильи Фигичев. По его виду мы поняли, что такую девушку он не уступит никому.

Песчаная отмель блестит при луне, как и сама вода. Тихая, ласковая волна, вздыхая, стелется по песку и заглаживает следы идущего впереди. Накупавшись, все разбрелись по берегу. Заплывы, тишина, свежесть вечера отделили нас от фронтовых невзгод, открыли какой-то почти неизвестный нам мир. Мы им уже давно не жили. Он лишь в этот вечер предстал перед нами, овеял нас своим очарованием.

Море. Тишина. Луна в небе.

Хочется идти вдаль. Куда можно зайти по морскому берегу, если впереди плеск волн, сияние воды, голубая ночь, а за спиной у тебя война? Только в свои воспоминания. В самые дорогие, самые памятные.

Фигичев идет впереди, проделывая руками силовые упражнения. Мне кажется, что ему хочется взлететь. Ему тесно и среди этого простора. Вот он запел:

Выходила, песню заводила

Про степного, сизого орла…

Его голос разливается по берегу, а мы с Лукашевичем смеемся, потому что понимаем Фигичева. Он уже увлекся черноглазой, смуглолицей, стройной Валей.

Я смотрю на след Фигичева. Он исчезает, тает на морском песке. Думаю о следе, который оставляет человек в жизни другого, такого же, как он. Чем? Своей устремленностью, захватывающей других. Своей преданностью делу, вдохновляющей других. Чистотой своей души.

Этот след на песке, отмель, морская даль и глубина, начинающаяся у ног, напомнили мне о таких же следах на песке, о разговоре под шуршание волн.

…В 1935 году я приехал на Кубань, в авиационный полк. Меня, техника звена, определили к самолетам, которые я должен был обслуживать. Три года назад я оставил свой Новосибирск, молодой завод — первенец пятилетки, чтобы стать летчиком, а судьба моя сложилась по-иному. Я буду готовить машины, чтобы взлетали другие, такие же, как и я, парни. Они, как и я, пошли из городов и сел навстречу своей мечте и достигли ее, а я не достиг. В школе, куда меня приняли, летное отделение перевели в другое место, а всех новых курсантов зачислили на техническое. Подаваемые мной рапорты ничего изменить не смогли, разве только прибавляли к обычным нарядам внеочередные.

Пришлось мне сложить свои крылья и браться за ключи. Так с этими ключами в петлицах, а не с крылышками я и прибыл в часть. Работа, хлопоты возле самолетов захватили меня. Что ж, так тому и быть: оставь меня, моя мечта, на время, если ты вообще не изменила мне.

Целое лето наш полк стоял в лагерях, аэродром с утра до вечера не утихал — летчики тренировались. Меня не раз одергивали друзья: засмотрюсь в небо, забуду обо всем. Чтобы летать хотя бы пассажиром, упросился в кружок парашютистов. Поднимаюсь в воздух на самолете, прыгаю с высоты — все же как-то ближе к летной жизни.

Глубокой осенью, когда полк возвратился на зимние квартиры, я получил первую путевку в дом отдыха. Там, в Хосте, недалеко от Сочи, впервые увидел море. Оно было уже холодное, но я каждое утро делал зарядку на берегу и купался. Часто брал лодку и уходил в море. Чем больше оно штормило, тем сильнее меня тянуло поплавать. Борьба с волнами увлекала меня, заменяла мне лыжные походы, которые я очень любил. Волны, ветер, соленые брызги, и ты один над темной глубиной с веслами, как с крыльями. Когда крепко держишь их в руках, когда чувствуешь в себе силу и уверенность, ничто не страшно.

Однажды, когда я, причалив к берегу, выхватил лодку у огромной волны и поволок ее по камням, ко мне подошел высокий стройный летчик. Он с интересом смотрел на меня, мокрого, исхлестанного солеными брызгами.

— Один ходил? — спросил он, помогая мне установить и закрепить лодку у причала.

— Один.

— Поплывем вдвоем?

Я внимательно посмотрел ему в лицо и узнал его. Это был Степан Супрун. Его имя было известно каждому авиатору почти так же, как имена В. П. Чкалова, М. М. Громова, В. К. Коккинаки. Он испытывал новые самолеты, отличался храбростью и мастерством. Степан Супрун тоже отдыхал здесь, я встречал его в нашем корпусе, в столовой с орденом на груди: такое отличие возвышало тогда военного человека. Рассказывали, что Степан Супрун был награжден за испытательные полеты и за победу на всеармейских соревнованиях по воздушной стрельбе. Поплыть с таким напарником в море — разве это не интересно!

— Вы имеете в виду не сейчас, а завтра? — спросил я его.

— Можно и сейчас. Но если ты устал…

— Да, в другой раз, пожалуйста.

На второй день мы вдвоем столкнули с берега лодку, и волна тотчас отнесла нас в море на десяток метров. Супрун сел за весла. Греб он умело, сильно. На одной ноге у него был длинный глубокий шрам, и, когда нога напрягалась, мне казалось, что он чувствует боль. Я предложил поменяться местами.

— Подожди! Дай поработать.

Мы уплыли далеко, берег скрылся за гребнями волн. Когда очень уставали, давали отдых рукам и беседовали о спорте, об авиации.

— На каком летаешь? — вдруг спросил он.