Расстрелять! — II - Покровский Александр Михайлович - Страница 14

— Одну секундочку, выясним! — сказали те. Выяснили и доложили:

— Абсолютно нормален!

Тогда адмирал положил трубку и промямлил:

— Вот борзота, а? Ведь так на флот и прет, так и прет!

А блокаду с зоны, где лодочки наши стоят, скоро сняли. И командующего заодно с ней.

Сегодня пятница, раз! два! три! — командовал он себе. А люди идут навстречу и не знают, что он идет представляться по случаю назначения. А может быть, знают, может, догадываются. Вон как улыбаются. Лейтенант русского флота! — он улыбался всем подряд. Раз! два! три! Жена устроена у друзей. Она сегодня его проводила: почистила, помогла надеть парадную тужурку. И так будет всегда. Надо ее как-то поощрить. Надо похвалить тот суп, который сегодня придется доедать. Раз! два! три! Левой… левой! Как там: «Товарищ капитан такого-то ранга! Лейтенант Самоедов представляется по случаю назначения на должность!» Не повезло с фамилией. Вон Витька Дубина — взял фамилию жены, и уже не Дубина. Отца жаль, а то бы давно сменил. Раз! два! три! Да ладно, все-таки Самоедов, а не какая-нибудь там «Околейбаба». Проходную он прошел без замечаний. Дежурный по заводу даже вышел из дежурки и показал, где стоит его железо. Вот что значит четко представился! А чего это они все улыбаются? Парадная тужурка? Кортик? Не надо было надевать кортик. Все жена: «Возьми, так красиво». Ничего. Кортик — это часть парадной формы одежды, а представляться надо по параду. Раз! два! три! Лодка дизельная, и он тоже «дизель». «Товарищ капитан такого-то ранга! Лейтенант Самоедов представляется…» Лейтенант Самоедов представляет, как надо представляться. Очень даже. Ну, Серега, держись!

Верхний вахтенный в фантастически грязных штанах наблюдал за ним не без интереса,

— Доложите: лейтенант Самоедов прибыл для дальнейшего прохождения службы!

— Не может быть! — воскликнуло переговорное устройство, когда в него доложили. — Бегу!

Через минуту наверх вылез небритый лейтенант с повязкой и пистолетом — дежурный; промасленный китель, воротничок расстегнут, подворотничок черный-пречерный, брюки никогда не глажены, пилотка засалена так, как будто по ней долго ездил бензовоз. Вот это воин!

— Ты, что ли, лейтенант Самоедов? — спросил «воин»: пилотка на носу, голова задрана, губы оттопырены, руки в карманах. — Да-а… ну, ты даешь… и кортик у него есть… Служить, говоришь, прибыл… в дальнейшем? — «Пятнистый» лейтенант обошел Серегу кругом. — Перспективный офицер! Офицер в перспективе! Папа-мама на флоте есть? Я имею в виду наверху, среди неубиваемого начальства? Нет, что ли? Сирота-а флотская-я?..

Дежурный Сереге сразу не понравился. Герой-подводник. Чучело огородное. «Мама… папа…» Приснится — можно удавиться.

Серега смотрел волком.

— Случайно, не «дизель»? — продолжал «пятнистый» тоном недорезанного ветерана.

— «Дизель».

— Ро-ман-ти-ка… «Дизелей» нам просто не хватает.

— Случайно не знаете, где командир?

— Случайно не знаем. Здесь где-то обитает. Сам с пятницы ищу.

«Пятнистый» сдвинул пилотку на затылок и улыбнулся, отчего сразу же стал обычным человеком. В глазах у него плясали смешные чертики.

— Ладно, не обижайся, тебя как зовут?

— Серега.

— А меня — Саня.

Серега тоже улыбнулся и сразу же его простил. Долго дуться он не умел.

— Слышь, Серега, — как-то по-деловому заговорил «промасленный», — ну-ка сделай так руку.

Серега, ничего не понимая, «сделал». «Пятнистый» тут же натянул ему свою повязку по самую подмышку и подошел к переговорному устройству.

— Есть центральный!

— Объявите по кораблю: в дежурство вступил лейтенант Самоедов!

Потом он мгновенно снял с себя портупею и сунул ее Сереге, потом он снял у Сереги с головы фуражку, спросил у него: «Это что у тебя, фуражка, что ли?» — и поменял ее на свою пилотку.

— Слышь, Серега! — кричал он уже на бегу, лягая воздух. — Постой дежурным немножко! Я скоро! Минут через сорок буду! Помоюсь только! Тут недалеко!!!

— А где командир?! — не выдержал одиночества Серега.

— А черт его знает! — кричал уже за горизонтом «промасленный», подпрыгивая, как сайгак. — Неделю стою, и никого нету! Я скоро буду! Не бойся! Там все отработано!.. До безобразия! Давай!!!

Пришел он в понедельник.

Святое дело. Раз! два! три!

Человечество должно быть готово к тому, что военнослужащий может выпасть откуда угодно в любую секунду, особенно после любви.

В четыре утра курсант третьего курса Котя Жеглов, настойчивый, как молодая гусеница, полз домой — в родное ротное помещение — по водосточной трубе.

Котя возвращался из самовольной отлучки.

С трудом оставленные жаркие объятья делали его движения улыбчиво сытыми и заставляли со вздохом припадать к каждому водосточному колену.

Воркующий, ласковый шепот, волос душистые пряди, сладкая горечь губ; послать бы чуть-чуть, чтобы снова вдохнуть эти пряди, и щебет, и горечь…

Еще немного, и Котя стал бы поэтом, но Котя не стал поэтом — на третьем этаже колена разошлись.

Сквозь застывшие блаженные губы Котя успел набрать очень много воздуха. В наступающем рассвете начертился скрипучий полукруг с насаженным сверху Котей. Так мухобойкой убивают муху.

После страшного грохота наступила тишь, и пыль, полетав, рассеялась. Среди остатков скамейки с каменной улыбкой навстречу солнцу сидел Котя и руками, и немножко ногами, сжимал кусочек водосточной трубы.

Отовсюду струился набранный Котей воздух.

Знаете, как было тяжело?

Нет, не с трубой. Ее отняли еще на операционном столе. С улыбкой было тяжело. Она никак не гасла сама.

Руками. Добрыми руками.

Она стиралась только руками.

Целую неделю.

Иду я в субботу в 21 час по офицерскому коридору и вдруг слышу: звуки гармошки понеслись из каюты помощника, и вопли дикие вслед раздались. Подхожу — двери настежь.

Наш помощник — кличка Бес — сидит прямо на столе, кривой в корягу, в растерзанном кителе и без ботинок, в одних носках, па правом — дырища со стакан, сидит и шарит на гармошке, а мимо — матросы щляются.