«...Расстрелять!» - Покровский Александр Михайлович - Страница 8

О нем явно забыли. Станции мелькали, и на каждой он орал, подкарауливая у окошка прохожих: «Я – Зверев! Скажите! Я – Зверев!..»

Через трое суток в Ярославле о нем вспомнили («У нас там был этот… как его… начальник штаба») и сдали в КГБ.

За трое суток он превратился в дикое, волосатое, взъерошенное существо, с выпученными глазами и острым кадыком. Пахло от него так, что вокруг носились взволнованные мухи.

– Ну? – спросили его в КГБ.

– Я – Зверев! – заявил он с видом среднего каторжанина. – Я – старший помощник начальника штаба! – добавил он не без гордости и подмигнул. Мигать не хотелось, просто так получилось. Рожа – самая галерная.

– Документы есть?

– Как-ки-е до-ку-мен-ты? – в который раз задохнулся Миша. – Я в баню шел! Вот! – и в доказательство он сунул им под нос веник, которым иногда подметал в вагоне.

– А чем вы еще можете доказать?

– Что?

– Ну то, что вы – Зверев.

Миша осмотрел себя и ничего не нашел. И тут он вспомнил. Вспомнил! Что в Ярославле у него есть дядя! Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись!

– Дядя у меня есть! – вскричал он. – Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись! Родной дядя! Едри-его-мать!

К дяде поехали уже к ночи.

– Вы такой-то?..

– Я… такой-то…

– Одевайтесь!

И дядя вспомнил то героическое время, когда по ночам выясняли, кто ты такой.

Родного дядю привезли вместе с сандалиями. Когда он вошел в помещение, к нему из угла, растопырив цепкие руки, метнулось странное существо.

– Дядя! Родной! – верещало оно противно, дышало гнилым пищеводом и наждачило щеку.

– Какой я тебе дядя?!. Преступник!.. – освобождался дядя, шлепая существо по рукам.

Дядю успокоили, и под настольной лампой он признал племянника и прослезился.

– Служба у нас такая, – извинились перед ним, – вы знаете, черт его знает, а вдруг…

– Да! Да!.. – повторял радостный дядя. – Черт его знает! – и пожимал руки КГБ, племяннику и самому себе. Радующегося непрерывно, его увезли домой.

– А вы, товарищ Зверев, если хотите, можете прямо сейчас идти на вокзал. Здесь недалеко. А мы позвоним.

На вокзал он попал в четыре утра. Серо, сыро, и окошко закрыто. Миша постучал, тетка открыла.

– Я – Зверев! – сунул он свою рожу. – Мне билет нужен. Вам звонили.

– Давайте деньги.

– Какие деньги? Я же без денег! Ты что, кукла, – он заскреб щетиной по прилавку, – совсем, что ли, людей не понимаешь?

«Кукла» закрыла форточку.

Нервы, расшатанные вагоном, КГБ и дядей, не выдержали.

– Я – Зверев! – замолотил он в окошко. – Я – от КГБ! Вам звонили! Я – от КГБ! От! Ка! Ге! Бе! – скандировал он.

Тетка взялась за телефон:

– Здесь хулиганят! Миша молотил и молотил.

– Я – Зверев! Открой! Эй!

За его спиной уже минут пять стоял милиционер. Он дождался, когда Миша устал, и вежливо постучал его по плечу. Миша обернулся.

– Вы Зверев?

– Да-а… – Миша до того растерялся оттого, что его хоть кто-то сразу признал, что расплакался и дал себя связать. В машине он припадал к милицейскому плечу и, слюнявя его, твердил, что он – Зверев, что он – в баню, что он – в КГБ…

– Знаем, знаем, – говорили ему мудрые милиционеры.

– А я еще старший начальник помощника штаба! – останавливался среди соплей Миша и, отстранившись и вперившись, напряженно искал возражений.

– Видим, видим, – отвечали ему милиционеры. Мудрые милиционеры сдали его немудрым, а те заперли его до понедельника.

Миша замолотил опять.

– Я – Зверев! Сообщите в КГБ! Я – Зверев!

– А почему не в ООН? Пересу де Куэльяру, ему тоже будет интересно, – говорили немудрые и пожимали плечами. – Ну, так нельзя! Не дают работать. Накостылять ему, что ли? Чуточку… – и накостыляли…

В конце концов в понедельник все разобрались во всем! (Едри его мать!) КГБ с милицией проводили его на вокзал, вручили ему билет, посадили в поезд, и он начал обратный путь на свой полустанок…

Когда он слез с поезда, от него шарахнулись даже гуси. Миша пробирался домой огородами. Подойдя ближе, он услышал музыку. В его доме творилось веселье. Миша присел в кустах. Жизнь научила его осторожности.

Вскоре на крыльцо вывалился друг детства Вася. Вывалился, встал с кряком и отправился в кусты, гундося и расстегиваясь по дороге. У кустов он остановился, закачался, схватил себя посередине, и из него тут же забил длинненький фонтанчик.

Когда фонтанчик свое почти отметал, навстречу ему из кустов вдруг поднялось странное создание.

– Чего это здесь?.. А? Вася? – спросило создание голосом Мишки.

– Вот надо же было так упиться! – сказал Вася. – Привидится же такое… – и, сунув недоделанный фонтанчик в штаны, повернул к дому.

– Стой! – одним махом настиг его Миша, и Вася засучил ножками, утаскиваемый.

Оказалось, что Мишу всем полустанком дней десять искали баграми на озере, а потом решили – хорош! – и справили поминки.

Где вы были?

– Где вы были?

– Кто? Я?

– Да, да, вы! Где вы были?

– Где я был?

Комдив-раз – командир первого дивизиона – пытает Колю Митрофанова, командира группы.

– Я был на месте.

– Не было вас на месте. Где вы были?

Лодка только прибыла с контрольного выхода перед автономкой, и Колюня свалил с корабля прямо в ватнике и маркированных ботинках. Еще вывод ГЭУ[2] не начался, а его уже след простыл.

– Где вы были?

– Кто? Я?

– Нет, вы на него посмотрите, дитя подзаборное, да, да, именно вы, где вы были?

– Где я был?

Колюша на перекладных был в Мурманске через три часа. Просто повезло юноше бледному. А в аэропорту он был через четыре часа. Сел в самолет и улетел в Ленинград. Ровно в семь утра он был уже в Ленинграде.

– Где вы были?

– Кто? я?

– Да, да! – Вы, вы, голубь мой, вы – яхонт, где вы были?

– Я был где все.

– А где все были?

Шинель у Коленьки висела в каюте; там же ботинки, фуражка. Его хватились часа через четыре. Все говорили, что он здесь где-то шляется или спит где-то тут.

– Где вы были?!

– Кто? Я?

– ДА! ДА! ВЫ! – сука, где вы были?!

– Ну, Владимир Семенович, ну что вы в самом деле, ну где я мог быть?

– Где вы были, я вас спрашиваю?!

За десять часов в Ленинграде Коля успел: встретить незнакомую девушку, совершить с ней массу интересных дел и вылететь обратно в Мурманск. Отсутствовал он, в общей сложности, двадцать часов.

– Где вы были, я вас спрашиваю?!

– КТО? Я?

– Да, сука, вы! Вы, кларнет вам в жопу! Где вы были?

– Я был в отсеке.

Комдив чуть не захлебнулся.

– В отсеке?! В отсеке?!Где вы были?!!! Я ушел из каюты, чтоб не слышать эти вопли венского леса.

«Ботик Петра Первого»

Закончился опрос жалоб и заявлений, но личный состав, разведенный по категориям, остался в строю.

– Приступить к опросу функциональных обязанностей, знаний статей устава, осмотру формы одежды! – прокаркал начальник штаба.

Огромный нос начальника штаба был главным виновником его клички, известной всем – от адмирала до рассыльного, – Долгоносик.

Шел инспекторский строевой смотр. К нему долго готовились и тренировались: десятки раз разводили экипажи подводных лодок под барабан и строили их по категориям: то есть в одну шеренгу – командиры, в другую – замы со старпомами, потом – старшие офицеры, а затем уже – мелочь россыпью.

В шеренге старших офицеров стоял огромный капитан второго ранга, командир БЧ-5, по кличке «Ботик Петра Первого», старый, как дерьмо мамонта, – на флоте так долго не живут. Он весь растрескался, как такыр, от времени и невзгод. В строю он мирно дремал, нагретый с загривка мазками весеннего солнца; кожа на лице у него задубела, как на ногах у слона. Он видел все. Он не имел ни жалоб, ни заявлений и не помнил, с какого конца начинаются его функциональные обязанности.