«...Расстрелять!» - Покровский Александр Михайлович - Страница 31

Вот так вот.

Комиссия

С утра дивизия была осчастливлена внезапной комиссией по проверке боеготовности.

Ее председатель, вице-адмирал с непонятными полномочиями, зашел к нашему контр-адмиралу:

– А мы проверять вашу боеготовность.

– А мы всегда боеготовны.

У нашего комдива в глазах плохо скрытое беспокойство.

– Разрешите узнать ваш план.

– А мы без плана. У нас теперь работают по-новому. В штабе – на ПКЗ (плавказарма) – свалка: приборка в каютах; застилаются новые простыни, начальник штаба сам бегает, осунувшийся от страданий, и неумело поправляет кровати: шуршится приборка на палубах; туалет должен быть свежим; готовится баня, чай…

– Кто будет старшим по бане? Кто? Ага, хорошо! Его надо проинструктировать, чтоб все нормально было…

На камбузе накрыт адмиральский салон. Асфальт перед ним помыт. Половину мяса от старших офицеров унести в салон. Гуляш, котлеты, рыба «в кляре» и под маринадом, свежий зеленый лук. «Прошу вас, проходите». Улыбки. Спрятанная растерянность. Высокие фуражки. «Приятного аппетита». А внутри – «Чтоб вы подохли».

После обеда, с удовольствием дыша, проверяющий входит в каюту к начальнику штаба:

– Та-ак! Оперативного мне!

Проверяющий с начштаба в равном звании, но начш-таба торопливо хватается за трубку, вызывает ему оперативного.

Лицо у проверяющего значительное, целеустремленное, ответственное, направленное вверх, под метр восемьдесят все срезается. Он говорит, говорит…

У начальника штаба зрачки расширены, в них угадывается собака, тонущая в болоте. Он мокнет (мокреет), тянет носом, как мальчик, которого раздели и нахлопали по попке, потерянно шарит – бумажки какие-то, а когда проверяющий выходит, дрожащими руками вспоминаются свои обязанности… Бедный флот…

Бедный Толик

Бедный Толик, почерневший лицом и душой на Северном флоте, был списан с плавсостава. Еще восемь лет назад. Так, во всяком случае, он говорил.

– После меня лучше не занимать, – говорил он всегда угрюмо, всегда перед дверью терапевта, когда мы приходили на медкомиссию.

У него болело везде, куда доходили нервные окончания: даже на ороговевших, сбитых флотскими ботинками, желтых флотских пятках.

– На что жалуетесь? – спрашивала его врач.

– На все-е! – таращился Толик.

– А что у вас болит?

– Всссее… – не унимался Толик.

– Где это?.. – терялась врач.

– Вез-зде… – говорил Толик и дышал на нее, и врачу сразу вспоминалось, что в мире запахов водятся не только фиалки.

Каждые полгода он переводился в центральную часть России, в цивилизацию переводился; всех подряд ловил и всем подряд говорил:

– Я уже ухожу. Перевожусь. Мое личное дело уже ушло.

Его личное дело ходило-ходило по России, как старый босяк, и всегда приходило назад и со стоном втискивалось в общую стопку.

Когда оно приходило, он садился и писал. Он писал рапорты. Они разбухали, как мемуары. Он пускал их по команде.

Он писал всем. Он писал, а они ему не отвечали. Вернее, отвечали, что он занесен в списки на перемещение. Ему отвечали, и он радовался.

– Я уже в списках на перемещение, – говорил он всем подряд и ждал перемещения. А его все не было и не было.

Вместо перемещения приезжали проверки и комиссии, и Толик волновался.

– Я им скажу. Я им скажу, – волновался Толик и бурлил на смотрах.

Но на смотрах устраивали опросы знаний. Толик узнавал об этом и удирал прямо из строя. А его ловили.

– Не пойду! – бушевал Толик, когда его пихали назад в строй. – Не пойду на опрос. Я ничего не знаю. Вот! Выгоняйте! Увольняйте в запас! ДМБ! Демобилизация! Не хочу! Не знаю! – рубил он воздух перед носом старпома.

– Корабельный устав! – пытался старпом.

– Не знаю корабельного устава! – злорадствовал Толик.

– Сдадите зачет! – кричал старпом.

– Не сдам! – отвечал Толик.

– Толик, Толик… прекрати…

– Я вам не То-оли-ик! – выл и бесновался Толик, ведомый в казарму под руки, и окружающим становилось страшно, им слышался угрюмый каторжник из «Пятнадцатилетнего капитана» Жюля Верна, который в таких случаях говорил:

– Я не Не-го-ро, я – Себастьян Перерра! Компаньон Великого Альвеца…

Однажды нависла реальная угроза того, что он не пойдет в очередную автономку: не давала ему годность терапевт женщина, не давала. Толик радовался этому, как ребенок кубику.

– А-га! – говорил он всем подряд и смеялся. – Взяли?!

Но отдел кадров у нас даром хлеб не ест: тут же отыскалось чудное место в Кзыл-Орде. Только нужна была годность к плавсоставу. Вы не знаете, зачем нужна годность к плавсоставу в Кзыл-Орде? Может быть, на кораблик пустыни нужна годность? В отделе кадров тоже не знали.

Толик ужасно захотел в Кзыл-Орду. До детской истерики с топаньем ножками.

– Толик! – сказали ему. – Но там же нужна годность к плавсоставу.

– Все понял! – вскричал бедный Толик.

И он сразу ожил. И жил ровно двое суток. Он помчался в спецполиклинику, надел наколенники и долго и гнусно ползал за терапевтом женщиной.

Женщина. Мать. Она не выдержала.

У Толика текли сопли, они вплетались в слюни; глаза слезились старой дрянью: все это ползало, всхлипывало, булькало, пуськало с пузырями и дышало простреленным легким. У ног. На полу. Живое. Она не выдержала. Женщина. Мать. Она дала ему годность. Дала.

Он прибежал в отдел кадров и сказал:

– Есть! Годность! Есть!

– Это хорошо, что есть, – сказали ему, утомленные его работоспособностью. – Только вот места уже нет. Кончилось место. Толик, кончилось. Что ж ты? Скорей нужно было, скорей. Ну ничего, годность у тебя теперь есть, уже легче. Будем искать тебе место, будем… да… вот придешь с автономки…

И он ушел в море. Он был совершенно, можно сказать, верный, такой черненький, черноватый. Море, море… Он ушел, скорее всего, все же эбонитового цвета, а пришел бледно-серый, с пролежнями от злобы.

Сапог и трап

Капитан первого ранга Сапогов (кличка Сапог), хам, пьяница и зам командира дивизии по боевой подготовке, бежал на лодку. Рядом с ним вприпрыжку, еле успевая, бежал ученый из Севастополя. Он был совершенно не подготовлен к тому, что на флоте так носятся. Тяжко дыша и стараясь забежать перед Сапогом, он все пытался заглянуть ему в глаза. Ученый интересовался трапами. Он должен был выдумать такой трап, который был бы настоящим подарком для флота. Для этого он и приехал, чтоб пристально изучить запросы и нужды флота. Пристально не получалось. Его пристегнули к Сапогу, а тот постоянно куда-то бежал. Вот и сейчас он очень опаздывал, до зуда чесоточного опаздывал.

– А… какой вам нужен трап? – вырывалось из научной груди со столетним хрипом.

– Трап? Я ж тебе говорю, легкий, прочный, чтоб усилием шести человек: раз – и в сторону, – бежал вперед пьяница, хам и зам командира дивизии.

Времени ни капли, он даже ныл на бегу. С минуту они бежали молча, ученый обсасывал информацию.

– Ну, а все-таки? Какие особенности должны быть?.. Как вы считаете?

– У кого? У трапа? Ну, ты… я ж тебе говорю: легкий, прочный, чтоб шесть человек с пирса на пирс…

«Скорей, скорей, – гнал себя Сапог, вечно в диком цейтноте, – а тут еще наука за штаны цепляется». Он прибавил темп. Через минуту его нагнал ученый.

– Ну, а все-таки, как вы считаете?.. что он должен иметь в первую очередь?

– Кто? Трап?

Зам командира дивизии, пьяница и хам резко затормозил. Природный цвет у него был красный. Рачьи глаза уставились на ученого. Потом он взял его за галстук и придвинулся вплотную. Неожиданно для науки он завизжал:

– Кле-па-ный Ку-ли-бин!!! Я тебе что сказал? Легкий, прочный, чтоб шесть человек с разгону его хвать – и на горбяку; и впереди своего визга, вприпрыжку, километрами неслись, радостно жопы задрав. Ты чего, наука? Вялым Келдышем, что ли, сделан? А? Чего уставился, глист в обмороке? Откуда ты взялся, ящур? Тебе ж сдохнуть пора, а ты все трапы изобретаешь. Присосались к Родине, как кенгурята к сисе. Не оторвешь, пока не порвешь. Облепили, ду-ре-ма-ры…