«...Расстрелять!» - Покровский Александр Михайлович - Страница 23

– Николай Степанович. (Старпом.)

– О вас там, кстати, тоже написали. Мне все это на дверь каюты приклеили. Восемьдесят восьмым клеем! Еле отодрал! Все матросы уже эту галиматью читали, не говоря об офицерах и мичманах! А я сплю и не подозреваю! Найду, убью живьем! Мочеточки у него втянулись в комочки! Сучара!!

– Николай Степанович.

– Сукин кот.

Часть вторая

(изложенная в боевом листке, повешенном на стенке в кают-компании на следующий день)

Командира БЧ-5 нашего подводного ракетно-торпедного корабля зовут Траляляичем!

Если вы нарисуете себе в воображении нос картошкой, рот от уха до уха и никогда не чесанные волосы, вы поймете, кому Родина доверила боевую часть пять! Она доверила ее большому философу. Во всех случаях жизни он тихонечко напевает: «Тра-ля-ля» – особенно во время нахлобучек.

Вышли мы в очередной раз на торпедную стрельбу, (Надо же когда-то и торпедами выстрелить!) Изготовились…

– Боевая тревога!

– Торпедная атака!

– Тра-ля-ля, – поет Траляляич, – тра-ля-ля, боевая часть пять к торпедной атаке готова, тра-ля-ля.

– Пятый, шестой аппараты товсь! (– Тра-ля-ля!)

– Есть, товсь!

Тишина. Даже Траляляич молчит.

– Пли!!!

И шум воздуха раздается в «каштане». Есть, пли! Общий вздох. Выпихнули! На-к-конец-то!!

– Товарищ командир, – доложили командиру, – торпеды вышли.

– Тра-ля-ля, – поет Траляляич, – тра-ля-ля!

– Бип, акустики, слышу шум винтов торпеды…

– Тра-ля-ля…

С корабля-мишени доложили:

– Цель поражена.

Но первое, что обнаружилось по приходе в базу в пятом и шестом аппарате, так это торпеды! Оказывается, никуда они не уходили! Что же слышали наши акустики? Чем же шумело в «каштане»? Что же так поразило нашу мишень?

– Тра-ля-ля, – пел целый день Траляляич, которого целый день таскали за волосья из кабинета в кабинет. В конце дня у него украли восемьдесят восьмой клей, а у зама из-под матраса в который раз свистнули боевые листки.

Часть третья

(Эпилог, который легко мог бы быть и прологом)

– Сучара! Кто это опять мне приклеил?! Вахта! Вахтенный! Где наша вахта?! Вот сучок! И не отодрать! Вычислю – убью!

Разнос

Подводная лодка стоит в доке, в заводе, в приличном, с точки зрения вина и женщин, городе. В 20.00 на проходной палубе третьего отсека встречаются командир ракетоносца – он только что из города – и капитан-лейтенант Козлов (двенадцать лет на «железе»). Последний, по случаю начавшегося организационного периода и запрещения схода с корабля, пьян в сиську.

Командир слегка «подшофе» (они скушали литра полтора). У командира оторвался козырек на фуражке. Видимо, кто-то сильно ему ее нахлобучил. Между козырьком и фуражкой образовалась прорезь, как на шлеме у рыцаря, в которую он и наблюдает Козлова. Тот силится принять строевую стойку и открыть пошире глаза. Между командиром и Козловым происходит следующий разговор:

– Коз-ззз-лов! Е-дре-на вош-шь!

– Тащ-щ ко-мн-дир!

– Коз-ззз-лов! Е-д-р-е-н-а в-о-ш-ь!

– Тащ-щ… ко-мн-дир!..

– Коз-ззз-лов! Ел-ки-и!..

Выговаривая «едрена вошь» и «елки», командир всякий раз, наклонившись всем корпусом, хватается за трубопроводы гидравлики, проходящие по подволоку, иначе ему не выговорить.

Всем проходящим ясно, что один из собеседников сурово спрашивает, а другой осознает свое безобразие.

Проходящие стараются проскользнуть, не попадаясь на глаза командиру.

Подходит зам и берет командира за локоток:

– Товарищ командир.

Командир медленно разворачивается, выдирает свой локоть и смотрит на зама через прорезь. Лицо его принимает выражение «ах ты, ах ты!». Сейчас он скажет заму все, что он о нем думает. Все, что у него накипело.

– Товарищ командир, – говорит зам, – у вас козырек оторвался.

Глаза у командира тухнут.

– Мда-а?.. – говорит он, скользя взглядом в сторону. – Хорошо… – и тут его взгляд снова попадает в Козлова. Тот силится принять строевую стойку.

– Козлов!!! – приходит в неистовство командир. – Коз-ззз-лов!!! Е-д-р-е-н-а в-о-ш-ь!!

– Тащ-щ… ко-мн-дир…

Правду в глаза

Назначили к нам на экипаж нового зама. Пришел он к нам в первый день и сказал:

– Давайте говорить правду в глаза. В центре уже давно говорят правду в глаза. Давайте и мы тоже будем говорить.

И начали мы говорить правду в глаза: первым рубанули командира – выбросили его из партбюро за пьянство – взяли и выкинули, а вдогонку еще и по лысине треснули – выговор воткнули, но и этого показалось мало – догнали и еще ему навтыкали, пока он не успел опомниться – переделали выговор на строгий выговор. Потом его потащили за чуприну на парткомиссию, и парт-комиссия до того от перестройки в беспамятство впала, что утвердила ему не просто строгий выговор, а еще и с занесением.

Командир сначала от всех этих потрясений дара речи лишился и всю эту процедуру продержался в каком-то небывалом отупении.

Потом он себе замочил мозги на сутки в настое радиолы розовой, пришел в себя и заорал на пирсе:

– Ме-ня-яяя!!! Как ссс-ра-но-го ко-тааа!!! Этот пидор македонский! Этот перестройщик ушастый!

Г А Н Д О Н  Ш Т О П А Н Ы Й!!! И-я-я-я! Дни и ночи-ии! Напролет… как проститутка-ааа! В одной и той же позе-еее! …Не ме-ня-я бе-ль-яя! Насиловали все кому не лень! Брали за уши и… я не спал… не жрал… У меня кожа на роже стала, как на жжжжо-пе у кррро-ко-дила! Откуда он взялся на мою лысую голову?! Откуда?! Где нашли это чудо природы?! Где он был, когда я автономил? Где?! Я

ВАМ ЧТО!!!

После этого два дня было тихо. Потом от нас зама убрали.

Черный песец

Есть такой на флоте зверь – «черный песец», и водится он в удивительных количествах. Появляется он всегда внезапно, и тогда говорят: «Это «черный песец» – военно-морской зверь».

…Первый час ночи; лодка только с контрольного выхода, еще не успели как следует приткнуться, привязаться, принять концы питания с берега, а уже звонками всех вызвали на пирс, построили и объявили, что завтра, а вернее, уже сегодня, в десять утра, на корабль прибывает не просто так, а вице-президент Академии наук СССР вместе с командующим, а посему – прибытие личного состава на корабль в пять утра, большая приборка до девяти часов, а затем на корабле должны остаться: вахта, командиры отсеков и боевых частей, для предъявления. В общем, смотрины, и поэтому кто-то сразу отправился домой к женам, кто-то остался на вахте и на выводе нашей главной энергетической установки, а кто-то, с тоски, лег в каюте в коечку и тут же… кто сказал «подох»? – тут же уснул, чтоб далеко не ходить.

К девяти утра сделали приборку, и корабль обезлюдел; в центральном в кресле уселся командир, рядом – механик, комдив три, и остальные-прочие из табеля комплектации центрального поста; весь этот человеческий материал разместился по-штатному и предался ожиданию. Волнение, поначалу способствующее оживлению рецепторов кожи, потихоньку улеглось, состояние устоялось, и сознание из сплошного сделалось проблесковым.

Вице-президента не было ни в десять, ни в одиннадцать, где-то в полдвенадцатого обстановку оживил вызов «каштана», резкий, как зубная боль, – все подскочили. Матрос Аллахвердиев Тимуртаз запросил «добро» на продувание гальюна третьего отсека.

– Комдив три! – сказал командир с раздражением.

– Есть!

– Уймите свой личный состав, уймите, ведь до инфаркта доведут!

– Есть!

– И научите их обращаться с «каштаном»! Это боевая трансляция. Научите, проинструктируйте, наконец, а то ведь утопят когда-нибудь нас, запросят вот так «добро» и утопят!

– Есть!

Трюмный Аллахвердиев Тимуртаз был в свое время послан на корабль самим небом. Проинструктировали его не только по поводу обращения с «каштаном», но и по поводу продувания гальюна. Происходило это так: