Сокол и Ласточка - Акунин Борис - Страница 30

Летиция так истово замотала головой, что оба моряка расхохотались.

«1. Хорёк, плотник. Годен», — записала она в тетради дрожащей рукой.

— Катись и зови следующего! — велел папаша Пом.

Потом нас отвели в каюту показать содержимое лекарского сундука. Летиция после двухчасового осмотра и так была близка к обмороку, а здесь, открыв крышку, вовсе скисла.

В деревянном, запертом на мудрёный замок ящике размером три фута на полтора было четыре выдвижных секции, каждая разделена на множество ячеек. В гнёздах верхнего этажа лежали хирургические инструменты. На крышке, с внутренней стороны, был приклеен реестр с их названиями.

Летиция читала перечень вслух замирающим голосом, пока я рассматривал каюту. Закуток пушечной палубы, отделённый дощатыми перегородками, был так мал, что хватило одного взгляда.

Почти всё пространство занимало орудие, уткнувшееся своим тупым рылом в запертый пушечный порт. Каронада была закреплена толстыми канатами, от которых шёл густой смоляной дух (я его очень люблю). Сбоку, одна над другой, располагались две койки — не полотняные, как у матросов, а офицерские, деревянные. Медицинский сундук занимал половину противоположной стены; над ним — образ святого Андрея, покровителя мореплавателей, очевидно, приготовленный для корабельного капеллана. А где размещусь я? Пожалуй, на лафете. Не очень удобно, зато рядом с моей девочкой…

— «Коловорот костесверлильный», «Пила ампутационная», «Тиски головные», «Трепанатор черепной», «Экстрактор трёхзубый», «Резец кожнолоскутный», — читала она, почти после каждого названия бормоча «о господи». — «Нож операционный большой», «Нож операционный малый», «Щипцы пулевые», «Пеликан зубодёрный», «Птичий клюв зубодёрный»…

В чём разница между двумя этими приспособлениями, мне понять трудно, ибо природа меня, слава богу, не отяготила зубами, но Летиция потрогав эти две железки, задрожала ещё пуще.

— … «Мортирка срамная гноеотсосная». Боже мой, это ещё что?

Я приблизительно догадывался, но как ей объяснишь?

— «Прижигатель круглый», «Прижигатель квадратный», «Скобы медные переломные», «Щуп малый», «Зонд большой», «Спатула большая»…

Спатула? А, лопатка для очистки струпьев и омертвевших тканей. Видел такие.

— «Клистир большой», «Клистир малый», «Скребок гангренный», «Набор игл с нитями», «Пинцет», «Бритва мозольная», «Бритва нарывная», «Ска… Скари… Скарификатор двенадцатилезвийный».

Ну уж это и меня поставило в тупик, а моя бедняжка всхлипнула, благо кроме нас в каюте никого не было.

В следующую секцию, аптекарскую, где лежали баночки, коробочки и мешочки с солями, кислотами, слабительными-крепительными, корнями-травами, пилюлями и сушёной шпанской мушкой, Летиция едва заглянула.

Ей было довольно.

— Нет, нет, нет! — прошептала она по-швабски, стуча зубами. — Как я могла вообразить, что это мне по силам! Прочь отсюда! Что ты на меня так смотришь, Клара?

Никак особенно я на неё не смотрел, просто жалел, и всё.

— Я не струсила. Но вдруг кто-то тяжело заболеет, или будет ранен? Обратится ко мне за помощью, за спасением, а что я? Или просто зуб у кого-то заболит? Самозванцем может быть кто угодно, но только не врач! Ах, папа, папа…

И она горько зарыдала.

Я терпеливо ждал. Я достаточно изучил свою питомицу и знал, что последует дальше. Силён не тот, кто не ведает слабости, а тот, кто умеет её преодолевать.

Первое, что она скажет себе, когда немного окрепнет духом: я поклялась спасти отца любой ценой. Потом вспомнит, что любой лекарский ученик, который заступит на её место, скорей всего будет так же невежествен.

Она сердито вытерла слёзы и сказала не то, чего я ожидал.

— Садись на плечо, Кларочка. Мы отправляемся в книжную лавку.

Глава седьмая

Потрясения продолжаются

Как я люблю книги! На моём родном острове в них не было нужды. Память Учителя таила в себе всю мудрость мироздания. Но когда я оказался предоставлен самому себе, один-одинёшенек среди запутанного фарватера жизни, книги стали моим надёжным лоцманом. Если б я был не птицей, всё имущество которой состоит из перьев, а человеком, я непременно обзавёлся бы библиотекой и тратил все свои доходы (уж не знаю, чем бы я зарабатывал) на собирание книг и рукописей. С другой стороны, по-настоящему свободен лишь тот, кто абсолютно ничем не владеет, а лучший на свете фолиант — собственная голова.

Однако, если необходимо быстро получить доступ к сложному знанию, лучшего средства, чем хорошая книга, не существует.

В единственной на весь город librairie,[19] где в основном продавались географические карты, описания путешествий и прочие полезные для морского дела издания, мы нашли только три медицинских тома и сразу их купили.

То был Cochlearia Curiosa[20] Андреаса Молленброка, De Morbis Aftificum Diatriba[21] Бернардино Рамадзини и хирургический атлас.

Полистав страницы последнего, где на гравюрах были изображены рассечённые мышцы, переломанные кости и вспоротые животы, девочка побледнела до зеленоватого оттенка. Я ожидал нового приступа малодушия, но она лишь скрипнула зубами.

— Знаешь, что мы сделаем? — шепнула она, повернув ко мне голову. — Мы строго-настрого запретим капитану нападать на другие корабли. Бог с нею, с корсарской добычей.

Отплытие было назначено на утренний прилив. До самого вечера мы сидели в гостинице, штудируя врачебные книги и делая выписки.

На что я любознателен, и то заклевал носом (в смысле, клювом), а Летиция всё шелестела страницами да скрипела пером. В конце концов, я погрузился в дрёму. Мне снились двенадцатипёрстная кишка, открытый перелом малой берцовой кости и скорбутные дёсны.

Очнулся я от звука хлопнувшей двери. Помигал, чтоб прояснить взгляд, повертел головой.

Комната была пуста. На столе белел раскрытый том, над только что потушенной свечой вился дымок.

Я догадался, что Летиция, утомившись от занятий, вышла подышать воздухом.

Разве мог я допустить, чтобы она бродила ночью одна по улицам портового города?

Открыв окно, я вылетел наружу.

Девочка вышла из дверей и зашагала, не разбирая дороги. Её плечи были понуро опущены, шляпа надвинута на глаза. В минуту уныния человека нельзя оставлять одного.

Без колебаний я опустился ей на плечо и бодро воскликнул: «Вот и я! Чудесная погода, не правда ли?»

— Только тебя не хватало, — мрачно ответила она. — Если уж увязалась за мной, по крайней мере не трещи. Голова лопается…

Я охотно объяснил бы ей, что всякую новую науку нужно постигать не наскоком, а постепенно. Не станет же понимающий человек залпом вливать в глотку драгоценное старое вино? Нет, он будет смаковать каждый глоток, наслаждаться вкусом, цветом, букетом. Учение — одно из приятнейших занятий на свете. Правильно прожитая жизнь вся должна состоять из учения, я глубоко в этом убеждён. Даже если в зрелости ты сам стал Учителем, всё равно продолжай учиться. Вероятно, мне предстоит жить очень долго, и я уже догадываюсь, в чём будет состоять главная драма моего существования. Я накоплю бездну знаний, опыта, мудрости, но все эти сокровища пропадут втуне. Учителем ни для кого я не стану. Ибо я попугай и неспособен излагать свои мысли внятным для людей образом. Как мучительно в своё время пытался я освоить искусство письма! Сколько испортил бумаги в каюте капитана Ван Эйка! Но неуклюжая моя лапа с четырьмя мозолистыми пальцами, увы, не может начертить ни одной буквы…

Однако я отвлёкся.

Мы с Летицией гуляли по тесным, зигзагообразным улицам Сен-Мало с полчаса, пока не оказались в квартале кабаков, таверн и прочих весёлых заведений. Здесь было шумно и светло — на стенах и возле вывесок горели фонари.