Поднимаясь ко мне - Лейтон Мишель - Страница 24

— Если ты думаешь, что будешь спать с этим «другом» в одной комнате, Оливия, подумай еще раз.

Почти вижу, как ее губы поджимаются в ниточку и в уголках рта залегают характерные складки, мол, она-то уж всегда на высоте.

— Я даже не собиралась об этом заикаться, мама. Нам просто нужно убежище. До завтра. — (Гевин пихает меня локтем и смотрит многозначительным взглядом.) — Ну, на пару дней, самое большее.

— На пару дней?!

О да, вот теперь она действительно в гневе. Доставлять неудобства моей матушке — это страшное преступление, такого не моги никто и никогда.

— Мы не помешаем твоим планам. Ты вообще не заметишь, что мы в доме.

— В этом я сомневаюсь, — ворчит она. — Хорошо. Когда вы будете?

— Минут через пятнадцать.

— Хорошо.

Щелчок, и разговор обрывается, в трубке тишина. Я вздыхаю и нажимаю «отбой». Смотрю на Гевина, тот ухмыляется:

— Похоже, она само совершенство.

— О да.

«Наблюдательный парень!»

Через двадцать минут Гевин, неся мою сумку, сопровождает меня по длинной извилистой, хорошо освещенной дорожке к парадной двери дома моей матери. Я останавливаюсь на ведущей к крыльцу лестнице и вздыхаю, бросаю взгляд влево, на Гевина. Он осматривает дом, затейливую кирпичную кладку, бессчетные окна, дорогой медный молоток, украшающий массивную деревянную дверь.

— Это будет интересно.

Я улыбаюсь:

— Ты себе даже не представляешь!

Стучу.

Несколько секунд, и дверь открывается. На пороге стоит мать в дорогом шелковом халате, всем своим видом — от аккуратно уложенных (да, даже среди ночи) соболиных волос и пронзительных голубых глаз и до скрещенных на груди тонких рук — выражая неодобрение. Естественно, выглядит она ровно так же, как два года назад, когда я видела ее в последний раз. Она почти всегда что-нибудь не одобряет. И почти не меняется внешне, все в том же возрасте. Нет сомнений, она тратит тысячи долларов на консерванты. Так что когда-нибудь мы с ней сравняемся.

«Интересно, не добавляют ли в ночные кремы формальдегид», — лениво размышляю я, разглядывая ее гладкую, подтянутую кожу.

— Привет, мам. Извини, что разбудили.

Она отступает вглубь дома и пропускает нас в фойе.

— Не так уж сильно ты сожалеешь, как я вижу.

Подавляю желание возмущенно выкатить глаза. Моя мать не из тех, кто оставляет досадные мелочи без внимания. Если у нее в голове засядет какая-нибудь ерунда, незначительная оплошность, она зацепится за нее и не успокоится, пока не превратит все вокруг в кровавое месиво.

— Полагаю, ты права, — примирительно соглашаюсь я. — Мы тебя не будем тут держать. Это Гевин. Я провожу его в одну из гостевых комнат. А сама займу другую. Ты даже не заметишь, что мы в доме.

Она хмыкает и закрывает за нами дверь.

— Тебе известны правила, — наставительным тоном произносит мать и в упор смотрит на Гевина.

— Известны, но я же сказала тебе, что он всего лишь друг, мама.

— Я знаю, что ты это сказала.

На этот раз я выкатываю глаза.

— Отлично, увидимся утром. Спокойной ночи.

Я беру Гевина за руку и тащу его вперед.

Хоть я и устала безумно, но уснуть — большая проблема. Все мысли — о том, что я сегодня не сказала, чего не сделала, чем не насладилась из-за страха и неспособности поверить самой себе. Сколько раз я была с Кэшем, не доверяя ему до конца. Потому что он — плохой парень. Да, в некотором смысле так и есть. Но проблема не в этом. Быть плохим парнем — это еще не означает быть дурным человеком или ненадежным партнером. Но сила предубеждения во мне так велика, что я не способна признать это. Я не доверяю своим собственным суждениям. Столько раз я принимала неверные решения, поддавшись ослеплению чувствами, наконец нашла того, в кого можно влюбиться, и остолбенела.

И худшего времени для этого найти нельзя.

Теперь я осталась один на один со всеми несказанными словами и сожалениями о нерешительности, бездействии, молчании.

«Если, по милости божьей, случится чудо и у меня появится еще один шанс сказать и сделать все несказанное и несделанное, я не буду такой трусихой».

20

КЭШ

Я слишком взбудоражен, чтобы спать. Чем ближе заря, тем больше я беспокоюсь, как все пройдет.

Смотрю на часы. Окон в комнате нет, поэтому, восходит ли солнце, не определить, но я чувствую, что уже светает. И это вызывает мысли об Оливии. Надеюсь, она спокойно спит в доме своей матери. Одна.

От подозрения, что Гевин, возможно, прикорнул рядом с ней, мне становится дурно до тошноты. С рычанием закрываю ладонью глаза и пытаюсь прочистить мозги.

Однако это не помогает. Мне не перестать думать об Оливии.

Может, если я наберу ее и телефон позвонит всего раз…

Оливия спит крепко. Один звонок ее не разбудит, если она уснула. А если нет…

Нажимаю кнопку быстрого набора, и телефон автоматически выводит на экран номер.

Один гудок, я жду. Только собираюсь нажать «отбой», как слышу в трубке приглушенный голос Оливии.

— Привет, — просто говорит она.

Я улыбаюсь. Почти вижу, как сияют ее глаза, когда она произносит это. В одном слове слышно, что она рада моему звонку. Теперь мне хочется поехать в дом к ее матери, забраться в окно и заняться любовью с Оливией, тихо и медленно, прижав ее к стене.

— Не спишь?

— Да, не могу уснуть. Ты тоже?

— Ага. Мысли не хотят уняться.

— Знакомое состояние.

Долгая пауза, в течение которой, уверен, Оливия размышляет, зачем я позвонил. Однако первой заговаривает она:

— Я рада, что ты позвонил. Хочу тебе кое-что сказать. Надо было сделать это раньше, но я не сделала. А должна была. Теперь я сожалею, что не сказала, когда мы стояли лицом к лицу. Но я идиотка, так что…

Улыбаюсь в темноте. Могу поспорить на тысячу баксов, что она сейчас накручивает на палец прядь волос. Оливия делает так, когда нервничает. А в данный момент по тому, как поспешно она проговаривает фразы, это чувствуется с предельной отчетливостью.

— Что ты хотела сказать?

Я почти уверен, что знаю это сам. Знаю, как она относится ко мне. Когда не борется с собой и не пропадает под грудами прошлого, которое временами забивает ей голову. И я надеюсь, после всего, что с нами было, она знает, каковы мои чувства к ней. Но она женщина. А женщины любят, чтобы им говорили вслух обо всем. В отличие от мужчин, женщинам нужны слова, определенность слов. Мужчинам — нет. Но я не против, если она все скажет.

Слушаю глубокое дыхание Оливии и представляю, как она зажмуривается, будто собирается прыгнуть с моста или совершить что-то подобное. Прыжок. Для Оливии, вероятно, ощущения сопоставимые.

— Кажется, я в тебя влюбилась, — выпаливает она. — Пожалуйста, не говори ничего! — торопится заткнуть мне рот Оливия, прежде чем я отвечу. — Не желаю, чтобы ты чувствовал себя обязанным как-то отреагировать. Просто не хотела, чтобы ты ушел, не зная моих чувств к тебе; я действительно пытаюсь выбросить из головы прежние разочарования, стараюсь оставить прошлое позади и не позволить ему встревать между нами.

— Я не чувствую себя обязанным ничего говорить.

— О! — очень серьезным тоном восклицает она. — Это хорошо. Потому что я не хочу, чтобы ты делал признания из чувства долга.

— Не буду. Если я скажу, что люблю тебя, то это потому, что так и есть, а не потому, что ты ждешь ответного признания.

— Ладно, — тихо говорит она. — О черт! Мама проснулась. Мне надо идти. Пожалуйста, будь осторожен!

— Буду.

— Скоро увидимся?

— Как только я буду уверен, что ты в безопасности.

— Пусть это произойдет поскорее.

Я смеюсь.

— Постараюсь сделать так, чтобы они подчинились моей воле.

— Это не будет проблемой. Ты в таких делах силен.

— Откуда ты знаешь?

— Ты очаровывал меня много раз.

— Детка, я еще даже не начал тебя очаровывать. Подожди, когда вернешься.

— Ловлю на слове, — мурлычет она, и по голосу слышно, что при этом улыбается.