Шпион - Касслер Клайв - Страница 7

— Он не нам рассказал. Сержанту. Его зовут Эддисон, — сказал Блэк.

— Долговязый Джон Эддисон, — добавил Литтл.

— Сколько ему лет?

— Выглядит на все сто.

— Высокий старик. Ростом почти с вас, мистер Белл.

— Где мне его найти?

— Тут недалеко меблированные комнаты, где живут старые моряки.

Меблированные комнаты, в которых жил Эддисон, находились на улице Ф в нескольких шагах от верфи. На веранде стояло множество кресел-качалок, но в этот холодный день все они пустовали. Белл вошел и представился хозяйке, которая накрывала длинный стол к ужину. Она говорила с сильным южным акцентом, а лицо ее, несмотря на годы тяжелого труда, сохраняло остатки былой красоты.

— Мистер Эддисон, — протянула она. — Он хороший старик. Никаких неприятностей. Не то, что его товарищи, которых я могла бы назвать.

— Он дома?

— Мистер Эддисон встает поздно: ведь он работает по ночам.

— Не возражаете, если я подожду? — спросил Белл, сверкнув зубами в улыбке; его голубые глаза загорелись.

Хозяйка убрала со щеки седую прядь и улыбнулась в ответ.

— Принесу вам чашку кофе.

— Не беспокойтесь.

— Никакого беспокойства, мистер Белл. Сейчас вы на Юге. Моя мать перевернется в могиле, если услышит, что джентльмен в моей гостиной сидит без чашки кофе.

Пятнадцать минут спустя Белл смог, не слишком греша против истины, сказать:

— Лучший кофе с тех пор, как мама водила меня в кондитерскую в Вене. Я тогда был ростом по колено кузнечику.

— А знаете, что я сделаю? Поставлю вариться свежий кофе и спрошу мистера Эддисона, не выпьет ли он с вами кофейку.

Детектив видел, что Джон Эддисон был бы ростом выше его, не согни годы его спину. Его длинные руки с большими кистями, должно быть, когда-то были очень сильны, на голове копна седых волос, светлые слезящиеся глаза, огромный нос, какой часто бывает у стариков, твердый рот, выступающая челюсть.

Белл протянул руку.

— Меня зовут Исаак Белл. Я дознаватель из «Агентства Ван Дорна».

— Да что вы говорите! — улыбнулся Эддисон, и Белл понял, что его медленные движения маскируют гибкость. — Что ж, я этого не делал. Хотя мог бы, будь я помоложе. Чем могу помочь, сынок?

— Я говорил с капралом Блэком и рядовым Литтлом из морской пехоты, и…

— Знаете, как мы говорим о морских пехотинцах? — прервал его Эддисон.

— Нет, сэр.

— Моряк должен четырежды случайно удариться головой о низкий бимс, чтобы его признали годным для морской пехоты.

Белл рассмеялся.

— Я слышал, что вы доложили о нарушителе во дворе верфи.

— Да. Но он сбежал. И мне не поверили.

— Китаец?

— Нет, не китаец.

— Нет? Мне любопытно, откуда Блэк и Литтл взяли, что нарушитель китаец?

— Я вас предупреждал о морских пехотинцах, — усмехнулся Эддисон. — Вы посмеялись.

— А на кого он был похож?

— На япошку.

— На японца?

— Я говорил этому придурку сержанту. Похоже, у сержанта на уме китайцы. Но опять скажу — не думаю, что сержант поверил, будто я кого-то видел: китаёзу, япошку. Он мне не поверил, и точка. Решил, что старику-дураку померещилось. Сержант спросил, не выпил ли я. Дьявольщина, да я сорок лет не брал в рот спиртного.

Следующий вопрос Белл старательно обдумал. Он очень редко встречал американцев, которые могли бы отличить японца от китайца.

— Вы близко его видели?

— Да.

— Мне казалось, было темно?

— Луна осветила его лицо.

— Как близко к нему вы были?

Эддисон вытянул большую морщинистую руку:

— Будь я ближе, мог бы этими пальцами сжать его горло.

— А что в нем показалось вам японским?

— Глаза, рот, нос, губы, волосы, — ответил старик.

И снова Белл осторожно проявил скептицизм.

— Кое-кто говорит, что эти два народа очень трудно различить.

— Кое-кто никогда не был в Японии.

— А вы были?

Эддисон распрямился на своем стуле.

— Я стоял в гавани Урага вместе с командором Мэттью Перри, когда он открыл Японию для американской торговли.

— Это было шестьдесят лет назад!

Если старик не выдумывает, Эддисон даже старше, чем кажется.

— Пятьдесят семь. Я был главным марсовым на паровом фрегате Перри «Саскуэханна». И греб в шлюпке, когда командором впервые высадился на берег. Отвез старика в Йокосуку. Япошки нам все уши прожужжали.

Белл улыбнулся.

— Похоже, вы действительно можете отличить японца от китайца.

— А я что говорю.

— Можете рассказать, где поймали нарушителя?

— Почти поймал.

— Помните, как далеко это было от оружейного завода?

Эддисон пожал плечами.

— Тысяча ярдов.

— Полмили, — задумчиво сказал Белл.

— Пол морской мили, — поправил Эддисон.

— Даже дальше.

— Сынок, бьюсь об заклад, вы гадаете, связан ли япошка с взрывом в лаборатории мистера Ленгнера.

— А вы думаете, связан?

— Не могу знать. Говорю же, япошка был в тысяче ярдов от завода.

— Как велика верфь? — спросил Белл.

Старик погладил подбородок и посмотрел вдаль.

— Думаю, что от стен верфи до реки не меньше ста акров.

— Сто акров.

Почти с молочную ферму на северо-востоке.

— Много цехов, плавилен, плацев. Плюс, — многозначительно добавил старик, — дома и сады — там я застал нарушителя.

— А что, по-вашему, он там делал?

Джон Эддисон улыбнулся.

— Я не думаю, а знаю.

— И что же он там делал?

— Он бродил возле офицерских домов. Дочери командующего — очень милые барышни. А япошки, они женщин любят.

5

Бывали дни, когда даже молодой гений вроде Гровера Лейквуда был рад покинуть свою лабораторию, чтобы очистить голову от мыслей о сложности наведения пушки с движущегося корабля на движущуюся цель. Специалист по прицелам и точности стрельбы дни и ночи ломал голову над тем, как компенсировать следствия качки, ускорений, отклонений от курса и изгибов траектории. Захватывающая работа, тем более трудная, что Лейквуду приходилось придумывать, как сделать так, чтобы с его расчетами справлялись обычные умы в разгар боя, когда гремят орудия, море бушует и стальные осколки разлетаются в дыму.

В свободное время он играл с фантастическими формулами, связанными с перекрестным огнем: он представлял себе, что его корабль вместо бортового залпа стреляет вперед, и пытался при этом принять во внимание растущую дальнобойность корабельных орудий и все более ровные траектории летящих с огромной скоростью снарядов. Иногда, чтобы избавиться от мыслей, ему приходилось переворачиваться вверх тормашками, словно опустошая солонку.

Такую возможность давало ему скалолазание. День, посвященный скалолазанию, состоял из поездки по железной дороге в коннектикутский Риджфилд, затем через штат Нью-Йорк на взятой напрокат машине до Джонсон-парка в округе Уэстчестер и, наконец, пешей двухмильной прогулки к далекому холму, под названием «гора Агар», — а заканчивалось все это долгим, трудным подъемом по вертикальной стене на вершину холма. Два часа в поезде давали возможность смотреть в окно и наблюдать, как местность из городской становится сельской. Езда в машине по разбитым дорогам требовала полного внимания. Прогулка наполняла грудь свежим воздухом и заставляла кровь течь быстрее. А подъем на стену требовал абсолютной сосредоточенности, чтобы избежать долгого-долгого падения вниз, черепом на камни.

Необычайно теплый весенний день привел в парк множество гуляющих. Целеустремленно шагая вперед, одетый в твидовую куртку, брюки и ботинки, Лейквуд миновал совершавшую моцион пожилую даму, обменялся радушным «Доброе утро!» с несколькими гуляющими и с завистью посматривал на пары, державшие друг друга за руки.

Лейквуд привлекателен, у него хорошая сильная фигура и добродушная улыбка, но работа шесть или семь дней в неделю, притом что он часто и ночевал в лаборатории, не давала ему возможности знакомиться с девушками. А племянницы и дочери, встречи с которыми устраивали ему жены инженеров, почему-то оказывались непривлекательными. Обычно это его не беспокоило. Он был слишком занят, чтобы чувствовать одиночество, но время от времени при виде молодой пары думал: «Когда-нибудь и мне повезет».