Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки - Острецов Виктор Митрофанович - Страница 4

Кроме этих «раскулаченных», основной массы населения поселка, были и две улицы, заселенные то ли немцами, то ли австрийцами. Говорили, что это те, у кого дети служили в «СС». С немцами ладить было легко. Во-первых, они вполне обрусели, хотя и не забывали немецкий. Местное радио два часа в день вело на немецком передачи и транслировало какие-то немецкие бодрые марши.

Третья группа населения — бывшие бендеровцы. Их было много. И народ это был мрачный и неприветливый.

Ну и, конечно, местные жители — ханты и манси. Эти почти поголовно пили, почти поголовно болели туберкулезом, самой распространенной в этих местах болезнью, не щадившей и русских. Ханты и манси просто бедствовали. Они не могли приспособиться к новым условиям жизни. И вымирали.

Жить было тяжело. Во-первых, как сказали бы сейчас, из-за разницы менталитета москвича и провинциала. Во-вторых, здесь и сами отношения между людьми были далеки от сияния добра и милосердия. Раскулаченный в глазах райкома партии оставался потенциальным врагом. Рядом жили те, кто в 30-40-е был здесь же надзирателем. Тут же и бывшие бендеровцы. И сектанты. И над всем этим висел советский террор, моральный: «не наш». «антисоветчик», «контра». Вскоре приехал, впрочем, мой однокашник — еврей С. Приехал по расчету: заработать. Мы не ссорились, были близки и по настроению, и по воспитанию, и как однокашники. Но настоящей близости не было. С. был всецело погружен в житейские расчеты. Но однажды приехал новый врач, Щербаков Александр Александрович, и жизнь моя сразу стала веселее и краше. Щербаков, наш новый детский врач, с бородой Бармалея и насупленными бровями, так пугал детей, что не только лечить их ему почти не удавалось, но их, этих детей, надо было вытаскивать из-под койки, куда они забивались от страха перед страшным дядей. Человек он был хоть и своеобразный, молчаливый, но по-настоящему русским, провинциалом, по-своему человеком замечательным. Мы просто поняли друг друга, что называется, с полуслова. Около двух лет мы прожили с ним на хуторе, одни, и эти годы были, вероятно, лучшими из всех.

Отсюда, с этого хутора, принадлежавшего больнице, мы ходили через кладбище на работу, отсюда отправлялись на вертолете или на катере в командировку по району и сюда возвращались, рассказывали друг другу долгими вечерами, что видели и слышали. Здесь обсуждали долгими полярными ночами и «дней минувших договоры», и как жить дальше, и надо ли торопиться с женитьбой, и проч., и проч. За бутылкой вина, при свечах, когда трещат дрова в печке, а вокруг тайга и темень черная... Да, это было прекрасное время. И неповторимое. Вспоминаешь и щемит сердце...

Но на этом пасторальном фоне происходили и события вполне драматические. Я не буду их описывать — это заняло бы много места. Но надо сказать, что по иронии судьбы не я, грамотный диссидент со стажем, а совершенно аполитичный Сан Саныч попал в глазах райкома партии во враги советской власти. В анкете у него уже значилось исключение из комсомола со старших курсов за игнорирование воли партии. А, может, и саботаж. Это было странно. Сан Саныч до нашей встречи ничем, кроме спорта, в институте не интересовался. Это его и подвело. Плюс, понятно, разгильдяйство. Вместо того, чтобы поехать на Целину вместе со всеми, он поехал на какие-то спортивные сборы. В результате — исключение из института с пятого курса и год работы лаборантом и «запачканная» анкета.

Кроме такой анкеты, он отличался еще, по несчастью, и очень независимым характером. А в этом райкому виделся «протест», почти бунт. Там затаили злобу и стали выжидать. Случай представился с неожиданной стороны. К делу подключили прокуратуру, поручив ей найти и юридически оформить компромат. По близости отношений в поселке и по положению доверенного врача районного начальства, я все это видел и слышал, убеждал и разубеждал. С большим трудом, не без помощи нашего же товарища, адвоката М.[1], удалось дорогому моему другу остаться на свободе. А это «дело» тянулось едва ли не год.

И все это находилось в резком контрасте с отношением того же райкома к Павлу Феликсовичу С. Он работал в качестве женского врача. Приехал, как я говорил, чтобы заработать деньжат. Он быстро наладил поток денежных средств к себе в карман через производство абортов. Здесь возможности были немалые. Но ведь в поселке ничего нельзя скрыть. Все было бы хорошо, но едва ли не с первого дня он вступил в конфликт с главным врачом по вопросам оплаты ночных дежурств. Да, платить за ночную работу «забывали» всему персоналу. В этом деле мы с С. выступили вместе и добились своего. Сумма, на которую нас обкрадывали, была немалая — больше месячной зарплаты в средней полосе России. В результате я получал регулярные выговоры, раз-два в неделю, за то или сё. Но за С. началась слежка, и он попался с поличным. Надо сказать, на него был обозлен изрядно и прокурор. Невзлюбил, увидев в нем не врача, а дельца.

Тут же было заведено уголовное дело. Бледный и трясущийся С. бросился в райком. Объяснил все начистоту и услышал в ответ слова, слаще меда: «А кто не берет, если деньги сами идут в руки!» В результате дело было приказано закрыть, прокурору за игнорирование мнения райкома — выговор. И С. стал брать еще больше и веселее. В этой истории не было бы ничего особенного, если б не одно обстоятельство. Дело в том, что и я, и С. бывали гостями на застольях с членами райкома. И С., не стесняясь в выражениях, что называется, нес марксизм, Ленина и весь коммунизм, рассказывал самые что ни на есть антисоветские анекдоты. В ответ раздавался дружный смех членов райкома партии. Правда, за столом никого постороннего, кроме нас и хозяина дома, тоже врача, не было[2]. Но смех и одобрительные восклицания партийного начальства были в изобилии, как и закуски с выпивкой. Примерно через гол после нашего приезда С. начал вести войну с исполкомом по «квартирному вопросу». И здесь райком стал на его сторону. С. был своим. Важны были не его взгляды, а признание власти партийного начальства. И поскольку его антисоветчина совершенно не трогала райкомовцев, а даже их веселила, можно было сделать вывод, что сам по себе марксизм-ленинизм не был предметом нежного обожания в среде партийной номенклатуры. Не был в таковом качестве и сам Ленин с его «бессмертным» учением. Уж над ним-то, «бессмертным», С. изгалялся с особенной язвительностью. То, что вокруг — грязь и разруха, низкое качество советских изделий и еще более низкая производительность труда, членам райкома партии было видно и самим. Следовательно, внутри партийной номенклатуры действовали другие убеждения, другие верования, и они знали что-то такое, чего мы, простые обыватели, не ведали. Это было видно и по другим признакам. Отсюда можно было сделать вывод, что этот марксизм-ленинизм существовал для низов, для дисциплины народных масс, для разрушения национального сознания, как в давнее время вольтерьянство разрушало сознание религиозное, после чего на эти руины салился у кого мистицизм масонства, у кого — примитивный идеал социализма, а у кого — и то, и другое сразу.

Как видно по теперешнему дню, обстоятельства дела именно таковы. В то время такое безразличное отношение райкомовцев к своему учению заставило меня сильно задуматься.

Что же касается моего Сан Саныча, то именно потому, что он никогда не обращался в райком партии, он и воспринимался как бунтовщик. К тому же он был человеком молчаливым и замкнутым — в этом тоже виделся вызов власти райкома... Для людей, которые хотят осмыслить советское прошлое, описанные здесь наблюдения, как кажется, могут дать пишу для раздумья.

В 1969 году я вернулся в Москву. Опять разговоры, опять кухонные конференции. И уже в 80-е годы я вышел, что называется, с великим трудом, на новую тему. Я нашел ее, потому что искал недостающее звено в Русской истории. В ней был монарх, были всякого рода враги монархии, но почему-то вовсе не было монархистов. Это было как-то нелогично. Но прорваться к этому материалу оказалось крайне сложным делом. В каталогах вы не найдете ничего вообще. Если вы заранее не знаете исходных данных того, что вам нужно, то эта тема останется для вас пустым звуком. Но как можно узнать исходные данные, если у вас нет в руках никакого ключа к теме? Вы можете веками ходить по коридорам библиотек, заглядывать в каталоги, и ничего не найти. Самое поразительное, что газеты и журналы правого направления никогда не были закрыты от читателя. О них просто никто не знал и никто ими не интересовался. И когда я стал их читать, то обнаружил, что многие из них даже не разрезаны! Думаю, главным побуждением заняться темой черносотенцев и стало желание иметь хоть какую-то логически завершенную картину русской истории до сих пор населенной исключительно бунтарями, разбойниками всех мастей, аферистами, шулерами от политики, демагогами, циниками и живоглотами. Все эти «преобразователи», «революционеры», «прогрессивные деятели», разные либералы и «демократы» только и делали, что ломали. крушили, грабили и что-то обещали при этом. Но ведь, думалось мне, нельзя ломать то, чего нет. Ведь кто-то должен был и строить, причем так. чтобы потом можно было целому поколению все это ломать,грабить, да еще и потомкам оставить что-то для дальнейшего грабежа.