Ожидание (три повести об одном и том же) - Погодин Радий Петрович - Страница 23

Бабка сказала отцу:

– Я на тебя, Петро, зла не держу. Плохо тебе не сделаю – у тебя ребятишки…

Старик Власенко взял их к себе. Бабка к нему не пошла.

Бабка пришла на похороны. Своей умершей дочке Раисе повесила тяжёлые золотые серьги с каменьями.

– Откуда такие? – спросил отец.

– Я участок свой продала. И с садом.

– Зачем же мамке такие серьги? – заревела Варька. – Она же их не увидит.

– Чтобы ты видела. Чтобы мамку не забывала… Чтобы все вы мою Раису помнили! – Она оглядела с вызовом всех пришедших на кладбище. Остановила горючие глаза на старике Власенко.

– А ты зачем здесь? – спросила. – Радуешься?.. Не радуйся, у меня внуки остались, а у тебя никого.

– Это место не для раздоров, – ответил старик.

Когда опустили гроб, бабка первая бросила горсть земли в могилу и, не дожидаясь, пока закопают, пошла.

Вечером она появилась во дворе старика Власенко. Вызвала отца.

– Если ты здесь жить надумал, – сказала она, – живи. Только я тебя прокляну и ноги моей у тебя не будет. Не хочу, чтобы Васька, этот вот старый ирод, – она ткнула пальцем в деда, – над моими последышами власть имел.

Старик Власенко вывел бабку на улицу. Сказал ей:

– Ты, Ольга, совсем застервела. Иди, не рви Петру сердца, оно и без того горем схвачено…

Ожесточённые души не слышат правды – бабка ушла жить на пепелище. Она ничего не откапывала, ничего не искала в золе. Ветер зачернил её сажей. Бесприютные долгие ночи сделали её неподвижной, похожей на обгоревшее дерево.

Завхозу сельскохозяйственной школы по должности полагался дом. Хороший дом, кирпичный, с высокой шиферной крышей, с голубыми наличниками. Две комнаты в доме, кухня, прихожая и кладовка. Полы в доме крашеные. Стены белые – ни пятна на них, ни царапины.

Батька привёл Варьку сюда, распахнул перед ней дверь.

– Прощай, море, – бормотал батька. – Новый дом, кирпичный. Я, Варька, видишь, какой дом добыл…

Варька, как вошла, легла на пол и заорала:

– Здесь будем жить. Никуда не пойду отсюда.

Батька засуетился, воспрянул:

– Здесь, дочка, здесь… Крикни громче. Слышишь, как откликается. Признал, значит.

Первые дни за ребятами ходила соседка Ксанка. У неё в том году муж погиб в море. Петька тянулся к её груди, и Ксанка ревела. И Петька ревел. И Пашка ревел. А Варька кричала:

– Заткнитесь вы! Вот уже бабка придёт. Она с вами сладит.

Бабка пришла. Как ни в чём не бывало принялась мыть полы.

Потом взяла Пашку и Петьку, понесла в Горсовет.

– Колыхали мы Чёрное море! – кричала бабка у председателя. – И тебя колыхнём. Не будет тебе моего голоса!

– От вашего голоса у меня уши заложило! – кричал на неё председатель. – Не нужен он мне, ваш голос… Не понимаю, почему крик?

– Как почему? Помещай ребят в ясли.

– Пожалуйста, – сказал председатель. – У нас в ясли – пожалуйста, была бы охота.

Пашку и Петьку поместили в ясли рыбзавода. Ксанка – соседка – кричала на всю улицу:

– Ведьма старая, не жаль тебе ребятишек?! Паучиха!

Бабка сидела у окна, посмеивалась:

– А чего их жалеть? Нешто им в яслях худо? Медицина со всех сторон. Единственно – штаны мочить будут да говорить начнут поздно. А оно и лучше – меньше глупостей наболтают.

Ксанка не терпит Варькину бабушку. Говорят люди, что Ксанка имеет свою цель – хочет за Варькиного отца замуж выйти. Она Варькиного отца жалеет. Это их дело. Варька не против. Ксанка – женщина добрая.

Варькин отец работал через силу. Когда накатывала на него грусть, он ворчал:

– Что я с той должности вижу? Одно унижение. Дела не делаю, а руками махаю. Такая, видать, моя доля.

Иногда отец распалялся, чтобы хоть словом подбодрить своё самолюбие.

– Или я мужик, или я просто так?.. Я это разом порешу! – кричал он и принимался подтверждать своё достоинство.

Шёл на базар первым делом. Бабка говорила: «Под колесо». Он и правда возвращался помятым, словно ездили по нему на телегах. Разносил Варьку, Пашку и Петьку «за старое и на месяц вперёд». После этого писал заявление об уходе с работы. Все свои заявления он заканчивал фразой: «Рождённый плавать – пахать не может».

Ставил три восклицательных знака и засыпал за столом.

Бабка говорила:

– Герой. Тебе такие дела не по рылу. – Она рвала отцовские заявления.

Отец шёл на работу. На него сразу наваливались дела. В суете, в виноватости, он на долгое время забывал свою гордость.

Недавно пришла Варькина бабка с базара, принесла одесскую газету. Закричала:

– Смотри, этот рыбий пастух и сюда пролез. Ох, я бы ему в очи плюнула за его жадность. И чего всюду лезет?

В газете был помещен портрет старика Власенко. По бокам – Васька и Славка. Статья называлась: «Простой, скромный труженик».

– Был бы скромный, лежал бы на печке. Уже ж ведь давно на пенсию вышел. Нет, он желает выше всех стать! Ишь орденов нацеплял, тараканий полковник. По базару ходит, как губернатор. Тьфу!

– И куда ему столько богатства? – горячилась бабка. – Пенсию получает, за сторожбу зарплата идёт, дочка каждый месяц шлёт переводы. И от рыбнадзора ему какой-нибудь куш есть, иначе зачем по базару шныряет? Канавы в плавнях роет зачем? Он там, проклятый, рыбу ловит и подзаныр продаёт. Он и есть непойманный браконьер.

Бабка нашарила карандаш, пририсовала, послюнив, старику Власенко рога.

– Вылитый чёрт, – сказала она.

Варька взяла у неё карандаш, пририсовала Ваське усы и ослиные уши. Ей было грустно и тошно.

ВАСЬКА ДУМАЕТ О ВАРЬКЕ

Рано утром, чуть свет, старик Власенко, Васька и Славка погрузились в каюк – пошли в плавни исполнять работу, которая иным кажется придурью от безделья.

Чуть шипит вода у бортов. Мальчишки гребут – не плещут, их старик научил. Вода от зари будто радуга. Кажется, даже на вкус разная. Где розовый цвет, там она сладкая. Где жёлтый – кислая. Где заря воды не коснулась, – вода тёмная, её вкус горько-солёный. Воздух дрожит в ожидании солнца.

Славка толкнул Ваську локтем.

– Жаль, что Варька с нами не хочет… Тебе она нравится или ты выше?

– Выше! – заорал Васька.

Славка посмотрел на него грустно. Сказал:

– Не ори…

Он промахнулся веслом. В брызгах над лодкой вспыхнуло семицветие.

– Красота, – прошептал Славка.

На нежных заревых красках они увидели отражение землечерпалки. Землечерпалка стояла в широком водном канале, который уже успела прорыть минувшим днём.

Старик Власенко велел мальчишкам гнать лодку быстрее. Он суетился на корме, вставал, чтобы взглядом поспеть вперёд.

На носу землечерпалки стоял мастер в трусах и домашних шлёпанцах с часами «победа» на волосистом запястье. Он уставился на старика непробуждёнными глазами.

– Здравствуйте, – поклонился ему старик. – Извините, для какого же дела вы сюда в камыш забились?

– Канавы копаем для рыбных мальков… – Мастер втянул носом розовый утренний воздух, сморщился, как от крепкого нашатырного спирта, выгнал блаженным чохом остатки сна и конфузливо улыбнулся. Он узнал старика по картинке в газете, сказал «здрасте» и выпалил, словно ему поручили сообщить деду радостное постановление:

– Вы, дядя, теперь ступайте обратно на печку. Продолжайте, товарищ, свой заслуженный отдых. Мы тут колыхнём это дело враз.

Мастер объяснил уважительно, что землечерпалку нарядили сюда из рыбного треста после статьи в одесской газете, потому что много пришло от народа писем. Они постояли, покуривая и покашливая, чтобы израсходовать время вежливости и приняться за свои прямые дела. Пожав руку мастеру землечерпалки, похвалив начальство, которое подумало, наконец, о рыбьем приплоде, старик сел в лодку и пустился в обратный путь.

Всю дорогу домой дед молчал, сидел к мальчишкам спиной. Он как будто не радовался за мальков, которые надышатся теперь от морской волны, наберутся сил, чтобы жить.

Дома старик улёгся на печку, выставил бороду вверх, неподвижный и молчаливый. Потом пугливо вскочил и пошёл в сад. Он бесполезно топтал комковатую землю под шатровыми яблонями, отозревшими лёгкими вишнями, под ветвями пахучей айвы, которую а этих местах называют гутулей. Бабка Мария тоже гуляла в саду – делала вид, будто сердится на сорняк – траву, проросшую под деревьями. Она дёргала дикие стебли, складывала их на руку снопом.