На суше и на море - Подгурский Игорь Анатольевич - Страница 8

– Чего-чего? – переспросил Скуратов, невольно протягивая руку к сабле.

– Это он в образ входит, – успокоил коллегу Сусанин. – По Станиславскому.

– Ну-ну, – несколько успокоился Скуратов, но про себя поклялся по возвращении в Аркаим прикупить в свой терем пару огнетушителей.

Сергей Львович между тем принес заварной чайник, три треснутые чашки из фаянса, фарфора и глины, а еще одну – чашку Петри – для себя.

Выдув из своей посудинки какие-то реактивы в сторону невезучего Садко, хранитель разлил чай с ликером и начал жаловаться на скудость средств, коих не хватает для раскопок на местном городище с целью изучения трипольской культуры.

Убаюканные речью неуемного энтузиаста, Сусанин и Садко дремали, лишь изредка просыпаясь и невпопад кивая. Вежливый Скуратов крепился долго. В конце концов он не выдержал и грубо поинтересовался, нет ли для светской беседы темы поинтереснее.

– Есть, – понизил голос хранитель. – Я сейчас.

Сергей Львович вышел в коридор и начал копаться в своих завалах. Загремев, рухнули на пол рыцарские доспехи, покатился по полу уникальный детский горшок из бронзы, посыпалось что-то с полок со склянками и керамикой.

– Вот, – сияя улыбкой, торжественно провозгласил хранитель, появляясь в дверях.

– Что это? – брезгливо взял двумя пальцами замусоленный листок Скуратов.

– Осторожнее! – завопил возмущенный директор музея. – Уникальный же документ!

– Что, – внятно повторил бородатый капитан, – это?

Сергей Львович выдержал многозначительную паузу и только затем торжественно признался:

– Это писанный собственноручно Малютой Скуратовым-Бельским своему господину Иоанну Васильевичу Грозному отчет о проделанной работе в первом квартале лета такого-то! Представляете? Бумага без подписи, но уникальна!

– Чем? – нахмурился Скуратов.

– Последний абзац, – зашептал музейщик, поднося свечу поближе к тексту исторического документа. – Вот тут…

– А еще доношу тебе, пресветлый государь мой, что гнида ползучая, сиречь изменник князь Курбский, по повелению твоему топором в голову в Ливонской земле настигнут и урублен не на жизнь, а на смерть. А завместо его под личину татя посажен мною ушкуйник Торопка, ибо зело он на князя похож и брехлив так же. Доносы тайные от Торопки кажинный месяц ждать нам след, – прочитал Малюта вслух. – И что?

– Как вы не понимаете! – всплеснул руками любитель древностей. – Это же в корне меняет наши взгляды на историческую роль князя Курбского в последующих событиях. Ах, если бы я мог доказать, что этот документ был подписан именно Скуратовым…

– Ничего это не меняет, – возвращая раритет, равнодушно зевнул Скуратов. – Для Курбского, во всяком случае. Разве что Торопку попомнят. Дай-ка перо, кстати.

Музейщик принес и гусиное перо, и полную мух чернильницу. Разогнав гусиным оперением мух по углам, Скуратов обмакнул стило и на глазах опешившего Сергея Львовича небрежно подмахнул раритет. Потом, подув на документ, вернул его энтузиасту:

– Губернатору подсунь. Авось и даст денег на культуру твою трибемольскую. Только, чур, с денег тех свечку поставь. На помин души Торопки. Смелый мужичонка был, царствие ему небесное. Пять языков знал, собака брехливая.

– Ваш сиясь! – схватился за сердце отставной чиновник. – Вы ж документ исторический извели.

– Неужели? – небрежно отмахнулся Малюта. – А ежели не нравится – так оторви. Я там от текста отступил и расписался с запасом.

Сергей Львович впился близорукими глазами в бумажку. Потом глаза поднял и очумело открыл рот:

– Если бы своими глазами не видел… Мистика прямо… Почерк-то идентичный.

– Ну и?.. – полюбопытствовал Скуратов. – Отрежешь?

– Вообще-то музею деньги бы не помешали, – вздохнул и задумался любитель старины. – С другой стороны, документ-то подлинный. С третьей – подпись. Подпись-то того… Хоть и не отличишь.

– Ни один эксперт не распознает, – заверил Сусанин.

– Есть еще одна сторона, – усмехнулся проснувшийся Садко.

– Да? – заинтересовался мнением оборванца хранитель уездной старины. – Какая, позвольте узнать?

– Историческая правда, – сладко потянулся Садко. – Кому какое дело до подписи, если документ подлинный? А?

– Пусть полежит, – отложил историческое решение Сергей Львович. – Ваш сиясь, вы где нынче почивать изволите? Как давешний год, в зале крестьянского быта? Или вам в раннем неолите постелить?

…Предварительно убедившись, что заветный стенд с россыпью пуговиц, прялиц, катушек, иголок, веретенец и прочей бабской атрибутикой кройки и шитья по-прежнему венчает кружевной кокошник с невзрачным зеленым камешком, Скуратов поворочался на диванчике еще минут пять. В углу приятно гудела струя теплого воздуха, поднимающегося из печки по трубе дымохода, а в деревянных панелях стен ласково зудел сверчок. К покою располагало все – а особенно мысль о том, что в холодной осенней ночи, то прячась от холода в кучу сена, то выскакивая и хлопая себя по цигейке, мерз потомственный купец Садко Новогородский.

«Не люблю купцовское отродье, – подумал потомственный дворянин Скуратов-Бельский. – Чехов прав: такие, волю им дай, и вишневый сад в родовом дворянском поместье вырубят, и Отечество родное за фунт стерляди продадут. Только шиш им, а не сад».

С этой сладкой мыслью Малюта и уснул. Снился ему Садко на дыбе в родных скуратовских застенках.

Проснулся бородатый капитан около восьми утра от истошного крика на базарной площади.

Орал, естественно, Садко, поэтому поначалу Малюта лишь ухмыльнулся. Затем ухмылка постепенно сползла с его сурового лица: к воплям Садко присоединился тревожный крик Сусанина. Натянув мундир и прихватив саблю, Малюта распахнул окно.

В углу площади его сослуживцы оборонялись от полусотни солдат и двух офицеров регулярной части.

– Странные какие-то мундиры, – успел подумать Скуратов, выскакивая в окно. – На французские похожи…

Сражение за воз сена в 1812 году вошло в историю Рузы как крупнейшая баталия регулярных частей в пределах уездного городка. Виновником его, естественно, стал Садко.