Спасение Келли и Кайдена (ЛП) - Соренсен Джессика - Страница 36

Но всему приходит конец, и в скорее мы останавливаемся перед нашим домом. Трава была скошена, и косящий газон парень все еще убирал груды подстриженной травы.

— Иди внутрь, — наконец заговорил отец низким голосом, что означал – я в полной заднице.

Я схватил свою биту с перчаткой и вылез из машины. С низко опущенной головой я шел по дорожке, смотря себе под ноги, пока не добрался до парадной двери. Взглянул наверх, только чтобы открыть ее, а затем снова опустил глаза вниз, как только вошел.

Я начал подниматься по лестнице, надеясь, что на этот раз он просто забудет об этом. Но на полпути я услышал, как хлопнула входная дверь, и ветер снаружи затих. Я продолжил путь наверх, хотя надеялся, что каким-то образом смогу придумать, как сделать себя невидимым.

— Ты не хочешь рассказать что, черт возьми, произошло? — Его голос ударился о мою спину.

Я знал, что мне следовало развернуться и поговорить с ним, но я запаниковал и прибавил шагу. Это всегда было неверным решением. Он помчался вслед за мной, и, к тому моменту как я достиг вершины лестницы, он схватил меня за шиворот.

Он отдернул меня назад, спускаясь вниз по лестнице, а я изо всех сил пытался устоять ногами на полу, пока бита и перчатка выскальзывали из моих рук.

— Ты хоть представляешь, как тебе повезло? — Он развернул меня лицом к себе, и я, спотыкаясь о собственные ботинки, врезался в стену.

— Повезло? — спросил я, став в устойчивое положение. — Как?

Я обычно не возражал ему, но мой разум был где-то в другом месте. Как-то в школе меня спросили, откуда на руке взялся синяк, и я едва ли не рассказал им правду. Что мой отец толкнул меня на одну из полок в гостиной, из-за того, что пролил соду на пол. Но я струсил, и сквозь молчание ко мне пришло осознание. Моя жизнь всегда будет такой.

— Что ты сказал? — отец обрушился на меня, вены вздулись на его шеи, а костяшек пальцев побелели, когда он сжал их в кулаки.

— Я сказал, что устал от всего этого, — пробормотал я, опустив голову. — Я ничего не сделал и проиграл игру.

Тишина, последовавшая после моего тихого голоска, была чертовски устрашающей, и когда я, наконец, решился поднять голову, то был потрясен, увидев, что его пальцы смягчились, а вены разгладились.

Было одно мгновение, когда он выглядел почти человеком, и я думал, что наконец-то достучался до него. Но тогда его глаза покраснели, и он шагнул вперед.

— Ты знаешь, что мой отец сделал бы, если я проиграл, а затем бы перечил ему, как ты только что? — Он замолк в ожидании моего ответа.

— Нет, сер, — сказал я. — Не знаю.

Он шагнул ближе, возвышаясь надо мной.

— Он бы кричал на меня перед всеми этими людьми и говорил бы мне правду, а правда заключается в том, что нам нужно становиться лучше.

Иногда, когда он сердился, то упоминал своего отца, что он сделал с ним, вроде как объясняя свое насилие. Я задавался вопрос: «когда вырасту, тоже буду подобное переживать со своими детьми?». Мысли о том, что я мог стать таким же, пугали меня. Я не хотел становиться тем, кто заставляет людей страдать.

Я затаил дыхание, ожидая, что он ударит меня, но его рука оставалась в стороне.

— Я не понимаю тебя, — сказал он. — Ты такой бестолковый. Неважно, сколько раз я пытаюсь научить тебя, как нужно себя вести, ты всегда все портишь. И затем ты проваливаешь игру на глазах у всех, заставляя выглядеть меня отцом-неудачником, который, как гребанная киска для своего сына. — Мышцы на его руках напряглись, а вены на лбу пульсировали. — Ты ничего не заслуживаешь. Ты кусок дерьма. И чертов неудачник. Ты даже не заслуживаешь того, чтобы стоять здесь.

Он продолжал и продолжал разоряться на меня, но не бил. Каждое его слово ранило – оставляло шрам. Все больше и больше. Режет. И ранит. И ранит. И ранит. Я чувствовал себя маленьким и невидимым, как и мечтал раньше. Когда он закончил, то отвернулся и оставил меня одного в холле.

Помню, я подумал, что было только хуже от того, что он не ударил меня. По правде сказать, я желал о том, чтобы он лучше ничего не говорил, а просто выбил из меня дерьмо. Тогда бы я мог свернуться в клубок и избавиться с помощью сна от боли. Вместо этого боль была в моей голове, крови и сердце. Я хотел этого так сильно и сделал единственное, что смог придумать.

Я поднялся вверх по лестнице в ванную и взял первую бритву, что попалась под руку. Это было лезвие для замены одной из бритв матери. Край был довольно притуплен, и на нем была полоса какого-то дерьмого лосьона сверху.

Но это не имело значения. Этого было достаточно. Я приложил лезвие к задней части руки и сделал надрез. Потребовалось несколько раз резануть, прежде чем кожа распоролась, каждая царапина была приятна. К тому времени, как кровь начала сочиться, я почувствовал себя лучше. Я поместил руку над раковиной и позволил боли стекать вместе с кровью.

Я прогоняю воспоминания подальше и поднимаюсь на ноги. Мне нужно убираться отсюда. Сейчас же. Мне нужно спасаться от этой чертовой поездки и вернуться домой, прежде чем привяжусь еще сильнее. Поспешно выхожу из уборной, поворачиваясь боком, чтобы протиснуться через людей, и направляюсь к двери.

Я пойду обратно в домик, заберу свои вещи и поеду домой на байке, в этот гребанный дом, которому принадлежу, потому что не смогу выжить в другом месте.

Проталкиваясь через последний ряд людей, я замечаю Келли и Сета на танцполе. Играет медленная песня, и она держится за него, что-то говоря со складками на лбу. Ее глаза, кажется, наполнены слезами, что становится моим центром внимания. Я думаю о том, какая она хрупкая, и бросаю взгляд вниз, на свои запястья, понимая то, как легко могу сломать себя.

Глава 12.

Не сдерживаться. Выпустить все наружу

Келли

— Ладно, думаю, я все испортил. — Первое, что говорит мне Сет, когда дверь уборной захлопывается. В туалете несколько женщин, но они все держат пиво, и кажется, не против того, что Сет здесь. Либо так, либо они настолько пьяны, что приняли Сета за женщину.

— Что случилось? — Я прислоняюсь к раковине. — Что-то с Грейсоном, полагаю.

Он качает головой вниз и вверх.

— Я запаниковал.

— Мне знакомо это слово, — говорю я ему, — но что заставило тебя запаниковать?

— Наши... — Он понижает голос и отодвигается в сторону, когда входит кучка девушек. Одна стреляет в него глазами, и он смотрит в ответ на нее с враждой. — Наши отношения.

— Твои и Грейсона?

— Да, все из-за воспоминаний.

Женщины, заполнившие уборную, внимательно слушают, поэтому он хватает мою руку и заводит в кабинку для инвалидов. Закрывает дверь, отпускает меня и проводит пальцами по волосам. Он выглядит встревоженным, что странно, потому что он редко бывает таким.

— Сет, что бы это ни было, пожалуйста, расскажи мне, — говорю я, опираясь на стену. — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все.

На лице настороженное выражение.

— Это из-за близости.

Неловко топчусь при слове близость, как будто это рефлекс, внедренный внутри моего тела.

— Я могу справиться с этим.

Он потряхивает головой.

— Уверена?

Я делаю шаг вперед, пожимая плечами.

— Да, я твой лучший друг и ты можешь рассказывать мне все, что угодно.

Он вздыхает и начинает ходить в маленьком пространстве.

— Я не могу пройти через это... и не потому что беспокоюсь о том, как далеко это может зайти. А потому что, я продолжаю вспоминать.

— О чем? — Мой голос спокоен.

Он останавливается и, его руки висят по сторонам.

— О Брэйдене.

Брэйден был первым бойфрендом Сета и парнем, который был полностью ответственен за надирание задницы Сета футбольной командой, избегая столкнуться лицом к лицу со слухами об их отношениях.

— У тебя есть к нему чувства? — Спрашиваю я, щелкая задвижкой мизинцем.

— Нет, дело не в этом... — колеблется он, — дело в... в том, что мое сердце разбито.