Искры гаснущих жил - Демина Карина - Страница 58

Прогулка. Он целую вечность не выбирался из дому, чтобы не по делу, а просто так… день солнечный, ясный, пусть бы и холодный. Ветер пробирается сквозь тонкую ткань пальто, и Брокк ежится, поднимает воротник.

— Тебе не холодно?

Он не знает, как к ней обращаться, сбивается то на вежливое «вы», которое помогает держать дистанцию, то вдруг эта церемонность начинает казаться ему нарочитой, и Брокк отступает.

Путается.

И вновь возвращается к началу. Кэри же словно и не замечает его смятения. А может, и вправду не замечает. Для нее здесь все внове.

— Отсюда дом похож на замок. — Она прячет руки в меховой муфте, и ей к лицу и муфта, и пальто, и рыжая лисья горжетка, и маленькая смешная шапочка, украшенная вышивкой. — Он очень старый?

Здание из красного кирпича. Два крыла, две башни и острая крыша с медным флюгером. Ветра дуют западные, холодные, и на щеках Кэри горит румянец.

— Он начался с западной башни, правда, теперь от нее остался лишь фундамент. Ну и подвалы.

Вне дома просто. Идти рядом, близко, но не настолько, чтобы близость эта ее смутила.

Дорожка. Лужи, в которых отражаются солнце и кривые ветки кленов. Деревья тянутся друг к другу, сплетаются в странное кружево, сквозь которое проглядывает блеклое осеннее небо.

— Весной здесь красиво…

Кэри кивает, останавливается и, подобрав юбки — становятся видны сапожки и тонкие щиколотки, обтянутые шерстяными чулками, — перепрыгивает через лужицу.

— Леди так не делают, да? — Она наклоняет голову, и шапочка съезжает на ухо…

Ребенок.

Она просто-напросто ребенок, которому нужен… кто?

Не муж точно.

— Не знаю. — Брокк, примерившись, перешагивает лужу. — У меня не так уж много знакомых леди.

Кэри отвечает важным кивком.

Дорожка вьется, то исчезая под толстой шубой листвы, которая в дождях утратила осеннее золото свое, побурела, слиплась, то выглядывая, пробираясь под зеркалами луж.

Белые статуи, отмытые дождем, следят за Брокком с каменных постаментов.

— Их привез мой прадед, он работал на Побережье…

…статуи нуждались в реставрации, а парк — в хорошем садовнике.

— А вам доводилось бывать на Побережье?

— Да.

Она замирает перед фигурой шута. Белый мрамор некогда был расписан цветной эмалью, но многие дожди лишили шута красок. Поблек алый колпак, стерлась позолота, и кургузый пиджачок, задравшийся на спине, гляделся грязным. Шут же склонился перед Кэри в поклоне, вытянув руку, словно просил подаяние. Лягушачье лицо его с непомерно большим ртом было уродливо и меж тем очаровательно в своем уродстве.

— И море видели?

Кэри рассматривает шута, а он глядит на Кэри, и в мраморных глазах Брокку видится насмешка.

— Видел.

— Какое оно? — Кэри, высвободив руку из мехового плена муфты, касается облупившихся мраморных пальцев с кривоватыми ногтями.

— Бескрайнее. — Брокк не умел рассказывать, да и сейчас вдруг понял, что у него не хватит слов, чтобы описать увиденное.

…Ломаная линия берега. Каменные юбки гор, что уходят под водяное покрывало. И белые башни крепости, которая слишком стара, чтобы и вправду служить защитой. Ветра давно взяли преграду ее стен, а дикий хмель обжился на камне, привязывая крепость к скале.

Тень драконьих крыл лиловой кисеей накрывает и скалы, и крепость, и берег, ложится на море, которое прогибается под тяжестью этой ноши. И волны отступают.

Дракон скользит.

Синева. Сверху — неба. Снизу — моря. И Брокк в какой-то момент чувствует себя потерявшимся в этой безоглядной синеве.

— Если хотите… — Брокк поднимает взгляд. Нынешнее солнце ослабело, обрюзгло, сделавшись странным образом и больше, и тусклее, — я покажу вам море.

— Очень хочу.

Кэри принимает его руку и, проведя пальчиками по шву перчатки, задает новый неудобный вопрос:

— Они вам не мешают?

— Я привык.

— Но мешает, да?

— Немного.

Стесняет движения. Железные пальцы и без того не отличаются чувствительностью, а кожа, пусть бы и тонкой выделки, вовсе делает их неуклюжими.

— Тогда зачем вы их носите? — Кэри не улыбается, смотрит в глаза, и ныне цвет ее собственных вновь меняется — яркие, как первые одуванчики.

— Затем, что многим неприятно видеть мое уродство.

Ей это странно. И Кэри теряется, она оглядывается на шута, будто он способен помочь, подсказать, но шут молчит, и Кэри пожимает плечами:

— Ваша рука не уродлива…

Не ложь. Но и не правда.

— Странно, да… но не уродливо. Я вас обидела?

— Ничуть.

— Врете, — со вздохом говорит она и хмурится. — Почему вы все время мне врете? Думаете, что я ребенок?

— Думаю, — Брокк с трудом удержался, чтобы не прикоснуться к ней, — что многие с вами не согласятся.

— Но…

— Давайте сменим тему.

Подрастет — поймет, что мир не то место, где все друг к другу добры. Уже понимает, но ей пока кажется, что собственная ее жизнь скорее исключение, нежели правило.

— Как вам будет угодно. — Кэри слегка наклонила голову. — Тогда расскажите о себе.

— Что рассказать?

— Что-нибудь. — Она шла по дорожке, которая вдруг стала слишком узкой, и юбки Кэри, темные, тяжелые, касались ног. — Нам ведь следует получше узнать друг друга.

— Пожалуй.

Наивная детская хитрость. И слишком взрослый взгляд, в котором, хвала руде, нет жалости.

— Что ж… — Брокк коснулся подбородка, не зная, с чего начать. — Мне тридцать лет, и я мастер-оружейник. Вот и все.

— Тридцать, — задумчиво произнесла Кэри.

Много? С высоты ее почти шестнадцати Брокк — глубокий старик. И это тоже повод держаться подальше, не мешать ей жить.

— Вы не любите говорить о себе.

— Просто говорить нечего.

— А ваша семья?

Дорожка привела к ограде. Узоры серого железа и тонкие пряди плюща. Он сохранил часть листвы, глянцевая зелень которой была слишком яркой, какой-то искусственной.

— Осталась лишь сестра.

— Вы ее любите? — Кэри потянулась к ограде, но у Брокка получилось перехватить ее руку.

— Осторожно, плющ ядовит.

Ее пальцы побелели от холода. А на кромке запястья лежит тень рукава, прикрывая бледную кожу с тонкими венами.

— Да, я люблю сестру. — Брокк, наклонившись, дохнул на руку. — Вы замерзли. Возможно, стоит вернуться?

— Чтобы вы спрятались в мастерской? Нет уж.

Легкая улыбка, светлая.

Друг.

Он всего-навсего друг. И не следует забывать об этом.

— Вы не хотите со мной расставаться?

Кэри не отводит взгляда. И снова глаза темные, не мед, но теплый янтарь…

…его было много на побережье. И поутру, после отлива, на песчаный пляж приходили люди. Они бродили, зыбкие фигуры в предрассветном мареве. Отсветы факелов в морской воде. Ненастоящий призрачный мир, гротескный, изломанный.

Фигуры то и дело замирали, наклонялись, хватали куски янтаря, которые складывали в корзины. И совокупное их движение, неторопливое, но меж тем постоянное, казалось Брокку танцем…

— Не хочу, — призналась Кэри. — Но если я вам мешаю…

Она замолкает и убирает руку, прячет в меховое нутро муфты, взгляд отводит, стараясь показаться безразличной. Уступает предлог.

Чего проще, сослаться на занятость и уйти, в конце концов, Брокка и вправду ждут дела.

— Ничуть. А семья… пожалуй, она была самой обыкновенной. — Слова заполнят внезапную неловкую пустоту, да и нет ничего тайного в семейной истории. — До определенного момента. Признаться, отца я помню плохо, он погиб, когда мне было четыре.

Тропинка вьется вдоль ограды, пробирается мимо кустов одичавшей малины, которая переплелась с колючими же стеблями шиповника.

— Я на него мало похож… он был принят в род. Так уж вышло, что у деда не было сыновей…

— А ваша мать…

— Вышла замуж, едва ей исполнилась пятнадцать.

— Она была счастлива? — Кэри осторожно переступает через плети малины, выбравшиеся на дорожку. И замирает, с непонятным напряжением ожидая ответа на свой вопрос.