Искры гаснущих жил - Демина Карина - Страница 48

И когда Брокк ловит ее, зарывается носом в светлые волосы, желая пропитаться запахом лаванды — нет, кажется, аромата чудесней, — Лэрдис раздраженно бьет по руке.

— Успокойся. И… ты не мог бы надеть перчатку?

— Прости.

Он снова забылся.

Ему еще кажется, что металл способен чувствовать. Брокк пытается уловить оттенки, запомнить их. Гладкость кожи Лэрдис. Ее тепло. И легкость локонов. Влагу, когда каплям воды случается коснуться железа. И шершавую шкуру камня. Скользкий лоск старых обоев. Тиснение, шершавые царапины на мебели. Ласку старого бархата.

Брокк знает, что все это — иллюзия, которую создает его разум на основе его же воспоминаний, но он готов цепляться и за иллюзию. А Лэрдис наблюдает за ним. В ее глазах…

Что там было?

Скука.

Все игрушки рано или поздно надоедают. И Лэрдис, повернувшись спиной, говорит:

— Будь добр, помоги.

Ее корсет зашнурован туго, а от белья исходит тот же дурманящий лавандовый аромат, от которого Брокк теряет голову. Он целует шею и плечи, ласкает розовое ушко с жемчужной серьгой…

— Ты забавный мальчик. — Лэрдис совершенна. В ней нет стеснения, но и в наготе своей она не выглядит развязной. — Но нам придется расстаться.

— Твой муж возвращается?

Брокк знал, что этот момент наступит. И считал дни, часы, минуты, собирал свое беззаконное ворованное счастье, утешаясь тем, что еще осталось время.

Или нет?

— И это тоже. — Лэрдис поворачивается на бок. Она лежит, опираясь на локоть, вытянувшись, и розовые ступни упираются в спинку кровати.

— Но не только?

Брокк любуется ее телом. И ей нравится его восхищение, она поворачивается на спину, и рука скользит от ключицы к животу, и золотая цепочка, свисающая с браслета, касается белой кожи.

— Не только, — наконец произносит Лэрдис. — Мне кажется, что наши отношения себя исчерпали.

Брокк был готов услышать многое, но не это.

Ее же рука описывает полукруг и замирает.

— Почему?

На языке вертелась тысяча вопросов, но слетел лишь этот. А Лэрдис пожала плечами, и цепочка, сплетенная Брокком цепочка заплясала.

Золотая змейка на алмазном крючке.

— Скучно, — признается Лэрдис, потягиваясь. — Не обижайся. Ты забавный мальчик, и… мне было хорошо с тобой.

Слова и вновь слова. Паутина, в которой Брокк вот-вот увязнет.

— Но всему свой срок. И теперь мне скучно.

— Со мной?

— С тобой. — В голосе Лэрдис прорезается раздражение. — Ты сам по себе скучен.

Она поднимает руку и мизинцем толкает цепочку. На алмазной пыли вспыхивают искры.

— Ты… извини, мой мальчик, но ты настолько… порядочен… благопристоен, что это просто-напросто утомляет. Я даже удивлена, что ты все же решился на адюльтер.

Слова-пощечины. И щеки вспыхивают.

— Ты милый. Домашний. — Лэрдис садится и тянет руку, гладит его по щеке, но это прикосновение заставляет Брокка отшатнуться. — Совершенно предсказуемый.

— Лэрдис…

— И я буду весьма благодарна, если ты избавишь меня от скандала.

Он растерялся. Он не хотел ей верить. И не верить не мог.

— Также надеюсь, ты не станешь меня преследовать? Брокк, скажи уже что-нибудь. — Лэрдис потянулась, и запястья ее сомкнулись над головой, выгнулась спина, и черная мушка на левой груди вдруг стала яркой. Брокк почему-то не видел ничего, кроме этой самой мушки.

Сказать? Но что?

— Я… — Он встал.

Чужая квартира. Чужая постель. И белье на ней, пусть бы чистое, — квартирная хозяйка заботится о постояльцах, — но тоже чужое. Навязчивый аромат лаванды.

— Тебе не о чем волноваться.

— Я знала, что ты поймешь. — Лэрдис наблюдала за тем, как он одевается. И Брокк под взглядом ее терялся, путался в одежде, с трудом сдерживая не то гнев, не то глухую детскую обиду.

— Почему… — Запонка выскользнула из пальцев и покатилась по лоснящемуся ковру.

Ложь. С самого начала.

С первой встречи.

…Оброненный платок и легкий лавандовый аромат, который остается на пальцах. Смущение. И вздрогнувшие ресницы. Светлые глаза.

Тень улыбки.

— …Благодарю вас, — низкий с хрипотцой голос.

Вязь случайных встреч.

— Почему ты вообще… — Он становится на колени, пытаясь дотянуться до треклятой запонки, но непослушные пальцы лишь отталкивают ее. А под кроватью клочья пыли. — Со мной…

Лэрдис садится в кровати и, вытянув ноги, любуется ступнями. Они и вправду хороши — узкие, аккуратные. Она трогает большие пальцы, а мизинцы оттопыриваются.

Ложь красивых поз. И несбывшихся обещаний.

— Интересно стало, — сейчас Лэрдис говорит правду. — Ты забавным показался…

Забавным?

Запонку удается поймать, но Брокк понимает, что не справится с нею. И сжимает в кулаке. Встает на ноги.

— Такой молодой, а уже мастер… — Светлые волосы Лэрдис рассыпались по плечам, золото на белой коже. Она же давит зевок, и в этом видится новое оскорбление. — Опять же, ты всех сторонился… избегал… и держался так… загадочно. — Она улыбается и пожимает плечами. — Рука твоя…

В перчатке, которую прикрывает расстегнутый манжет рубахи.

— Про ту историю ходили всякие слухи. Мне было интересно посмотреть, как оно на самом деле. Необычное возбуждает.

Необычное?

Уродство.

— Честно говоря, — Лэрдис запрокидывает голову, обнажая горло, — я надеялась, что ты другой. Более… эмоциональный. Агрессивный. Яркий.

— Яркий?

Она кивнула и попросила:

— Подай рубашку, будь добр.

Брокк подчинился. Он всегда ей подчинялся. И в тот раз, когда она, коснувшись невзначай — холод перчатки, острое кружево рукава, — остановилась. Всего на мгновение, но это мгновение показалось вечностью. Сердце успело остановиться и вновь застучало в ином, несвойственном прежде ритме.

Ее же губы дрогнули, сдерживая улыбку.

Тогда он не знал ее имени, лишь запах, лишь память о той мимолетной встрече. И страусовом пере, что поднималось над ее прической белым флагом.

Она дразнила, не позволяя себя забыть, то появляясь, то исчезая, заставляя томиться ожиданием. И Брокк потерялся в днях, считая их по редким встречам. Он жил от одной до другой, собирая ее минуты, взгляды и слова… он чувствовал себя посаженным на цепь приличий.

— Сложно объяснить. — Она медленно натягивала чулок. Темный шелк и вышивка, широкая подвязка с серебряным узором, который не так давно Брокк изучал. — Но… мне тридцать три…

…много?

Мало.

Но Лэрдис считает иначе.

— Замужем я с семнадцати, и, поверь, мой супруг надоел мне не меньше, чем я ему. К счастью, мы оба достаточно разумны, чтобы не мешать друг другу жить.

Второй чулок. И пальцы, дразня, разглаживают складки, выравнивают швы. А нижняя рубашка из тонкого полотна не скрывает очертаний совершенного ее тела.

— Конечно, мы стараемся избегать откровенных скандалов, но и только.

…Она редко упоминала о муже. И Брокк позволял себе надеяться… на что?

На то, что он никогда не вернется? Или она, совершенство, решится покинуть опостылевшего супруга? Или же война незримою своей рукой вовек избавит их от проблемы? От подобных мыслей самому становилось тошно, но хуже была лишь необходимость делить свою женщину с кем-то, пусть бы и с ее мужем.

— Но все это настолько уныло. — Она поправляет кружево и, надев корсет, поворачивается спиной. — Зашнуруй, будь добр.

Тонкая скользкая лента и крохотные отверстия. Брокк десятки раз продевал ленту в них, вывязывая узор атласной нити. И втайне гордился этим своим умением, а теперь вдруг испугался, что дрожь в руках помешает, выдаст испытываемое им волнение.

— Все интрижки похожи одна на другую… любовь… признания… цветы… встречи…

…на этой квартире? В этой кровати? И тошнота подкатила к горлу.

— Как ни печально, но вы, мужчины, напрочь лишены фантазии. — Лэрдис выдохнула и уперлась в столик. — Туже, Брокк, иначе я в платье не влезу. Руда первозданная, если бы ты знал, чего стоит сохранить фигуру! Так вот, о чем я говорила? Ах да, мне скучно, Брокк… а нет ничего губительней скуки. И я решила, что ты…