Искры гаснущих жил - Демина Карина - Страница 13

Сама дорога, убранная тяжеловесным крапом гранита, видится Брокку рекой.

Вспыхивает солнечный янтарь окраин, в которых нет ничего от обычной грязи, присущей бедным городским кварталам. Кольца трех стен. И белоснежное великолепие дворцов, которые растут, обласканные здешним солнцем.

Аль-Ахэйо не знает зимы.

И горя.

Золотой иглой торчит шпиль Альтийской библиотеки.

И люди. Множество людей. Брокк знает, что сон лишь сон и вряд ли все на самом деле было так, но…

Он тянется, пытаясь добраться до сети, на которой висят гроздья шаров.

Бессмысленная попытка. Если разожмет пальцы, то скатится по крылу и вниз на камни и острые пики сторожевых деревьев, что защищают Аль-Ахэйо. А если будет держаться, то… культя бессильно дергается, неспособная даже коснуться сети.

А дракон расправляет крылья и, перевернувшись в воздухе, отпускает груз.

— Нет!

Собственный голос почти будит Брокка. Но сон слишком цепок.

И да, Брокк должен видеть это собственными глазами.

Шары летят.

И сеть раскрывается, раздирая гроздь. Бусины разорванного ожерелья. Огненный жемчуг, который вот-вот коснется земли. И уже в воздухе срабатывают запалы, трещат, ломаясь, энергетические контуры клеток. Вспыхивает пламя, освобожденное, злое.

И дракон поднимается выше, спеша уйти от волны жара.

А шары пламени распускаются один за другим. Падают, оказавшись на пути огненной бури, старые колонны. Раскалываются, плавятся статуи. И сторожевые деревья становятся пеплом. А стены, некогда выдерживавшие не одну осаду, сгорают. Плачет мрамор. Исчезают люди.

Так быстро… было ли им больно?

Хриплый клекот дракона бьет по ушам. И Брокк вздрагивает, пальцы разжимаются, и он сам летит в ласковые руки огня. Еще немного, и… когда жар опаляет волосы, наступает пробуждение.

Оно резкое.

Всегда.

И Брокк вздрагивает всем телом. А пальцы железной руки вновь немеют. И живое железо не сразу откликается на призыв. Несколько секунд влажной тишины, прерываемой лишь собственным хриплым дыханием.

Пальцы все-таки сгибаются, хотя мерещится, что скрипят, и скрип этот действует на нервы. Выше локтя рука ощущается раскаленной. Кость греется, и мышцы того и гляди начнут оползать, расплавленные сетью управляющего контура. Боль отдает в плечевой сустав, и рука подергивается сама собой, словно Брокк все еще пытается зацепиться за воздух.

Дальше лежать не имело смысла, и Брокк, не без труда перевалившись на бок, поднялся. Вода в графине была теплой и отдавала отчего-то лавандовым мылом. И этот не то вкус, не то запах вытянул из памяти очередную занозу.

Не вовремя.

Не здесь.

Не сейчас.

А за окном светает. Снова дождь… сад размок. И влажность пробиралась в дом, оседая на металле каминных решеток призраками ржавчины.

Как рак.

Сегодня рыжая искра, а завтра — уже пятно, что точит металл.

…или хрупкое человеческое тело.

Дита доживет до зимы, но дальше… с каждой неделей ей становится все хуже, и отвары, сдобренные хорошей порцией опиумного настоя, почти не помогают. Она хочет уйти, но держится, упрямая женщина. Ради дочери, которая и не знает о болезни, а значит, рассказывать придется Брокку. И ради него тоже. Дита боится оставлять его в одиночестве, и Брокк благодарен ей за страх.

Остатки воды он вылил на голову и встряхнулся.

Хватит о плохом. Надо взять себя в руки, хотя бы в одну. Заглянуть в ванную комнату. Одеться. Спуститься к завтраку и сделать вид, что все хорошо.

У Эйо хватает собственных бед, чтобы брать на себя еще и чужие.

Но оказалось, что Эйо ушла.

Приоткрытое окно и подсохшие чужие следы. Запах меткой, которую нельзя стереть. Сброшенное на пол покрывало. Брокк поднял его и вернул на постель.

Стол. Чернильница, которую забыли прикрыть. И записка под тяжелой серебряной лапой пресс-папье. Вьются буквы по бумаге, словно лоза. И Брокк любуется ими, не желая вникать в смысл написанного.

Эйо ушла.

Брокк надеялся, что она будет счастлива. А если нет, то… теперь у нее есть дом, в который можно вернуться. И значит, все действительно будет хорошо.

Не для него.

Нахлынувшее раздражение, иррациональное, направленное прежде всего на себя, было столь велико, что Брокк дернулся и задел кофейник.

Звон. И веер фарфоровых осколков. Кофейная лужа на полу и ковре. Кофейные пятна на брюках.

— Проклятие!

Выдохнуть. Унять ярость. Уйти. Спрятаться в тишине тренировочного зала. Но и здесь в воздухе мерещится все тот же назойливый аромат лаванды. Синие цветы на белом покрывале… в вазе на столе… в холеных пальчиках. Они обрывают бутон за бутоном, и лоскуты лаванды падают на пол.

Да что сегодня за день такой?! Брокк не без труда отогнал воспоминание.

В тренировочном зале сумрачно. Огромные окна закрыты щитами дождя, и слабый свет осеннего солнца искажает знакомое пространство. В нем пляшут тени, и лица статуй оживают. Еще немного, и все они повернутся к Брокку, чтобы сказать:

— Уходи.

— Ну уж нет. — Его голос рвет тишину. И шаги на плитах рождают недолгое эхо.

Обойдя зал по кругу, Брокк содрал домашнюю куртку, кажется, снова с пуговицами не справился — порой он становился до отвращения неловок. Куртка полетела на постамент статуи. И следом за ней — рубашка. Домашние туфли оставил здесь же.

Живое железо, почуяв близость свободы, рвануло, меняя тело. Горячая волна накрыла Брокка с головой. Сердце засбоило, но выровнялось в подзабытом ритме. Поплыло зрение, и мир, созданный запахами, стал чуточку иным, более сложным. Он — рисунок пастелью, в котором мешаются тона и полутона, в великом множестве красок. И несколько секунд Брокк просто стоял, наслаждаясь этим полузабытым восприятием.

На камне вилась дорожка чужих следов.

И лавандой теперь пахло отчетливо, резко. Брокк хотел пройти по следу, дернулся и… взвыл.

Колченогий урод.

Калека.

Существо без права на жизнь.

И на что он надеялся, вернувшись туда, где ему не место? Под взглядами статуй он вновь остро осознавал свое уродство. И скалился, держался. Ковылял по нарисованному лавандой следу, пока не добрался до порога, а там след исчез, затертый другими.

Брокк вернулся. В центре зала он лег, поджав обрезанную лапу с нашлепкой-рукой под живот. Лежал долго, сам не зная, чего хочет добиться.

— Мне сказали, что тебя здесь найти можно. — Этот голос заставил вздрогнуть и зарычать.

Виттар из рода Красного Золота оглядывался, не давая себе труда скрывать интерес.

— Мило. Я бы сказал, весьма мило.

Что ему надо?

— Тебе нечего стыдиться. — Виттар остановился перед статуей, изображавшей пса в полной боевой ипостаси, и потрогал иглы. — Я слышал, что с тобой произошло.

Неудачный опыт. И собственная глупость, которая обошлась дорого. Дед был прав: Брокк не имел права на такой риск. Вот только раскаяние ничего не меняет.

— Вставай.

Брокк отвернулся. Мало того что этот Высший без приглашения объявился в его доме, так еще и командовать взялся?

— Вставай, — повторил Виттар, щелкнув мраморного пса по носу. — Король ждет.

Стальной Король сидел, вытянув ноги и ладонями накрыв узловатые колени. Королевские пальцы мяли ткань, и Король морщился, должно быть, собственные прикосновения причиняли ему боль. Это проявление слабости заставило Брокка отвести взгляд.

— Я тут подумал, — голос его звучал мягко, — что тебе пора жениться.

Брокк молча ждал продолжения.

Меньше всего ему сейчас нужна жена. И без нее забот хватает.

— Поскольку, — в глазах Стального Короля мелькнула насмешка, — ты сам не удосужился озаботиться поисками невесты, я решил вмешаться. Надеюсь, ты не возражаешь?