Аромагия (СИ) - Орлова Анна - Страница 92

— Два года, — произнесла я тихо. Тошнота накатывала волнами, то отступая, то подбираясь к самому горлу. — Целых два года я думала только о нем. Когда ты бегал за каждой юбкой, когда позволял своему отцу и даже слугам меня унижать, когда запрещал мне заниматься тем, что составляет смысл моей жизни. Я думала только о том, что не могу оставить Валериана. А потом оказалось, что ты легко и просто можешь отобрать его у меня и так. И я ничего, ровным счетом ничего не могу с этим поделать!

Я чувствовала, что меня трясет. Все невысказанные слова, все невыплаканные слезы вытекали наружу, как гной из вскрытого нарыва.

«Бабушка была бы недовольна!» — будто сказал внутри меня наблюдатель, неодобрительно цокая языком. А мне было все равно… Можно терпеть, заталкивая вглубь боль, обиду, гнев. Можно ломать себя — и улыбаться. Но только до определенного момента, когда до предела сжатая пружина наконец распрямится.

Побагровевший от гнева муж встряхнул меня за плечи, да так, что клацнули зубы.

— А ну, перестань! Перестань, слышишь?! Как ты вообще могла так обо мне подумать?! Подумать, что я его там брошу? — Ингольв смотрел на меня с почти детской обидой.

Я, разумеется, не сдержалась.

— Почему я не должна была верить? Ведь Фиалка…

— Я не виноват в том, что случилось с Фиалкой! — заорал он, чуть не брызгая слюной. — И мне надоело, что ты постоянно делаешь из меня крайнего! Она простудилась и умерла, при чем тут я?!

— При том, что ты не позволил мне заниматься аромагией, — голос мой звучал тихо и устало. — Я могла бы ее спасти…

— Ты могла бы вообще не приезжать в Хельхейм, или не родить ее, или она могла выкарабкаться сама. Мало ли, что могло произойти? А ты твердишь об этом так, словно я должен был все предвидеть!

Ингольв тяжело дышал и смотрел на меня с такой яростью, с таким запахом горелой резины, что я вдруг поняла — он подспудно чувствует себя виноватым, только никогда в этом не признается. А я никогда его не прощу. Не сумею забыть, что наша дочь осталась бы жить, если бы не настойчивое желание мужа сделать меня идеальной женой.

— Теперь это уже не важно, — проронила я, отворачиваясь.

Наверное, давно следовало поговорить с ним откровенно. Возможно, тогда нам удалось бы хоть как-то склеить разбитую любовь? А теперь слишком поздно…

Я чувствовала себя побежденной по всем фронтам. Конечно, можно уйти из дома даже без согласия Ингольва, вот только с острова меня без его разрешения не выпустят, а практика в Ингойе превратится для меня в сущий кошмар. Впрочем, вряд ли мне вообще удастся практиковать — по закону все заработанные деньги принадлежат мужу, который может потребовать их в любой момент, независимо от того, живем ли мы вместе. А в том, что Ингольв не преминет наказать меня за своеволие, сомневаться не приходилось.

Я пошла ва-банк и проиграла.

— Я не отпущу тебя, слышишь? — резко сказал Ингольв мне в спину.

— Слышу, — откликнулась я, и собственный голос показался мне безжизненным, как вечная мерзлота. — Извини, мне нехорошо!

Я выскочила из гостиной и, не обращая внимания на взгляды слуг и домочадцев, устремилась прямиком в «Уртехюс»…

Первым делом я заперла за собой дверь и, схватив первый попавшийся таз, упала в обнимку с ним в ближайшее кресло. Когда бунтующий желудок слегка успокоился, я закрыла глаза и с силой сжала голову руками.

Даже кончики пальцев, казалось, состояли из одной только горькой боли, и дышать было тяжело, словно у меня были переломаны ребра.

Боги, милосердные мои боги, что же делать?!

Очнулась я от настойчивого стука в дверь. Разумеется, открывать не стала — в таком виде стыдно показаться кому-то на глаза. Даже не глядя в зеркало, можно представить свой внешний вид: встрепанная, бледная, заплаканная, не говоря об измятом платье и неприятном запахе от стоящего рядом с креслом таза.

Я с некоторым трудом поднялась, подошла (хотя скорее подползла) к дальнему окну, выходящему к морю, распахнула створки и с наслаждением вдохнула свежий чистый запах. На Ингойю будто нападала целая армия снежинок, и сейчас ее воины торопились захватить городские улицы, яростными осами жаля прохожих…

— Госпожа Мирра, откройте! — Голос Петтера звучал встревоженно и настойчиво. Мальчишка бился в дверь, как бабочка о стекло. — Откройте, я не уйду!

— Что еще? — неприветливо сказала я, распахнув перед ним дверь.

— С вами все в порядке? — спросил он тихо, замерев с занесенной для очередного удара рукой. Губы его были обветрены, глаза покраснели, а каштановые вихры топорщились в совершеннейшем беспорядке.

— А что, похоже? — усмехнулась я, отступая, чтобы его впустить. От слез у меня заложило нос, но догадаться о его настроении нетрудно было и без подсказок.

Он только отрицательно мотнул головой.

Я жестом указала на кресло, однако мальчишка остался стоять. Я пожала плечами и принялась разыскивать масло базилика. Считается, что оно устраняет меланхолию и мизантропические настроения, и теперь выдался превосходный случай это проверить. К тому же базилик должен помочь от тянущей боли в желудке.

Петтер мялся в стороне и кусал губы, явно не решаясь заговорить.

— Слушаю вас, — накапав масло в аромалампу, я уселась в кресло и невидяще уставилась на свои руки. По комнате разливался травянистый, немного камфорный и сладковато-анисовый аромат. К нему следовало добавить имбирь, однако имбирь слишком сильно напоминал мне об Ингольве.

Я заставила себя поднять глаза на Петтера.

— Госпожа Мирра, я… — мальчишка, кажется, не замечал, как мнет фуражку. — Господин полковник отправил меня подтвердить вам, что прошлой ночью мы ездили в Хэймаэль и забрали оттуда вашего сына.

— Спасибо, — я наконец смогла нормально вздохнуть, лишь теперь до конца поверив в слова мужа.

Вдруг остро захотелось кофе, чтобы его горечью смыть неприятный привкус во рту. Я встала, зажгла спиртовку и вынула из шкафчика нужную банку.

— С ним все в порядке, — продолжил Петтер, переминаясь с ноги на ногу. — Клянусь Тюром, это правда!

И вскинул на меня глаза, странно темные на побледневшем лице. Густой и тяжелый аромат его одеколона мешал мне, как лезущая в глаза прядь волос.

— Спасибо, — повторила я со слабой улыбкой и вдруг заметила, что руки мои дрожат, из-за чего кофе рассыпался по столу. По щекам покатились слезы, и я прижала ладонь ко рту.

Долгую минуту мальчишка молча смотрел на меня, потом шагнул вперед — и обнял, осторожно прижал к груди.

— Ш-ш-ш, — шепнул он. — Не плачьте! Все будет хорошо. Поверьте мне, все обязательно будет хорошо!

И, боги, милосердные мои боги, я вдруг обнаружила, что именно этого мне недоставало. Капельки тепла и нежности, о которых моя душа мечтала, как пустыня о дожде.

Петтер тихонько гладил меня по волосам, пока слезы не иссякли.

— Простите, — я с трудом выдавливала слова. — Я не в себе. Переволновалась.

— Понимаю, — согласился он тихо. — Я… я слышал, как господин полковник на вас кричал.

— И видите, что происходит между нами, — понимающе заметила я, немного отстраняясь. Надо думать, выглядела я нелепо и жалко — он потупился, чуть не до крови прикусил многострадальную губу.

— Он мой командир, а я — посвященный Тюра, — глядя на блестящие носки своих сапог, проговорил мальчишка мертвым голосом. — Я не должен сомневаться ни в его поступках, ни в его решениях.

— Но вы сомневаетесь, — тихо произнесла я. Командир для него священен. Вот только, боюсь, сейчас у мальчишки две святыни, и сделать выбор между ними — задача не из легких. Потому его и бросает в крайности — от стараний примирить меня с мужем до попыток объясниться в своих чувствах.

Петтер помолчал, прикусив изнутри щеку, и закончил глухо:

— Полковник причиняет вам боль. Я… я не знаю, как его убедить этого не делать!

— Вы ни в чем не виноваты! — заверила я, чувствуя странную опустошенность. Резкий запах табака и дегтя раздражал, и я не сдержалась: — Вам не идет этот одеколон, Петтер!