Мистер Мерседес - Кинг Стивен - Страница 3

Потом Оги заметил силуэт автомобиля, который не развернулся, но и не проследовал в глубины автостоянки. Рядом с необычайно яркими фарами светились желтые противотуманные.

Ксеноновые фары, подумал Оги. Это же «мерседес-бенц». Что делает «бенц» на ярмарке вакансий?

Он предположил, что это, возможно, мэр Кинслер приехал, чтобы произнести речь перед Клубом ранних пташек. Поздравить их с предприимчивостью, свойственным американцам старым добрым стремлением всюду быть первыми. Если и так, подумал Оги, то приезд на «мерседесе», пусть и старом, свидетельствовал о дурном вкусе.

Пожилой мужчина, который стоял впереди (Уэйн Уэлланд, в последние мгновения своего земного существования), тоже обратил внимание на странный автомобиль:

– Это же «бенц»? Выглядит как «бенц».

Оги уже хотел ответить, что, разумеется, так и есть, эти фары ни с чем не перепутаешь, но тут водитель – силуэт за ветровым стеклом – резко нажал на клаксон: долгий нетерпеливый вопль разорвал рассветную тишину. Ксеноновые фары засияли еще ярче, ярко-белые конусы прорезали висевшие в воздухе капельки тумана, и автомобиль рванулся вперед, словно пришпоренный этим нетерпеливым гудком.

– Эй! – в изумлении вскрикнул Уэйн Уэлланд, и это слово стало для него последним.

Набирая скорость, «мерседес» ударил туда, где соискатели рабочих мест стояли наиболее плотно, зажатые между лентами с надписями «НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ». Некоторые попытались убежать, но вырваться удалось только из задних рядов. У тех, кто находился рядом с дверьми – настоящих Ранних пташек, – шансов на спасение не было. Они сшибали стойки, падали, запутавшись в лентах, сталкивались друг с другом. Толпу волнами качало то в одну, то в другую сторону. Пожилых и слабых сбивали с ног и затаптывали.

Оги толкнули влево, он покачнулся, устоял на ногах, но тут же получил толчок в спину. Чей-то локоть попал ему в скулу, аккурат под правым глазом, и в этом глазу вспыхнули фейерверки Дня независимости. Другим глазом он видел, что «мерседес» не просто выныривал из тумана, но, казалось, возникал из него. Большой серый седан, возможно, «S600» с двенадцатью цилиндрами, и все двенадцать ревели.

Оги сшибли на колени у спального мешка и пинали, когда он пытался подняться: в руку, в плечо, в шею. Люди кричали. Он услышал женский вопль:

– Смотрите, смотрите, он не останавливается!

Он увидел, как из спального мешка высунулась Дженис Крей: молодая женщина в недоумении моргала. Она вновь напомнила ему застенчивого крота, выглядывающего из норы. Точнее, кротиху с всклокоченными после сна волосами.

Оги пополз на четвереньках вперед, лег на мешок с женщиной и малышкой, словно надеялся, что сумеет защитить их от двухтонного шедевра немецкой инженерной мысли. Он слышал, как кричат люди, однако крики эти почти полностью заглушал приближающийся рев двигателя большого седана. Кто-то с силой врезал ему по затылку, но он едва почувствовал удар.

Он успел подумать: Я собирался купить Розе Сарона завтрак.

Успел подумать: Может, свернет.

Это давало им шанс, похоже, единственный шанс. Оги начал поднимать голову, чтобы посмотреть, сворачивает седан или нет, и тут же огромная черная шина заслонила собой мир. Он почувствовал, как рука женщины стиснула ему предплечье. Мелькнула надежда, что малышка не проснулась. Потом его время истекло.

Детпен

Ходжес выходит из кухни с банкой пива в руке, садится в раскладное кресло, ставит банку на столик слева, рядом с револьвером. «Смит-вессон» тридцать восьмого калибра, АП, где «А» – армия, а «П» – полиция. Ходжес рассеянно похлопывает по револьверу, будто это старый пес, берет пульт дистанционного управления и включает «Седьмой канал». Чуть опоздал, потому что студийная аудитория уже хлопает.

Он думает об увлечении, кратковременном и злобном, охватившем город в конце восьмидесятых. А может, заразившем, потому что все это напоминало внезапно вспыхнувшую лихорадку. Три ведущие городские газеты в одно лето посвятили этому увлечению передовицы. Две газеты уже канули в Лету, а третья дышит на ладан.

Ведущий выходит на сцену в модном костюме, машет руками аудитории. Ходжес смотрит эту передачу чуть ли не каждый будний день с тех пор, как ушел на пенсию, отслужив свое в полиции, и думает, что ведущий слишком умен для этой работы, которая напоминает ныряние в канализационный коллектор с аквалангом, но без гидрокостюма. Он думает, что ведущий из тех мужчин, которые иногда совершают самоубийство, а потом друзья и близкие родственники говорят, что и представить себе не могли, будто что-то не так, и вспоминают, каким веселым он был при их последней встрече.

При этой мысли Ходжес вновь рассеянно похлопывает по револьверу. Это модель «Виктория». Стар да удал. На службе его табельным оружием был «глок» сорокового калибра. Пистолет Ходжес купил – в этом городе считалось, что полицейские должны сами покупать себе табельное оружие, – и теперь он лежит в сейфе в спальне. В сейфе. А значит, в безопасности. Ходжес разрядил его, положил в сейф сразу после церемонии проводов со службы и с тех пор ни разу на него не взглянул. Никакого интереса пистолет у него не вызывает. А вот «тридцать восьмой» он любит. Испытывает сентиментальную привязанность, но дело не только в этом: револьвер никогда не заклинивает.

Вот и первая гостья, молодая женщина в коротком синем платье. Лицо простоватое, но фигура сногсшибательная. И где-то под этим платьем – Ходжес знает – есть татуировка, именуемая «шлюхиным клеймом»[3]. Может, даже две или три. Мужчины в студии топают ногами и свистят. Женщины реагируют более сдержанно. Некоторые закатывают глаза. Да и какой жене понравится, чтобы муж смотрел на такую?

Гостья начинает жаловаться, едва выйдя на сцену. Рассказывает ведущему, что ее бойфренд сделал ребенка другой женщине, уходит к ним, проводит там чуть ли не все время. Она все еще любит его, но ненавидит эту…

Следующие два слова глушат пиканьем, но Ходжес умеет читать по губам: «гребаную манду». Аудитория радостно вопит. Ходжес подносит ко рту банку пива, делает маленький глоток. Он знает, что за этим последует. Эта передача такая же предсказуемая, как мыльная опера, которую показывают по пятницам после полудня.

Ведущий позволяет ей изложить свою версию, а потом представляет… «ДРУГУЮ ЖЕНЩИНУ». Опять же со сногсшибательным телом и несколькими ярдами густых светлых волос. «Шлюхино клеймо» у нее на лодыжке. Блондинка приближается к сопернице и говорит: «Я понимаю твои чувства, но тоже люблю его».

Ей определенно хочется сказать больше, но это все, что она успевает произнести, прежде чем Сногсшибалка-один переходит к делу. За сценой кто-то бьет в гонг, словно это официальный поединок. Ходжес полагает, что так оно и есть, потому что все участники передачи наверняка получают вознаграждение. Иначе зачем им это надо? Женщины бьют и царапают друг дружку несколько секунд, а потом два здоровяка (с надписью «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ» на футболках), которые поначалу только наблюдали за происходящим, растаскивают их.

Какое-то время они кричат друг на друга, каждая со всей откровенностью высказывает мнение о сопернице (большую часть глушит пиканье), тогда как ведущий благодушно наблюдает, не вмешиваясь, и на этот раз драку начинает Сногсшибалка-два, отвешивает Сногсшибалке-один такую оплеуху, что у той голова откидывается назад, чуть не отрывается от шеи. Вновь звучит гонг. Они падают на сцену. Платья задираются, женщины визжат и царапаются, удары и оплеухи сыплются как из рога изобилия. Здоровяки из службы безопасности вновь растаскивают их, и теперь ведущий, встав между ними, начинает говорить. Голос вроде бы успокаивающий, но в нем слышатся подзуживающие нотки. Обе женщины меряются глубиной своей любви, плюясь друг другу в лицо. Ведущий сообщает, что они вернутся через минуту, а потом актриса из «списка Си»[4] начинает втюхивать диет-пилюли.