Предводитель волков. Вампир (сборник) - Дюма Александр - Страница 38

Тибо почесал за ухом – во всех странах мира так делают люди, оказавшиеся в весьма затруднительном положении.

Ему захотелось пойти и разбудить дух сеньора де Вопарфона, который спал на его кровати в теле Тибо.

Но помимо потраченного времени это крайнее средство имело и другие отрицательные стороны. Дух барона Рауля, увидев свое тело так близко, мог пожелать возвратиться в него. Отсюда борьба, во время которой башмачнику придется защищаться, рискуя причинить немалый вред самому себе.

Нужно было найти другой способ.

Тибо часто слышал, что хвалят чутье животных, да и сам не раз имел повод восхищаться им. Он решил довериться коню. Вывел его на дорогу, повернул головой в сторону Мон-Гобера и ослабил поводья. Конь помчал галопом. Было очевидно, что он все понял.

Тибо больше ни о чем не беспокоился – остальное было делом лошади.

Около окружавшей парк стены животное остановилось, но вовсе не потому, что сомневалось в правильности пути, – конь навострил уши и казался встревоженным.

Тибо тоже показалось, что он видит две тени. Но это действительно были только тени, ибо как он ни приподнимался в стременах, как ни оглядывался, больше ничего не увидел.

Он подумал, что это браконьеры, пытающиеся проникнуть в парк, чтобы составить ему конкуренцию.

Никто не преграждал дорогу, и башмачнику оставалось только предоставить животному полную свободу.

Что он и сделал, снова ослабив поводья.

Конь скакал по вспаханной земле вдоль стены парка, словно умное животное догадывалось, что не должно издавать никаких звуков – по крайней мере, издавать их как можно меньше.

Он промчался вдоль стены, повернул за угол и остановился перед небольшим проломом.

– Славно! – сказал Тибо. – Мы войдем именно здесь.

У пролома конь потянул ноздрями воздух и переступил с ноги на ногу. Реакция его не вызывала сомнений. Тибо отпустил поводья, и конь, из-под копыт которого вылетели тысячи камешков, перемахнул через пролом в стене. Они оказались в парке.

Одно из трех затруднений было удачно преодолено. Тибо вошел через известный ему вход. Оставалось найти того, кого он знал. И в этом Тибо вновь положился на коня.

Через пять минут конь остановился в ста шагах от замка перед дверью одной из хижин, слепленной из глины и неотесанных бревен, которые возводят в парках, чтобы дополнить, выражаясь языком живописцев, пейзаж руинами.

На стук копыт дверь приоткрылась. Вышла миленькая горничная.

– Это вы, господин Рауль? – шепотом спросила она.

– Да, дитя мое, это я, – ответил Тибо, опуская ногу на землю.

– Госпожа очень боялась, что этот пьяница Шампань не передал вам письмо.

– Она ошиблась, Шампань очень исполнителен.

– Оставьте коня здесь и идите за мной.

– Но кто же за ним присмотрит?

– Тот, кто присматривает обычно, мэтр Крамуази.

– И впрямь, – сказал Тибо, словно эти подробности были ему известны, – за ним присмотрит Крамуази.

– Вперед, вперед! – повторила камеристка. – Поспешим, а то госпожа снова скажет, что мы задерживаемся в коридорах.

Произнося эти слова, напомнившие Тибо о фразе из письма, адресованного Раулю, горничная засмеялась, а смеясь, показала зубки – белые, как жемчуг.

Тибо захотелось задержаться на этот раз не в коридорах, а в парке. Но горничная замерла и стала прислушиваться.

– Что случилось? – спросил Тибо.

– Мне показалось, под чьей-то ногой хрустнула ветка.

– Ну и хорошо! – ответил Тибо. – Под ногой Крамуази.

– Еще один повод быть благоразумными, господин Рауль… По крайней мере здесь.

– Не понимаю.

– Разве Крамуази мне не жених? То-то!

– Ах, будь по-твоему! Только всякий раз, как я остаюсь с тобой наедине, малютка Роза, я об этом забываю.

– Ну вот, теперь меня зовут Розой! Господин барон, я никогда не видывала более забывчивого человека, чем вы.

– Я называю тебя Розой, прелестное дитя, потому что роза – королева цветов, а ты… ты – королева субреток.

– По правде сказать, господин барон, – сказала горничная, – я всегда считала вас остроумным, но сегодня вечером вы превзошли себя.

Тибо расправил плечи. Письмо было адресовано барону, а распечатал его башмачник!

– Только бы твоя госпожа была того же мнения, – сказал он.

– О! Со знатными дамами, – сказала субретка, – есть способ быть самым разумным человеком в мире: не говорить вовсе.

– Прекрасно! – произнес он. – Я запомню рецепт.

– Тише! – сказала горничная Тибо. – Видите, вон там госпожа графиня, за занавесью туалетной комнаты? Пойдемте! Следуйте за мной как можно тише.

Действительно, им предстояло пересечь открытое пространство между зарослями парка и подъездом замка. Тибо ступил на крыльцо.

– Послушайте, – прошептала ему субретка, останавливая его, – что вы, несчастный, делаете?

– Что я такого делаю? Поверь, Сюзетта, я ничего не понимаю.

– Еще лучше! Теперь меня зовут Сюзеттой! Господин барон, думаю, оказывает мне честь, называя именами всех своих любовниц. Да идите же сюда!.. Вы ведь не пойдете через парадные комнаты? Фи! Это путь для господина барона.

И горничная действительно провела Тибо через низкую дверцу, справа от которой была винтовая лестница.

Дойдя до середины лестницы, Тибо обвил рукой талию камеристки, гибкую, как тело ужа.

– Мы еще не в коридорах? – спросил он, ища губами щечку красавицы.

– Еще нет, – ответила она, – но это не имеет никакого значения.

– Клянусь, – сказал он, – если бы сегодня вечером я звался Тибо, вместо того чтобы называться Раулем, уверяю тебя, милая Мартон, я поднялся бы в мансарду и не останавливался на втором этаже.

Послышался скрип открываемой двери.

– Ах, поспешите, господин барон! – воскликнула субретка. – Это госпожа, и она теряет терпение.

И, увлекая Тибо за собой, она дошла до коридора, втолкнула башмачника в комнату и закрыла за ним дверь, твердо убежденная, что затворила ее за бароном Раулем де Вопарфоном, то есть, как она говорила, за самым забывчивым человеком в мире.

Глава 17

Граф де Мон-Гобер

Тибо вошел в спальню графини.

Если пышность обстановки в доме бальи Маглуара с мебелью из кладовых монсеньора герцога Орлеанского очаровала Тибо, то свежесть, гармония и утонченность спальни графини почти что опьянили его.

Никогда, даже во сне, бедное дитя леса не видело ничего подобного.

Нельзя мечтать о том, о чем не имеешь представления.

Оба окна в спальне были зашторены двойными занавесями. Первые – из белой тафты с кружевами. Вторые – из голубого китайского атласа, расшитого серебряными цветами.

Кровать и туалетный столик были драпированы той же тканью, что и окна, и почти терялись в волнах валансьенских кружев.

Стены были затянуты нежно-розовой тафтой, а по ней ниспадал собранный крупными складками индийский муслин, тонкий, будто сотканный из воздуха, и подрагивающий, словно дымка, при малейшем дуновении ветерка.

На потолке виднелся медальон работы Буше, изображавший туалет Венеры. Амуры принимали из рук матери различные предметы, составляющие вооружение женщины, а поскольку все они были в руках амуров, то Венера осталась безоружной, за исключением пояса. Медальон поддерживали кессоны с изображением предполагаемых видов Книды, Пафоса и Амата.

Предметы мебели – стулья, кресла, различные козетки – были обтянуты китайским атласом, таким же, как и шторы.

Водянисто-зеленый фон ковра был усеян букетами васильков, розовых маков и белых маргариток, расположенных на значительном расстоянии друг от друга.

Столы были из розового дерева.

Угловые шкафчики и столики покрыты коромандельским лаком.

Все это мягко освещалось шестью свечами розового воска в двух канделябрах.

В воздухе витал нежный, неясный, необъяснимый аромат. Определить, из каких благовоний он состоял, было невозможно. Это был даже не аромат, а след аромата. По таким благоуханным флюидам Эней в «Энеиде» узнал о присутствии матери.