Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр - Страница 65

– Что такое, Гретхен? Ты хочешь сказать, что Самуил Гельб проникал в замок? Ты это точно знаешь?

– А как бы тот, кто замок построил, мог это сделать, не проникая в него?

– Тот, кто его построил? – повторил ошеломленный барон.

– Теперь я могу вам все рассказать, – продолжала Гретхен. – После того что случилось, я больше не обязана держать клятву, да и моя маленькая лань, на которой он, это чудовище, собирался выместить свою злобу, если я проговорюсь, вот уж месяц как пала. А, вот мы и подошли к замку. Слушайте же, господин барон.

И она рассказала ему, как Самуил строил Двойной замок.

– О, какая наглость! – воскликнул барон. – А что же Христиана? Она ничего об этом не знает?

– Она знает все, но поклялась мне, что сохранит тайну.

– Все равно, – пробормотал барон, – не понимаю, как, находясь в такой опасности, она не написала мне, ведь мы об этом договаривались? Но, как бы то ни было, спасибо, Гретхен, я благодарен тебе за твою откровенность. Увидишь, она не окажется напрасной. Ты оставишь мне этот флакон, не правда ли? Надеюсь, теперь я сумею остановить этого негодяя.

– Если он попадется к вам в руки, держите его крепче, не выпускайте! – сказала Гретхен, и ярость вспыхнула в ее глазах. – Ох, как же я его ненавижу! Какое счастье, что я имею право ненавидеть его! Я ведь и живу-то теперь только затем, чтобы дождаться дня, когда он будет наказан. И это свершится: если не вы, то сам Господь покарает его.

Помолчав, она прибавила:

– Вот мы и у потерны замка, господин барон. А я уж вернусь к моим козам. Я мой долг исполнила, теперь вы сделайте свое дело.

– Прощай, Гретхен, – сказал барон. – Я считал, что меня привело сюда горе, а выходит, мне надобно здесь быть еще и потому, что над этим домом нависла опасность. Теперь у меня уже не одна, а две причины спешить. Прощай же.

И он скорым шагом двинулся к замку.

От первого же слуги, попавшегося ему на пути, он узнал, что Юлиуса нет дома: он еще два часа назад, сразу после обеда, с ружьем за плечами ушел на охоту и вернется только к вечеру. Но г-жа фон Эбербах дома.

Не застав сына, барон выразил живейшую досаду. Он направился прямо в покои Христианы, приказав не докладывать ей о его прибытии.

Когда, постучавшись, гость вошел в ее комнату, он застал хозяйку погруженной в занятие чрезвычайной важности, истинное значение которого постигают одни лишь матери: она пыталась заставить свое дитя улыбнуться.

При виде свекра Христиана радостно вскрикнула и бросилась к нему навстречу.

Барон с нежностью поцеловал ее и стал осыпать ласками внука, который показался ему очаровательным и очень здоровым на вид.

– Да, он хорош, мой Вильгельм, – сказала Христиана. – Не правда ли? По-моему, редко можно встретить настолько красивого ребенка. И вообразите: когда я с ним говорю, он уже меня понимает. О! Как я его люблю! Ну, улыбнитесь же и вы своему дедушке, противный мальчишка! Ах, посмотрите, какая у него свежая, розовая кожа!

– Да, он чудо как хорош, моя дорогая девочка, – отвечал барон. – И похож на тебя. Но сейчас передай его кормилице. Мне нужно поговорить с тобой о серьезных вещах, и я боюсь, что он будет слишком отвлекать нас обоих. А что Юлиус, он, говорят, в лесу?

– Боже мой, правда! Он пошел поохотиться.

– А кто-нибудь знает, куда именно? Нельзя ли за ним послать?

– По крайней мере можно попробовать разыскать его, – сказала Христиана.

– Что ж, тогда пусть попробуют, хорошо? Мне необходимо сообщить ему важные и печальные вести.

Христиана призвала к себе трех лакеев и велела им обойти все уголки леса, отыскать Юлиуса и проводить его домой. Потом, обеспокоенная, она спросила барона:

– Но что же все-таки случилось?

– Ничего, – пробормотал барон с самым озабоченным видом. – Во всяком случае, говорить об этом мне надлежит прежде всего с Юлиусом. Так мы и сделаем, когда он возвратится. Подождем его, а пока поговорим о тебе. Ты мне писала?

– Конечно, писала, дорогой отец, – отозвалась Христиана.

– А, ты имеешь в виду эти милые приписки в конце писем Юлиуса. Но я спрашиваю, не посылала ли ты отдельных писем мне.

– Ну да, отец, я об этом и говорю. Два с половиной месяца тому назад я написала длинное, очень откровенное письмо, так как считала, что вам следует как можно скорее узнать то, о чем я там сообщала.

Удивленный, барон возразил:

– Но я ничего подобного не получал! Впрочем, подожди! Да, месяца два-три назад почта в самом деле доставила мне конверт с печатью Гейдельберга, но в нем был только чистый лист бумаги. Я даже написал тогда об этом Юлиусу, а он ответил, что понятия не имеет, о чем идет речь.

– А между тем я совершенно уверена, что положила письмо в конверт, – сказала Христиана. – Как сейчас помню, что я сидела у этой конторки, писала, потом запечатала. Боже мой! Неужели он умудрился пробраться сюда и выкрасть письмо?

– Кто это? – с живостью спросил барон.

– Тот человек, по поводу которого я вам писала.

– Самуил Гельб?

– Да, отец. Самуил Гельб.

На минуту воцарилось молчание. Христиана, поражаясь, размышляла об этой новой наглой выходке Самуила. Барон внимательно наблюдал за своей снохой.

– Значит, ты виделась с Самуилом? – спросил он наконец.

– Увы, да! Дважды.

– Здесь?

– Нет, вне дома, – после некоторого колебания ответила Христиана.

Ей вспомнилось, как настоятельно барон запрещал своему сыну встречаться с этим человеком, и она солгала теперь, чтобы выгородить Юлиуса.

– И что говорил тебе Самуил? – спросил барон.

– В первый раз повторил тот дерзкий вызов, что когда-то уже бросил мне.

– Мерзавец!

– Вот тогда-то я и написала вам, отец. Написала, чтобы позвать вас на помощь, попросила приехать сюда. А во второй раз я его встретила дней через восемь-десять, на публичном представлении.

И Христиана рассказала барону о студенческом исходе из Гейдельберга и постановке «Разбойников». Всю вину за случившееся она взяла на себя, объясняя женским любопытством свое желание присутствовать на спектакле, куда якобы сама затащила Юлиуса. Он только из снисхождения к капризу жены согласился уступить ей. Впрочем, Самуил, с которым она после представления обменялась несколькими словами, поклялся не показываться ей на глаза, если она сама его не позовет. А она, разумеется, никогда этого не сделает! И уже на следующий день студенты отправились обратно в Гейдельберг.

– С тех пор уже два месяца, – прибавила Христиана, – господин Самуил твердо держит свое слово. Вот почему я, хоть и была удивлена, что от вас нет ответа, не стала снова вам писать. Ведь в продолжение двух месяцев ни вид, ни воспоминание, ни даже упоминание имени этого человека не тревожили моего покоя. В самом деле, я никогда еще не была так счастлива и спокойна. Здоровье Вильгельма превосходно, нет и тени прежнего недомогания. И Юлиус тоже более не испытывает тех приступов скуки, что поначалу омрачали его жизнь, да это и понятно, он ведь привык жить среди многолюдства, шума, движения. Короче, – улыбаясь, заключила Христиана, – оба совершенно исцелились – и отец и дитя. А так как я живу лишь ими и ради них, ведь одна половина моего существа принадлежит Вильгельму, другая Юлиусу, то любовь Юлиуса и здоровье Вильгельма составляют все мое счастье. Не проходит дня, чтобы я не благодарила Бога, и если бы можно было, чтобы мое настоящее обернулось вечностью, я бы не просила иного рая.

– А Гретхен? – внезапно спросил барон.

Христиана вздрогнула.

– Гретхен! – повторила она задумчиво и печально. – Гретхен больше никого не хочет видеть. Она и прежде дичилась, а теперь совсем одичала. Из козочки она превратилась в лань. Любое соприкосновение с человеческими существами для нее настолько нестерпимо, что она отлучила от стада козу, которая кормит Вильгельма. И все затем, чтобы больше не надо было самой отводить ее в замок. Коза теперь живет здесь, о ней заботятся слуги. Жители Ландека, которым изредка случается обменяться с Гретхен двумя словами, говорят, что ее рассудок помутился. Я же раз пять или шесть подходила к ее хижине, надеясь, что удастся повидаться с ней. Но, сколько бы я ни звала, ни стучала, Гретхен ни разу не отозвалась. Однако, гуляя с Вильгельмом, я часто вижу ее издали. И всякий раз, заметив меня, как бы то ни было далеко, она убегает и скрывается в лесных зарослях.