Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр - Страница 47

– И каким же образом ты рассчитываешь выпутаться из всего этого?

– Понятия не имею. Как-нибудь. По-моему, все средства хороши. Ах! Если бы для того, чтобы у моей матери был кусок хлеба на старости лет, мне надо было умереть, я бы согласился с радостью.

– Ты это серьезно? – спросил Самуил, задумавшись.

– Серьезнее некуда.

– Такое не вредно знать, – заметил Самуил. – Я запомню твои слова. А пока почему бы тебе не обратиться к Наполеону? Ведь брат твоей матери погиб на его службе. Он умеет вознаграждать тех, кто верно служил ему, – это качество всех великих людей. Возможно, он даст твоей матери пенсион или устроит на какое-нибудь место, чтобы ей было на что жить.

Трихтер с надменным видом вскинул голову.

– Я немец! – заявил он. – Пристало ли мне просить о чем-то этого тирана, угнетателя Германии?

– Хорошо, ты немец, однако твоя мать родом из Франции, ты ведь сам когда-то говорил мне об этом?

– Да, правда, она француженка.

– В таком случае твоя щепетильность чрезмерна. Впрочем, об этом мы еще потолкуем. Сейчас самое главное расплатиться с твоими долгами.

– О, это безумная мечта! Я давно отказался от нее.

– Никогда не следует ни от чего отказываться. Об этом я и хочу с тобой поговорить. Кто самый свирепый из твоих кредиторов?

– Поверишь ли, это отнюдь не какой-нибудь трактирщик! – сказал Трихтер. – Трактирщики, напротив, уважают меня, берегут, заманивают к себе как редкостного и удивительного выпивоху, как некий живой образец совершенства, которого трудно достигнуть, и охотно демонстрируют публике этот достойный поклонения феномен. Мои пари приносят им несметные барыши, тем более что вокруг меня, разумеется, кишит целая толпа подражателей. Я в своем роде создатель школы. К тому же мое появление в погребке производит фурор, я придаю питейному заведению блеск, служу ему лучшим украшением. Один ловкач, устроитель балов, хотел даже нанять меня за тридцать флоринов в месяц с условием, чтобы ему было позволено вставлять в свои афишки с программой вечера три слова: «Трихтер будет пить!» Я решил, что мое достоинство велит отказаться, но в глубине души был польщен. Так что – нет, трактирщики меня не преследуют. Самый беспощадный из моих кредиторов – Мюльдорф.

– Портной?

– Он самый. Под тем предлогом, что он меня одевает уже семь лет, а я еще ни разу ему не заплатил, этот подлец прямо проходу мне не дает. В первые шесть лет, стоило ему предъявить мне счет, как я тотчас заказывал ему новый костюм, обещая потом заплатить за все разом. Но вот уже год, как он вообще отказывается на меня шить. Однако мошеннику и этого мало, он имеет наглость самым дерзким образом изводить меня. Третьего дня, когда я проходил мимо его лавки, этот нахал забылся настолько, что, выскочив и преградив мне дорогу, принялся орать на всю улицу, что якобы все платье, что на мне, принадлежит ему, потому что я за него не заплатил. Не ограничившись одними словами, он даже позволил себе такой жест, будто хотел своей кощунственной рукой ухватить меня за шиворот!

– Неужели он осмелился так обойтись со студентом? До такой степени пренебречь священными привилегиями Университета?! – вскричал Самуил.

– Будь покоен, – сказал Трихтер. – Мой надменный взгляд вовремя осадил зарвавшегося наглеца. Я прощаю его. Могу себе вообразить всю ярость этого сангвинического бюргера, осатаневшего от долгого и тщетного ожидания кругленькой суммы. Ведь он даже не может подать на меня в суд, поскольку университетский закон запрещает обывателям давать взаймы студентам. К тому же, как я уже сказал, его возмутительное намерение не было осуществлено.

– Но он пытался! Нет, это уже более чем намерение! – не унимался Самуил. – Необходимо, чтобы Мюльдорф был наказан.

– Да, конечно, оно бы неплохо, но…

– Что «но»?.. Мой приговор таков: Мюльдорф должен выдать тебе расписку о погашении твоего долга и, сверх того, в качестве возмещения за убытки выложить крупную сумму. Тебе это подходит?

– Еще бы! Это просто великолепно. Но ты, должно быть, шутишь?

– А вот увидишь. Подай-ка сюда все что нужно для письма.

Трихтер смущенно почесал в затылке.

– Ну же! – повторил Самуил. – Чем мне писать?

– Видишь ли, – промямлил он, – у меня тут ничего такого нет. Ни чернил, ни пера, ни бумаги.

– Так позвони. В гостинице, должно быть, все это найдется.

– Не уверен, это ведь постоялый двор для студентов. Я, впрочем, никогда не спрашивал подобных вещей.

На звонок Трихтера явился слуга. Когда он сбегал за письменными принадлежностями и принес их, Самуил велел ему подождать и, присев к столу, написал следующее:

«Любезный господин Мюльдорф,

Ваш доброжелатель рад сообщить, что Ваш должник Трихтер только что получил от своей матери пятьсот флоринов».

– Кому письмо? Мюльдорфу? – спросил Трихтер.

– Ему.

– А что ты ему пишешь?

– В своем роде предисловие. Так сказать, пролог комедии. Или драмы.

– А-а-а! – протянул Трихтер, удовлетворенный, несмотря на то что ровным счетом ничего не понял.

Самуил запечатал послание, написал адрес и передал письмо слуге:

– Поручите это первому встречному стервятнику[8], пусть отнесет. А вот ему монетка за труды. Да не велите ему говорить, от кого он получил это письмо.

Слуга ушел.

– А теперь, Трихтер, сию же минуту ступай к Мюльдорфу, – распорядился Самуил.

– Зачем?

– Чтобы заказать себе костюм.

– Но он же потребует от меня денег!

– Само собой, черт возьми! И тогда ты пошлешь его к дьяволу.

– Гм! Он, чего доброго, обозлится не на шутку, если я стану измываться над ним у него же в доме.

– А ты в ответ станешь оскорблять его, чтобы вконец вывести из терпения.

– Однако…

– Что такое? – сурово оборвал его Самуил. – С каких это пор мой дражайший лис позволяет себе возражения, когда его сеньор изволит говорить с ним? Когда я управляю тобой, тебе нет нужды рассуждать самому: если ты и не видишь, куда я тебя веду, на то есть мои глаза. Отправляйся к Мюльдорфу, веди себя с ним донельзя грубо и нагло и моли Бога, чтобы он на этот раз не удержался от того жеста, который он однажды чуть было не позволил себе.

– Неужели я должен стерпеть подобное оскорбление? – простонал уязвленный Трихтер.

– Ну, зачем же! На сей счет ты волен действовать, повинуясь зову сердца, – подбодрил его Самуил.

– Тогда все в порядке! – вскричал Трихтер, охваченный воинственным пылом.

– Захвати с собой трость.

– Это уж непременно!

«Так начинаются все великие войны! – сказал себе Самуил. – И всегда из-за женщины! Христиана может быть довольна».

XXXIX

А что он мог, один против троих?

Пять минут спустя Трихтер уже входил к Мюльдорфу, сдвинув шляпу набекрень, чванливый, готовый к ссоре и заранее разъяренный тем крайне неучтивым приемом, который он имел все причины ждать от портного.

Мюльдорф встретил его с самой любезной улыбкой.

– Соблаговолите же присесть, дорогой мой господин Трихтер! – воскликнул он. – Рад вас видеть!

– Рады? – спросил Трихтер. – Да вы знаете ли, что привело меня сюда?

– Догадываюсь, – отвечал портной, потирая руки.

– Я пришел заказать себе полный костюм.

– Чудесно. К какому сроку он вам требуется?

– Немедленно, – заявил Трихтер, обескураженный приветливостью портного, тщетно пытаясь сообразить, что происходит. – Чего вы копаетесь? Снимите с меня мерку.

Портной повиновался со всей возможной предупредительностью. Закончив, он сказал:

– В субботу костюм будет готов.

– Хорошо. Пришлете мне его с посыльным, – распорядился Трихтер, направляясь к двери.

– Вы уходите? – удивленно спросил Мюльдорф.

– А с чего бы мне здесь оставаться? – в свою очередь удивился Трихтер.

– Я и не прошу вас остаться. Но надеюсь, что вы мне кое-что дадите.