Клеопатра. (Другой перевод) - Хаггард Генри Райдер - Страница 66

– Нет, господин, я закончила, больше ничего.

– Да, ты права. Больше ничего… И со мной покончено… Это конец, и вот как я его приму! – Он схватил лежащий рядом с ним меч и убил бы себя, если бы я мгновенно не прыгнул к нему и не перехватил его руку. По моему замыслу он не должен был умереть так рано, ибо я не сомневался, что, как только он умрет, Клеопатра тут же заключит мир с Октавианом, которому нужна была скорее смерть Антония, чем покорение Египта.

– Ты обезумел, Антоний? – вскричала Хармиона. – Или ты действительно стал трусом, если решил так спастись от своих бед, оставив женщине, которая тебя любит, одной переживать горечь поражения и нести на себе бремя горестей?

– А почему нет? Почему мне не сделать этого? Она недолго пробудет одна – Октавиан скрасит ее одиночество. Он хоть и груб, но любит красивых женщин, а Клеопатра все еще прекрасна. Олимпий, ты удержал мою руку, не позволив мне убить себя. Так посоветуй мне что-нибудь, мудрец. Должен ли я сдаться Октавиану, чтобы меня, триумвира, дважды занимавшего пост консула и некогда единоличного властителя всего Востока, провели во время его триумфального шествия в цепях римскими улицами, по которым я сам столько раз проходил с триумфом под восторженные рукоплескания?

– Нет, благородный господин, – ответил я. – Если ты сдашься, ты обречен. Всю прошлую ночь я наблюдал за звездами, чтобы узнать твою судьбу, и вот что я увидел: твоя звезда, приближаясь к звезде Октавиана, стала бледнеть и совсем растворилась в ее свете, но, отдаляясь, начала сиять, разгораться все ярче и ярче и наконец сравнялась по величине и яркости с октавиановой. Еще не все потеряно, поверь, и пока остается хоть что-нибудь, хоть крошечная часть, все еще можно вернуть. Египет еще можно удержать, армии еще можно обратить на свою сторону. Октавиан пока бездействует, его войска еще не дошли до Александрии, и, быть может, с ним еще можно договориться. Горячка твоих мыслей передалась твоему телу. Ты болен и не способен сейчас судить здраво. Вот, смотри, у меня есть снадобье, которое тебя исцелит. Не бойся, я весьма сведущ в искусстве врачевания.

Я протянул ему фиал.

– Снадобье, говоришь? – закричал он. – А не яд ли это? Быть может, ты – убийца, подосланный коварной царицей Египта, которая теперь, когда я ей больше не нужен, рада от меня избавиться? А голову Антония она пошлет Октавиану в знак примирения… Она, из-за которой я потерял все! Дай мне свое зелье. Клянусь Вакхом, я выпью его до последней капли, пусть даже это будет эликсир смерти!

– Нет, благородный Антоний, это не яд, а я не убийца. Смотри, если хочешь, я сначала сам его попробую. – И я сделал небольшой глоток снадобья, которое способно разжечь кровь в жилах и добавить сил человеку.

– Дай же мне, целитель. Кому нечего терять, тот ничего не боится. Вот так!.. Пью! Ох, что это? Настоящее волшебное зелье! Мои печали улетели, как улетают грозовые тучи, когда дует южный ветер, и в пустыне моего сердца снова забил родник надежды. Я снова стал Антонием. Я снова вижу, как блестят на солнце копья моих легионов, и слышу, как мои воины громогласно приветствуют своего Антония – любимого полководца Антония, – когда он скачет в сверкающих доспехах, в блеске военной славы вдоль их нескончаемых рядов! Есть надежда! Есть! Еще не все потеряно! Кто знает, может, я еще увижу, как со лба сурового Октавиана – Октавиана, который никогда не ошибается, если только ошибка не сулит ему выгоды, – будет сорван лавровый венок победителя и как он будет навеки увенчан позором!

– Да, ты прав! – подхватила Хармиона. – Конечно, надежда еще есть, но ты должен вести себя как подобает мужчине. О повелитель, возвращайся с нами в Александрию! Клеопатра любит тебя и ждет, возвращайся к ней! Она ночи напролет со своего золотого ложа взывает: «Антоний!», а Антонию его горе теперь дороже любви Клеопатры. Он забыл и честь, и долг, и свою любовь.

– Я поплыву с вами! Позор мне: как осмелился я усомниться в Клеопатре? Позор мне! Раб, принеси воды и пурпурное одеяние. В таком виде она не должна меня видеть. Сейчас я вымоюсь, переоденусь – и к ней! Идем же!

Вот как мы убедили Антония вернуться к Клеопатре, чтобы погубить обоих разом.

Мы провели его по Алебастровому залу в покои Клеопатры, где она лежала на золотом ложе. Распущенные волосы ее облаком обрамляли лицо и ниспадали на грудь. Из бездонных глаз текли слезы.

– О царица! – вскричал он. – Я у твоих ног!

Она вскочила с ложа.

– Неужели ты вернулся, любимый! – воскликнула она и тихо прибавила: – Значит, теперь все снова будет хорошо. Подойди ближе и забудь в моих объятиях свои печали, твое горе обратится радостью. О Антоний, пока нам оставлена любовь, весь мир в наших руках! И нет никого счастливее нас!

Она бросилась ему на грудь и стала осыпать страстными поцелуями.

В тот же день ко мне пришла Хармиона и велела приготовить самый сильный смертельный яд. Сначала я не захотел этого делать, опасаясь, что Клеопатра покончит с Антонием раньше срока, но Хармиона объяснила мне, что я опасаюсь напрасно, этого не будет, и рассказала, для какой цели нужен яд. После этого я позвал Атуа, сведущую в лекарственных травах, и весь день мы готовили смертельное зелье. Когда мы закончили, снова пришла Хармиона. Она принесла венок, сплетенный из свежих роз, и попросила меня окунуть его в яд.

Я сделал, как она велела.

В тот вечер, во время большого пира Клеопатры, я сел рядом с Антонием, который сидел возле Клеопатры. На голове у него был отравленный венок. Вино на пиру лилось рекой, пир был роскошный, и вскоре Антоний и царица развеселились. Она рассказала ему о своих намерениях, о том, что уже сейчас ее галеры стягиваются по каналу, прорытому от Бубастиса на Пелузийском рукаве Нила, к расположенному на берегу Героопольского залива укреплению Клисма. По ее замыслу, если Октавиан не пойдет на уступки и не захочет заключить с ними мир, они с Антонием, собрав все сокровища, спустятся по Аравийскому заливу, еще свободному от кораблей Октавиана, и поселятся где-нибудь в Индии, куда их враги не смогут за ними последовать. Однако ее замыслу не суждено было сбыться, ибо арабы из Петры сожгли галеры, на что их подтолкнуло известие о ее планах александрийских иудеев, которые ненавидели Клеопатру и которых ненавидела она. А иудеев о том, что могло случиться, предупредил я.

Закончив рассказывать о своих планах, царица призвала Антония испить с ней вина за успех нового предприятия, но сначала он должен был окунуть в чашу розовый венок, чтобы вино стало слаще. Он так и сделал. После этого она подняла свой кубок, а Антоний поднял свой, и как только он собрался сделать глоток, Клеопатра схватила его за руку и воскликнула: «Подожди!» Он в удивлении замер.

Среди слуг Клеопатры был некто Евдосий, управитель. Этот Евдосий, видя, что конец Клеопатры близок, замыслил, прихватив из дворца столько сокровищ, сколько мог унести, бежать той ночью к Октавиану, как до него сделали уже многие и поважнее его. Однако его замысел стал известен Клеопатре, и она решила покарать предателя.

– Евдосий! – крикнула она стоявшему рядом управителю. – Подойди ко мне, мой верный слуга. Посмотри на этого человека, благороднейший Антоний. Он не бросил нас в трудное время и всегда был для нас опорой. Теперь же он будет вознагражден по заслугам, ему воздастся в соответствии с тем, как он был предан нам. И я награжу его твоей рукой. Антоний, отдай ему свой золотой кубок, и пусть он выпьет вино за наш успех. Кубок будет ему наградой.

Продолжая удивляться, Антоний передал кубок управляющему, который, дрожа всем телом, ибо совесть его была нечиста, принял кубок, но пить не стал.

– Пей же, раб! Пей! – вскричала Клеопатра, привстав с места и устремив испепеляющий взгляд на побелевшего как мел слугу. – Клянусь Сераписом, если ты презираешь благородного Антония, я прикажу отхлестать тебя кнутом и превратить в кусок кровавого мяса, а вино это вылью тебе на открытые раны, чтобы быстрее заживали! Это так же верно, как то, что я еще займу свое место в римском Капитолии и войду туда победительницей! Ну вот, наконец-то… Выпил все-таки. Что с тобой, преданный Евдосий? Тебе дурно? Наверное, это вино похоже на ту воду иудеев, которая убивает предателей и придает силы честным. Эй, кто-нибудь, сходите обыщите его комнату. Я думаю, что он – предатель!