Клеопатра. (Другой перевод) - Хаггард Генри Райдер - Страница 56

– Все хорошо, – сказала она. – Здесь два платья, одно на всякий случай, на смену, дощечки для письма и все, что нужно. Я успела встретиться с Бренном, сказала, что за час до рассвета будет уходить сирийский купец, и предупредила, чтобы его пропустили. И поскольку он делал вид, что дремлет, я думаю, он обо всем догадался. Зевая, он ответил, что его стража пропустит хоть пятьдесят сирийских купцов, лишь бы те назвали верный пароль – «Антоний». А вот это – письмо кормчему галеры. Ты ее легко найдешь, не ошибешься: маленькая черная галера, стоит на большой набережной, по правую руку, и главное – моряки уже готовятся к отплытию. Снимай с себя этот рабский наряд и переодевайся в ту одежду, что я принесла, а я подожду за дверью.

Когда она вышла, я сорвал себя роскошные одеяния раба, швырнул их на пол и плюнул на них с презрением. Потом я облачился в скромное платье купца, на ноги надел сандалии из невыделанной кожи, повязал пояс с табличками, а за пояс заткнул кинжал. Когда я покончил с переодеванием, Хармиона снова вошла в комнату и придирчиво осмотрела меня.

– Ты все еще слишком похож на царственного Гармахиса, – сказала она. – Кое-что нужно изменить, сейчас попробуем.

Она взяла с туалетного столика ножницы, усадила меня и обрезала мои волосы почти до корней. Потом она нашла краски, которыми женщины обводят и красят глаза, искусно смешала их и втерла смесь мне в лицо, в руки и в белую отметину на голове – шрам в том месте, где меч Бренна впился в кость.

– Ну вот, теперь гораздо лучше, хоть ты и подурнел, тебя не узнать, Гармахис, ты совершенно изменился… Даже я тебя не узнала бы, – добавила она, грустно улыбнувшись. – Подожди, еще кое-что, – она подошла к одному из сундуков, где лежала одежда, и достала из него тяжелый мешочек с золотом. – Возьми. Тебе понадобятся деньги.

– Нет, я не могу взять твое золото.

– Возьми. Эти деньги дал мне Сепа для нашего общего дела, поэтому будет только справедливо, если их потратишь ты. К тому же, если мне понадобятся деньги, Антоний, который отныне мой хозяин, наверняка даст мне столько, сколько я попрошу. Он многим мне обязан и хорошо это знает. Прошу тебя, не трать драгоценное время на пустые препирательства, Гармахис… Нет, все равно ты еще не похож на купца. – Без лишних слов она пересыпала деньги в кожаную сумку и повесила ее мне на плечи. Потом она завязала тюк с запасным платьем и с женской заботливостью положила в него алебастровую баночку с краской, чтобы я мог при необходимости красить ею лицо и руки. Мои расшитые одежды, которые я в такой ярости швырнул на пол, она подняла и спрятала в потайной комнате, куда водила меня. И вот, наконец, приготовления были закончены.

– Мне пора идти? – спросил я.

– Нет, еще немного придется подождать. Будь терпелив, Гармахис, тебе осталось потерпеть меня всего лишь час. А потом, быть может, мы простимся навсегда.

Я с досадой махнул рукой, давая ей понять, что сейчас не время вспоминать обиды, неужели ей это не ясно?

– Прости мой несдержанный язык, – сказала она, – но из горького источника течет горькая вода. Сядь, Гармахис, мне нужно сказать тебе что-то еще более горькое, прежде чем ты уйдешь.

– Говори, – ответил я. – Что бы ты ни сказала, хуже мне не будет, сейчас меня ничто не смутит.

Она стояла предо мною со скрещенными руками, и лучи светильника падали прямо на ее прелестное лицо. Я равнодушно отметил про себя, что она очень бледна и что вокруг ее бездонных черных глаз пролегли большие темные круги. Дважды она поднимала голову, чтобы начать говорить, и дважды ее голос отказывал. Когда же наконец она заговорила, я услышал хриплый шепот.

– Я не могу отпустить тебя, – промолвила она. – Не могу отпустить, не открыв правды. Гармахис, это я предала тебя!

Я с проклятием вскочил на ноги, но она поймала мою руку.

– Прошу тебя, сядь, – взмолилась она. – Сядь и выслушай, а когда выслушаешь и все узнаешь, делай со мной что хочешь. Слушай же. Я полюбила тебя с той несчастливой минуты, когда дома у дяди Сепа увидела тебя во второй раз в моей жизни. Ты даже не догадываешься, как сильна моя любовь. Подумай о том, как ты любишь Клеопатру, и удвой эту любовь, потом удвой ее снова, и тогда, быть может, ты поймешь великую силу моей любви. Я любила тебя, и с каждым днем все сильнее, пока вся моя жизнь не сосредоточилась на тебе. Но ты был холоден… Ты был даже хуже чем холоден! Ты видел во мне не живую женщину, а орудие, средство, которое может помочь тебе достичь цели – короны и трона. А потом я увидела – да, задолго до того, как ты сам это понял, – что волны твоего сердца неумолимо стремятся к тому гибельному берегу, к тем скалам, о которые сегодня разбилась твоя жизнь. А потом настала ночь, та ужасная ночь, когда я, спрятавшись в твоей комнате в башне, увидела, как ты выбросил мой платок и с любезными речами принял и сохранил дар моей царственной соперницы. И тогда мне – о, ты знаешь это! – мне стало так больно, что я открыла тебе тайну, о которой ты и не догадывался, но ты, Гармахис, в своей глупости лишь посмеялся надо мной! Я ушла, терзаемая всеми муками, какие только могут жечь сердце женщины, испытывая стыд, сгорая от позора, ибо уже не сомневалась, что ты любишь Клеопатру! Разум мой настолько помутился, что той же ночью я решила предать тебя. Но я все же удержалась и все думала: «Не сейчас, не сейчас! Еще все можно поправить. Завтра он одумается!» И наступило завтра, день, когда все было готово для великого, могущественного заговора, который должен был сделать тебя фараоном, и участники только ждут сигнала. И тогда я снова пришла к тебе – ты должен это помнить! – и опять ты отмахнулся от меня, как от чего-то совсем не важного, как от чего-то такого, что не достойно даже капли внимания. И я, зная (хотя сам ты этого не осознавал), что причиной тому была твоя любовь к Клеопатре, которую теперь тебе придется убить, я словно обезумела. Словно злой дух вселился в меня и полностью подчинил себе. Я перестала быть собой, потеряла над собой власть. Из-за того что ты насмеялся надо мной, я пошла к Клеопатре и рассказала ей о тебе, об остальных заговорщиках и о нашей священной тайне, чем обрекла себя на вечный позор и горе. Я сказала ей, что узнала обо всем из письма, которое ты якобы обронил.

Я застонал. Хармиона посмотрела на меня печально и продолжила:

– Когда Клеопатра поняла, насколько велик был заговор и насколько глубоки его корни, разветвленные по всей стране, ее охватило сильное волнение. Сначала она хотела бежать в Саис или тайно уплыть на Кипр, но я убедила ее, что все пути уже перекрыты и по дороге ее поймают заговорщики. Тогда она сказала, что подошлет к тебе убийц, и я не отговаривала ее, полагая, что она так и сделает, ибо в ту минуту я радовалась тому, что тебя убьют… Хоть и знала, что после этого выплачу свое сердце на твоей могиле, Гармахис. Помнишь, что я только что сказала? Месть – это стрела, которая часто разит того, кто ее пускает. Так и случилось со мной, ибо после того как я ушла, и до того, как ты явился к ней, она придумала другой, более коварный план. Боясь, что твоя смерть сделает пламя восстания еще яростнее, она решила, что если привязать тебя к себе, представить все так, будто ты оказался предателем, и тем самым оставить остальных заговорщиков в сомнении, это под корень подрубит основы заговора и устранит надвигающуюся опасность. Она ударила в единственное уязвимое звено могучего заговора, и… Нужно ли продолжать? Ты и сам знаешь, Гармахис, как она победила. Разящее копье мести, брошенное мной, опустилось на мою же голову. Ибо наутро я узнала, что мое преступление было напрасным, что мое предательство было приписано бедному Павлу, и что я погубила дело, которому поклялась быть верной, а мужчину, которого любила, отдала в руки распутной царице.

Она замолчала и низко опустила голову, но я ничего не ответил, поэтому она продолжила:

– Я расскажу обо всех своих преступлениях, Гармахис, а потом суди меня. Вот что случилось дальше. Со временем Клеопатра почти полюбила тебя и даже действительно думала сделать тебя своим законным мужем и разделить с тобой трон. Ради этого она пощадила жизни тех заговорщиков, о которых узнала. Она рассчитывала, что если сочетается с тобой браком, то так сможет добиться любви народа Египта и привлечет на свою сторону знатных египтян, которые ненавидят ее и всех Птолемеев. И тогда она еще раз заманила тебя в свою ловушку, и ты безрассудно открыл ей тайну сокрытых сокровищ Египта, которые она теперь тратит на ветер, стремясь покорить сластолюбивого Антония. Правда, если быть честной, надо признать: тогда она действительно собиралась сдержать слово, стать твоей супругой и посадить тебя на трон рядом с собой. Но в то утро, когда к ней за ответом пришел Деллий, Клеопатра призвала меня к себе, все рассказала – ибо очень высоко ценит мой ум – и спросила у меня совета, как поступить: бросить вызов Риму, объявив ему войну, и сочетаться с тобой браком или же оставить эту мысль о войне и отправиться к Антонию. И я – узнай всю глубину моего падения! – я, снедаемая отчаянной ревностью, чтобы не видеть ее твоей женой и тебя ее возлюбленным повелителем, сказала, что ей нужно непременно плыть к Антонию. От Деллия мне было известно, что, если они встретятся, этот мягкотелый Антоний падет к ее ногам, как созревший фрукт, что и случилось. Ты сам видел, чем все закончилось. Я показала тебе финал моего представления. Антоний влюбился в Клеопатру, а Клеопатра влюбилась в Антония, а ты лишен всего, жизнь твоя висит на волоске, и мне воздалось по заслугам, ибо сегодня из всех женщин в мире я самая несчастная. Когда я увидела сейчас, как разбилось твое сердце, мое сердце тоже не выдержало и разбилось вместе с твоим. Я почувствовала, что больше не смогу нести тяжкий груз своих преступлений, и поняла, что должна во всем признаться и понести наказание.