Клеопатра. (Другой перевод) - Хаггард Генри Райдер - Страница 47

Миновав храм из гранита и алебастра, возведенный в честь бога Хорэмахета еще до Хуфу, мы спустились по пологому склону и вышли на берег канала. Там мы утолили жажду, и мутная илистая вода показалась нам слаще лучшего александрийского вина. Там же мы смыли пыль и грязь с рук и лиц, освежились и почистили одежду. Когда Клеопатра наклонилась, чтобы помыть шею, один из изумрудов выскользнул у нее из-за пазухи и упал в воду. Лишь случайно мне после долгих поисков удалось его разыскать в тине на дне. Потом я снова усадил Клеопатру на животное, и мы медленно, ибо я буквально валился с ног от усталости, пошли обратно к берегам Сихора, где нас дожидалась ладья. И когда мы наконец дошли туда, не встретив по дороге никого, кроме нескольких крестьян, вышедших ранним утром на работу, я отпустил осла на том же поле, где мы его нашли. Мы поднялись на борт, разбудили спящих гребцов и приказали поднимать паруса, сказав, что евнух поживет какое-то время здесь, что было истинной правдой. Мы спрятали изумруды и все те золотые украшения, которые смогли унести с собой из пирамиды, и вскоре ладья отчалила.

Возвращение в Александрию заняло больше четырех дней, ибо большую часть пути ветер дул нам навстречу, и то были одни из самых счастливых дней в моей жизни! Поначалу, правда, Клеопатра была молчалива и подавлена – ее тяготило то, что она увидела и пережила в недрах пирамиды. Но вскоре ее царственный дух воспрянул, она сбросила груз раздумий и снова стала собой: то смеялась, то говорила мудрые речи; то любила, то держалась холодно и отстраненно; то взирала на меня свысока, как и подобает царице, то была искренней и совсем простой. Она была переменчива, как небесный ветер, и, как сами небеса, глубока, прекрасна и непостижима!

Все четыре прекрасные ночи, проведенные на ладье – то были последние часы счастья в моей жизни! – мы просидели рядом на палубе, прислушиваясь к плеску воды о борта судна и любуясь мягко стелившейся по Нилу лунной дорожкой, серебрившейся черной водой, пропускавшей в свои глубины лунные лучи. Мы говорили о любви, говорили о нашем будущем браке и обо всем, что собирались сделать для Египта. Еще я рассказывал о своих планах войны с Римом, которые уже созрели в моей голове, ведь теперь у нас были на это средства. Она со всем соглашалась, все одобряла и нежно говорила, что поддержит меня во всем, ибо я так мудр, и то, что хорошо для меня, хорошо и для нее. Это прекрасное время пролетело слишком быстро.

О, эти ночи на Ниле! Воспоминания о них до сих пор преследуют меня. Даже сейчас в снах я вижу дрожащую лунную дорожку и слышу тихий голос Клеопатры, шепчущий о любви и сливающийся с плеском воды. Но мертвы те милые ночи, мертва та луна, что освещала их; волны, которые качали нас на своем лоне, словно в колыбели, сгинули в соленом море, и там, где мы целовались и сжимали друг друга в объятиях, будут целоваться и обниматься те, кто еще не родился на свет. Как прекрасны были надежды, которые дарили эти ночи, сколько обещали счастья! Но обещания эти были подобны цветку, увядшему нераскрывшимся, – лепестки его опали и сгнили. Вместо их исполнения меня ожидало величайшее несчастье, ибо все в мире заканчивается тьмой и прахом, а из посеянной глупости вырастает скорбь. Ах, эти ночи на Ниле!

Наконец мы снова оказались в ненавистных стенах прекрасного дворца на мысе Лохиас, и прекрасный сон закончился.

– Куда это ты путешествовал с Клеопатрой, Гармахис? – спросила меня Хармиона, когда я случайно встретил ее в день возвращения. – Очередное предательство? Или это была уединенная прогулка влюбленных?

– Мы ездили по тайным государственным делам, – сухо ответил я.

– Вот как! Тот, кто действует тайно, замышляет зло, и лишь самые коварные птицы летают ночью. Однако ты умен, Гармахис, раз понимаешь, что тебе нельзя открыто показываться в Египте.

От ее слов во мне все закипело, потому что я по-прежнему не мог сносить насмешки и презрение этой девушки.

– У тебя никогда не бывает слов без жала? – спросил я. – Знай же, что я побывал там, куда тебе не позволено отправиться. Я добыл средства, чтобы спасти Египет от Антония, а не стать его добычей.

– Вот оно что, – сказала она, метнув на меня быстрый взгляд. – Глупец! Мог не трудиться – Египет все равно достанется Антонию, как бы ты ни старался его спасти. Кто с тобой станет считаться? Что ты сегодня значишь для Египта?

– Со мной он, возможно, и не будет считаться, но с Клеопатрой ему считаться придется, – бросил я в ответ.

– Конечно, ведь Клеопатра сама поможет ему добиться всего, что он задумал, – сказала она с горькой улыбкой. – Когда царица проплывет со своей свитой по Кидну, она, без сомнения, привезет с собой в Александрию этого солдафона Антония – завоевателя и такого же, как ты, раба!

– Это неправда! Все, что ты говоришь, неправда! Клеопатра не поплывет в Тарс, и Антоний не появится в Александрии, а если и появится, то только затем, чтобы воевать!

– Ты так в этом уверен? – усмехнувшись, промолвила она. – Что ж, если тебе это доставляет удовольствие, продолжай так думать. Через три дня ты все узнаешь. Мне смешно видеть, до чего просто и легко тебя одурачить, просто удовольствие наблюдать! Прощай! Иди мечтай о своей возлюбленной, ибо что может быть на свете лучше любви?

И она ушла, оставив меня в ярости и смятении.

В тот день Клеопатру я больше не видел, мы встретились на следующий день. Она была в дурном расположении духа, и нежных слов для меня у нее не нашлось. Я завел было разговор о защите Египта, но она не стала об этом говорить.

– Зачем ты утомляешь меня? – со злостью в голосе сказала она. – Разве ты не видишь, что у меня и так много забот? Завтра Деллий получит ответ, вот тогда и поговорим об этом.

– Когда Деллий получит ответ? Хорошо, я подожду до завтра, – сказал я. – А знаешь ли ты, что только вчера Хармиона, которую во дворце называют не иначе, как «хранительницей тайн царицы», так вот, Хармиона поклялась, что ты ответишь Деллию: «Возвращайся с миром, я приеду к Антонию»?

– Хармиона не знает моих планов! – вскричала Клеопатра и даже топнула ногой от злости. – И если эта девчонка позволяет себе такие речи, она будет тотчас изгнана из дворца, как того и заслуживает. Хотя, сказать по правде, – добавила она, – в ее маленькой головке умных мыслей больше, чем у всех моих тайных советников, вместе взятых, и она достаточно сообразительна, чтобы ловко уметь этими мыслями воспользоваться. Знаешь ли ты, что я продала часть изумрудов богатым александрийским иудеям и по очень выгодной цене – по пять тысяч сестерций за камень? [27]Правда, я продала немного, потому что на большее у них не хватило денег. Ты бы видел их глаза, когда я показала им камни! Они выпучились от алчности и удивления и стали похожи на яблоки. А теперь оставь меня, Гармахис, я очень устала. Эта ужасная, похожая на кошмар ночь по-прежнему не идет у меня из головы.

Я поклонился, собрался уйти, но задержался в нерешительности.

– Прости, Клеопатра, но я хотел бы поговорить о нашем браке.

– О браке? А разве мы не муж и жена? – спросила она.

– Да, но не перед миром и людьми. Ты обещала.

– Да, Гармахис, обещала, и завтра, когда я избавлюсь от этого наглого Деллия, я выполню свое обещание и назову тебя повелителем Клеопатры перед всем двором. Так что завтра непременно будь в моем покое. Ты удовлетворен?

И она протянула мне руку для поцелуя, глядя на меня странным взглядом, как будто внутри нее происходила какая-то борьба. И тогда я ушел. Вечером я хотел еще раз повидаться с Клеопатрой, но не смог. «С царицей госпожа Хармиона», – говорили евнухи и никого не пропускали.

На следующий день двор собрался в большом зале за час до полудня. Я тоже пришел с дрожью в сердце, чтобы узнать, что ответит Клеопатра Деллию, и услышать, как она объявит меня царем, супругом царицы Египта. Двор собрался в полном составе, и все были одеты в великолепные парадные одежды. Здесь были советники, вельможи, военачальники, евнухи, придворные дамы, не увидел я только Хармионы. Прошел час, но Клеопатра и Хармиона все не выходили. Наконец Хармиона незаметно вошла в зал через боковую дверь и заняла место у трона среди придворных дам. Она бросила на меня быстрый взгляд, и в ее глазах я увидел торжество, хотя чем оно было вызвано, я не мог понять. Не догадывался я о том, что в ту минуту она разрушила мою жизнь и обрекла на гибель Египет.