Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон - Страница 27

— Мак, я не знаю, — наконец вступает Скэнлон. — Я уже привык смотреть шестичасовые новости. И если перестановки в графике действительно поломают весь распорядок, как утверждает мисс Вредчет…

— К черту распорядок. К вонючему распорядку можно вернуться на следующей неделе, когда серия закончится. Что вы думаете, ребята? Давайте проголосуем за то, чтобы смотреть телевизор после обеда, а не вечером. Кто за это?

— Я, — выкрикивает Чесвик и встает.

— Отлично. Кто еще за, поднимите руки?

Тянет руку Чесвик. Несколько человек оглядываются — найдутся ли еще дураки? Макмерфи не может поверить своим глазам.

— Что за ерунда? Я думал, вы можете решать голосованием вопросы порядка и тому подобное. Разве не так, док?

Доктор кивает, не глядя.

— Ну, хорошо. Кто хочет смотреть игры?

Чесвик еще выше тянет руку и свирепо смотрит на всех. Скэнлон мотает головой, но поднимает руку на подлокотнике кресла. И больше никто. Макмерфи словно язык проглотил.

— Если с этим покончено, — объявляет сестра, — продолжим собрание.

— Да-а, — говорит он, сползая в кресло, козырек кепки почти касается его груди. — Да-а, наверное, продолжим ваше сучье собрание.

— Да-а, — произносит Чесвик, смотрит на всех тяжелым взглядом и садится, — продолжим чертово собрание. — Он чопорно кивает, потом опускает подбородок на грудь и хмурится. Ему доставляет удовольствие сидеть рядом с Макмерфи и чувствовать себя таким храбрым. Первый раз в его проигрышных затеях с ним рядом союзник.

После собрания Макмерфи не хочет ни с кем разговаривать — настолько взбешен и возмущен. К нему подходит Билли Биббит.

— Некоторые из нас н-н-находятся здесь уже п-п-пять лет, Рэндл. — Он крутит свернутый в трубку журнал, на руках заметны ожоги от сигарет. — Кое-кто останется з-з-здесь еще с-с-столько, после того как ты уйдешь, после того как закончится эта финальная серия. Н-н-неужели ты не п-п-понимаешь… — Он бросает журнал и отходит. — A-а, все б-б-бесполезно.

Макмерфи пристально смотрит ему вслед, озадаченно хмурится, сдвинул выгоревшие брови.

До самого вечера он спорит с пациентами, почему они не голосовали, но они не хотят обсуждать это, он вроде отступает и до самого дня начала серии об этом не заговаривает.

— Вот уже и четверг сегодня, — произносит он, грустно качая головой.

Он сидит на столе в ванной комнате, ноги поставил на стул, раскручивает кепку на пальце. Острые делают влажную уборку в комнате и стараются не смотреть на него. Никто больше не хочет играть с ним в покер или очко: после того как они отказались голосовать, он озверел и разделал их в карты так, что они погрязли в долгах и боятся оказаться еще глубже. Не играют и на сигареты, потому что сестра заставила их хранить сигареты на столе в дежурном посту и выделяет по пачке в день, говорит, что так полезней для здоровья, но все знают: это чтоб Макмерфи не выиграл все в карты. Без покера и очка в ванной комнате тихо, только из дневной едва доносятся звуки громкоговорителя. Так тихо, что слышно, как наверху, в буйном, кто-то лезет на стену, время от времени подавая сигнал «у-у-у, у-у, у-у-у», равнодушно, от скуки, это как младенец кричит, чтобы накричаться до одури и уснуть.

— Четверг, — повторяет Макмерфи.

— У-у-у-у, — вопит парень наверху.

— Это Ролер, — говорит Скэнлон, поглядывая на потолок. Он не хочет замечать Макмерфи. — Ролер Горлопан, прошел через наше отделение несколько лет назад. Никак не хотел успокоиться, как ему ни говорила мисс Вредчет, помнишь, Билли? Все время «у-у, у-у-у», я уж думал, чокнусь. Со всей этой кучей припыленных остается одно — бросить пару гранат в спальню. От них пользы никакой…

— А завтра пятница, — говорит Макмерфи. Он не дает Скэнлону перевести разговор на другую тему.

— Да-а, — повторяет Чесвик, обводя комнату хмурым взглядом, — завтра пятница.

Хардинг переворачивает страницу в журнале.

— А значит, почти неделю наш друг Макмерфи находится с нами, безуспешно пытаясь свергнуть правительство. Это ты имеешь в виду, Чесвичек? Боже, подумать только, в какую пропасть апатии мы скатились… позор, жалкий позор.

— Черт с ним, с правительством, — говорит Макмерфи. — Чесвик имеет в виду, что первый матч серии будет по телевизору завтра, так что нам делать? Подтирать пол в этих яслях?

— Да, — вставляет Чесвик. — Терапевтические ясли мамаши Вредчет.

Прижавшись к стене ванной комнаты, я чувствую себя шпионом: ручка швабры в моих руках не из дерева, а из металла (металл — хороший проводник) и полая внутри: в ней достаточно места, чтобы спрятать микрофон. Если Большая Сестра слышит все это, она доберется до Чесвика. Достаю из кармана затвердевший шарик жвачки, очищаю от сора и держу во рту, пока не размягчится.

— Давайте посмотрим еще раз, — говорит Макмерфи. — Кто из вас снова проголосует за меня, если я опять подниму вопрос о телепередачах?

Утвердительно кивает примерно половина острых, но вряд ли все будут голосовать на самом деле. Он сдвигает кепку на затылок и упирается подбородком в ладони.

— Послушайте, я не могу понять. Хардинг, что с тобой? Чего ты расплакался? Боишься, если поднимешь руку, старая мерзавка тебе ее отрежет?

Хардинг приподнимает тонкую бровь.

— Может быть. Может, боюсь, что отрежет, если подниму.

— А ты, Билли? Ты чего боишься?

— Нет. Вряд ли она что-нибудь с-с-сделает, — он пожимает плечами, вздыхает, взбирается на большой пульт, который управляет струйными насадками душа, и как обезьяна устраивается там, — но я думаю, что из голосования н-н-ничего хорошего н-н-не выйдет. В к-к-конечном итоге. Это просто б-б-бесполезно, Мак.

— Ничего хорошего? Ха! Да вам руку поупражнять — и то хорошо.

— Рискованно все-таки, друг мой. У нее всегда есть возможность испортить нам жизнь. Надо ли рисковать из-за бейсбольного матча? — сомневается Хардинг.

— Что? Боже, за все эти годы я не пропустил ни одной финальной серии. Даже когда сидел в одной тюряге в сентябре, нам разрешили принести телевизор и мы смотрели всю серию; попробовали бы они этого не сделать — нарвались бы на бунт. Остается только вышибить эту чертову дверь и пойти в город, в какой-нибудь бар, смотреть матчи вдвоем с моим приятелем Чесвиком.

— Вот это уже предложение, заслуживающее одобрения! — восклицает Хардинг и отбрасывает журнал. — Почему бы его не поставить на голосование завтра? «Мисс Вредчет, есть идея отвезти отделение en masse[7] в „Час досуга“ на пиво и просмотр телепередач».

— Я бы поддержал, — говорит Чесвик. — Чертовски правильно.

— К дьяволу эти массовые штучки, — злится Макмерфи. — Я устал смотреть на вас, клуб старых дам. Когда мы с Чесвиком вырвемся отсюда, ей-Богу, заколочу гвоздями эту дверь за собой. А вам, ребята, лучше остаться, ваша мамочка не позволяет вам переходить улицу.

— Да ну? Неужели и вправду? — За спиной Макмерфи со своего стула поднялся Фредриксон. — Прямо вот так, как настоящий мужчина, размахнешься ногой и саданешь ботинком по двери? Крутой мужик.

Макмерфи даже не взглянул на Фредриксона; он уже знает, что тот время от времени может изображать из себя храбреца, но при малейшем испуге эта показная смелость мигом с него слетает.

— Так что, настоящий мужчина, — продолжает Фредриксон, — собираешься вышибить дверь и доказать нам, какой ты сильный?

— Нет, Фред, вряд ли. Не хочу портить ботинок.

— Ах вот как? Хорошо, у тебя большие планы, но как же ты вырвешься отсюда?

Макмерфи обводит комнату взглядом.

— Ну, если уж понадобится, высажу стулом сетку на окне…

— Да? Что ты говоришь? Вот так прямо и высадишь? Что ж, попробуй. Давай, настоящий мужчина. Ставлю десять долларов, что не сможешь.

— И не пытайся, Мак, — вступает в разговор Чесвик. — Фредриксон знает, что ты только стул сломаешь и очутишься в буйном. В первый же день, как нас перевели сюда, нам показали, что это за сетки. Спецзаказ. Техник взял стул, точно такой, на котором твои ноги, и бил до тех пор, пока стул не разбился в щепки. На сетке даже вмятины не осталось.