Приключения Шерлока Холмса. Мой друг, убийца (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 13

Он пожал плечами.

– Ну что ж, может быть, от моей работы и в самом деле есть какой-то прок. Как Гюстав Флобер написал Жорж Санд{28}: «L’homme c’est rien – L’oeuvre c’est tout»[4].

Дело III. Установление личности

– Дорогой Ватсон, – сказал Шерлок Холмс, когда мы уютно расположились в придвинутых к камину креслах в его квартире на Бейкер-стрит, – жизнь бесконечно причудливее, чем любое порождение человеческого разума. Мы не в состоянии постичь даже того, в результате каких хитросплетений происходят самые обычные, повседневные вещи. Если бы мы с вами могли, взявшись за руки, выпорхнуть в это окно, пролететь над нашим огромным городом, заглянуть под крыши домов и подсмотреть те удивительные вещи, которые творятся кругом, увидеть странные совпадения, понаблюдать за хитроумными планами, противоречивыми помыслами, всей чехардой событий, которая тянется из поколения в поколение и приводит к самым неожиданным результатам, то вся литература с ее предсказуемыми сюжетами и избитыми приемами показалась бы нам скучной и нестоящей.

– И все же я не согласен с вами, – ответил я. – Те происшествия, о которых пишут в газетах, как правило, достаточно тривиальны и лишены какого-либо интереса. В полицейских отчетах натурализм вообще достигает наивысшей точки, но, надо признать, что вряд ли кто-то назовет их захватывающим или высокохудожественным чтивом.

– Для создания реалистичного эффекта требуется вдумчивый отбор и известная доля сдержанности, – заметил Холмс. – Это как раз то, чего не хватает полицейским отчетам, в которых больше внимания уделяется работе следователей, чем подробностям дела, которые наблюдателя и интересуют в первую очередь. Поверьте, нет ничего более необычного, чем то, что кажется банальным.

Я улыбнулся, выразив некоторое сомнение.

– Конечно же, я понимаю, что заставляет вас так думать, – сказал я. – Ведь вы, как частный сыщик-консультант, к которому обращаются за советом и помощью люди с трех континентов, постоянно имеете дело с необычным и загадочным. Но вот… – Я поднял с пола утреннюю газету. – Давайте проведем небольшую проверку. Возьмем первый попавшийся заголовок. «Жена страдает от жестокости мужа». Здесь полколонки текста, но я могу догадаться, о чем эта статья, даже не читая ее. Наверняка это обычная история: другая женщина, выпивка, толчок, удар, кровоподтеки, сочувствующая сестра или хозяйка дома. Любой, даже самый бесталанный сочинитель придумал бы сюжет поинтереснее.

– Вообще-то, Ватсон, вы выбрали крайне неудачный пример, – сказал Холмс, взяв газету и быстро пробежав глазами статью. – Здесь говорится о разводе четы Данде, а мне как раз случилось участвовать в этом деле, меня попросили прояснить кое-какие мелочи. Муж здесь был абсолютным трезвенником, никакой другой женщины не было и в помине, а суть жалобы заключалась в том, что супруг завел привычку за столом вытаскивать изо рта вставную челюсть и швырять ею в жену. Такое, согласитесь, вряд ли пришло бы в голову обычному сочинителю. Нюхните табаку, доктор, и признайте, что на вашем примере я заработал очко.

Он протянул мне старинную золотую табакерку с огромным аметистом в середине крышки. В руках Холмса, привыкшего жить скромно, чуть ли не по-спартански, видеть столь дорогую вещь было так непривычно, что я не удержался и спросил, откуда она у него.

– Ах да, – сказал Холмс, – я и забыл, что мы с вами не виделись уже несколько недель. Эта безделушка – подарок короля Богемии в благодарность за мою помощь с письмами Ирен Адлер{29}.

– А кольцо? – поинтересовался я, заметив великолепный бриллиант, сверкающий у него на пальце.

– Это от голландской королевской семьи, но дело, в котором я им помог, настолько деликатно, что я не имею права рассказать о нем даже вам, хоть вы любезно взяли на себя труд описывать некоторые из моих приключений.

– А сейчас у вас есть какое-нибудь дело? – поинтересовался я.

– Да, я веду с десяток расследований, но ничего стоящего. Понимаете, все это важные, значительные дела, но совершенно неинтересные. Вообще-то, я давно заметил, чем зауряднее преступление, тем больший простор для работы мысли, для более скорого анализа мотивов и последствий, которые, собственно, и составляют прелесть работы сыщика. Все громкие преступления чаще всего на поверку оказываются очень простыми, потому что чем серьезнее преступление, тем очевиднее его мотивы. В тех делах, которыми я сейчас занимаюсь (кроме одного довольно любопытного случая, с которым ко мне обратились из Марселя), нет ничего, что могло бы вызвать интерес. Хотя очень может быть, что все изменится в ближайшие несколько минут, поскольку, если я не ошибаюсь, к нам направляется новый клиент.

Холмс поднялся с кресла и теперь стоял у окна между раздвинутыми шторами, всматриваясь в бесцветную лондонскую мглу. Я подошел, посмотрел через его плечо и увидел на противоположной стороне улицы статную женщину в пышном меховом боа[5] и украшенной большим закрученным красным пером широкополой шляпе, кокетливо сдвинутой набок. Из-под этой крыши она поглядывала на наши окна, нервно теребя застежки кожаных перчаток и покачиваясь, словно не решаясь шагнуть вперед. Вдруг, как пловец, отрывающийся от берега, она ринулась через улицу, и внизу раздался резкий звон колокольчика.

– Такое поведение мне уже приходилось наблюдать, – сказал Холмс, бросая в камин окурок. – Колебание посреди улицы всегда означает affaire de c?ur[6]. Ей нужен совет, но она не уверена, можно ли о ее деликатном деле рассказывать посторонним. Хотя здесь можно ошибаться. Когда мужчина поступил с женщиной подло, она уже не колеблется, и об этом чаще всего свидетельствует оборванный шнурок звонка. В данном случае можно с уверенностью сказать, что ее привела сюда любовная история, но наша посетительница не столько рассержена, сколько озадачена или опечалена. Сейчас она сама разрешит наши сомнения.

Сразу после этих слов в дверь постучали, и мальчик-слуга объявил, что нас хочет видеть мисс Мэри Сазерленд, сама же леди возвышалась за его спиной, как распустившее паруса торговое судно за крошечным буксиром. Шерлок Холмс по своему обыкновению коротко, но галантно приветствовал даму, закрыл дверь, предложил ей кресло и окинул посетительницу как бы отстраненным, но очень внимательным взглядом.

– Вы не находите, – обратился он к ней, – что при вашей близорукости трудно так много печатать на машинке?

– Да, сначала было трудно, но сейчас я уже печатаю, не глядя на клавиши, – ответила она, но вдруг, поняв смысл его слов, встрепенулась и широко раскрытыми глазами воззрилась на моего друга. – Вам, наверное, обо мне кто-то рассказывал, мистер Холмс, – ее широкое добродушное лицо от удивления побледнело. – Откуда вы узнали, чем я занимаюсь?

– Пустяки, – улыбнулся Холмс. – Моя работа и заключается в том, чтобы все знать. Я приучил себя видеть то, чего не замечают другие. Ведь поэтому вы пришли за советом именно ко мне.

– Сэр, я пришла к вам, потому что о вас мне рассказала миссис Этеридж, мужа которой вы с такой легкостью нашли, когда полиция и все остальные считали, что его уже нет в живых. О, мистер Холмс, как бы я хотела, чтобы вы и мне помогли! Я не богата, но у меня имеется свой доход, сто фунтов в год, к тому же я немного зарабатываю печатаньем, и я готова все это отдать за то, чтобы узнать, что случилось с мистером Госмером Эйнджелом.

– Почему вы так спешили ко мне? – спросил Холмс, соединив перед собой кончики пальцев и глядя в потолок.

И снова простоватое лицо мисс Мэри Сазерленд удивленно вытянулось.

– Да, я действительно вылетела из дому, – сказала она, потому что рассердилась на мистера Уиндибенка… это мой отец – за то, что он так легкомысленно к этому отнесся. Он не захотел идти в полицию, отказался идти к вам, твердил только, что ничего страшного не случилось, бояться, мол, нечего, поэтому я и разозлилась. Оделась и помчалась к вам.