Небо на двоих (СИ) - "Korolevna" - Страница 20

Мальчишки в классе завидовали, задирались, но быстро поняли, что их друг остался тем же рубахой-парнем, не приобрел червоточин мужского самолюбия и эгоизма, которые нередко наблюдается среди признанных красавчиков. Наоборот, Бессонов мучился и страдал. Не хотел быть экспонатом в музее девичьих симпатий, стремился раскрыть свой внутренний мир. Однако тонкая душевная организация мало интересовала юных кокеток, закатывающих глаза в его присутствии, стремящихся получить долю внимания, перехватить взгляд с поволокой.

Мешать отцу в налаживании личной жизни с новой женой абсолютно не хотелось, тем более, Ромка успел отдалиться от него. Сказывалось влияние деда по материнской линии Василия Спиридонова. Герой Отечественной войны, кавалер всевозможных орденов откровенно презирал зятя-кооператора, считал того чуть ли не врагом народа. Отец Ромки относился к бывшему тестю с такой же прохладцей, хотя сына всегда учил почтительности, понимая, что безвредному старику-идеалисту непросто приходится в «перестраивающейся» стране.

Ромка деда обожал. С раннего детства заслушивался рассказами о тяготах фронта, полученных наградах, с замиранием сердца смотрел в выцветшие голубые глаза, когда дед вспоминал погибших в бою товарищей. Он часто сам представлял, как совершает подвиги, один за одним, не страшась, не боясь, смело идя в атаку, повергая в бегство врагов одним своим видом.

Кроме мечтаний о славных поступках у Ромки имелась еще одна страсть — собаки. Когда-то к ним в гости заезжал армейский друг отца, служащий в пограничных войсках. Он долго рассказывал о собаках, несущих свой пост на рубежах Амура. И тогда маленький Рома решил, что у него обязательно будет верный друг. Мама собаку не разрешала, отец оказался солидарен с мнением жены. Мальчику приходилось лишь завистливо глядеть во дворе на других детей, выгуливающих своих четвероногих питомцев.

В шестом классе Ромка прогуливал уроки вместе с друзьями. Школа находилась в новом микрорайоне, за ее двором изобиловали свалки, стройки, пустыри — настоящий рай для мальчишек, исследующих новый и интересный мир.

Расположившись за каменными стенами долгостроя, — то ли больницы, то детского сада, — Рома слушал разговоры старшеклассников, помалкивал и делал выводы, что жизнь будет преподносить еще сюрпризы в виде повышенного интереса к женскому полу, который едва у него обозначился. Он отвлекся на свои мысли, потерял нить беседы, и вдруг уловил звук, похожий на тихий скулеж. Ромка отправился на поиски, обнаружил в одной из пустых комнат недостроенного дома деревянный ящик, перевернутый дном кверху. Вытащил из-под него голодного, трясущегося щенка, да не беспородного Бобика, а немецкую овчарку.

Пацаны покрутили у виска, посоветовали оставить его там, где он сидел, чтобы потом не иметь претензий от хозяев, но Бессонов остался непреклонен. Не мог он выбросить Цейса на произвол собачей судьбы. Кличка всплыла в голове сразу же. Очень уж она подходила коричневой мордочке, острым ушкам и двум умнющим глазам, следящим за каждым его действием. Бывший безымянный щенок, носящий ныне гордое немецкое имя, облизал руки хозяина. Начало дружбе положено.

Мать долго всплескивала руками, отец читал нотации, но Ромка сумел их убедить в состоятельности быть владельцем четвероногой живности. И лишь дед до конца так и не смог принять Цейса. Всё бурчал: «Роман! Делай, что хочешь, но чтобы я эту немчуру на своем кресле не видел!». Слишком уж неотделимыми от концлагерей, нацистов в его восприятии являлись немецкие овчарки. Ромка лишь посмеивался над чудачествами старика, не делая замечаний Цейсу, когда тот сидел в облюбованном кресле.

Лето, когда в его жизни появился маленький осколок солнечного света по имени Лиза, он запомнил особо отчетливо. Ромка уже встречался с Татьяной — новой женой отца, она ему даже понравилась. Только за то, что не пыталась быть мамой, не строила из себя мачеху, воспринимала его взрослым человеком, способного на самостоятельные поступки. И вот он увидел ее дочь: волосы цвета спелой пшеницы, две косички, удивленное личико и серые глаза, обрамленные пушистыми ресницами. Сводная сестра. А ведь у него могла бы быть сестренка чуть младше нее, если бы мама… Да что причитать. В сожаленьях до смешного мало толку.

Не знал Ромка, как общаться с маленькими девочками, не понимал, о чем же разговаривать с несносной прилипалой, бегающей за ним по пятам и теребящей извечно-протяжным: «Ну Ро-о-о-ом!». Малодушно сбегал от девчонки, перепрыгивал штакетный забор, подзывая свистом Цейса вслед за собой. Друг же оказался форменным предателем. Почувствовал в Лизке еще одну хозяйку, лизал ей руки и подставлял для поглаживаний живот, что на собачьем языке жестов означало: «Ты старшая, я твой, приказывай».

Когда девчонка потерялась, и Ромке пришлось вытаскивать ее из ямы, куда она по глупости провалилась, то ему хотелось ее отругать, накричать, потому что… Испугался, очень сильно испугался, что с ней случилась страшная беда, что он больше никогда не увидит наивных серых глаз, не услышит звонкого смеха, который раньше до невозможности нервировал. Так он обрел сестру, освободил место в сердце для еще одного живого существа, о котором хотелось заботиться. Раньше такие чувства распространялись лишь на Цейса.

Облака плыли в вышине, меняя формы, поражая воображение. Солнце разбросало пятна, ветер играл кронами деревьев. Ромка растянулся на траве, лениво грыз травинку, смотрел на небо. Он предавался своему любимому занятию, так же увлеченно, как и в детстве. Только теперь компанию ему составлял Цейс взамен мамы, которая раньше находила сына в заросшем палисаднике и ложилась рядом, брала за руку, показывала плывущие по небу белые фигурки.

— А что ты делаешь? — услышал он сбоку детский голосок, внутренне сжался. Снова начнутся вопросы и приставания.

— Мелкая, ну чего тебе опять? — с трагизмом в голосе спросил Ромка, не поворачивая головы ее сторону.

— Ну, Ром!

— Тебя стерегу! Вдруг, опять убежишь или тебя волки съедят?

— Не, волков здесь нет. Их давно Цейс разогнал, — пес в подтверждение Лизкиного заявления два раза гавкнул. — Ром, ну, Ром! Что ты делаешь?

— На небо смотрю, — буркнул парень, пытаясь скрыть раздражение от приставаний маленькой липучки.

— А мне можно? — тут же спросила Лизка, умащиваясь удобно среди смятой Цейсом травы.

— Тебе нельзя, — хмыкнул Рома, перемещая травинку в другой уголок рта.

— Вот ты смешной! Небо — оно же общее! Захочу и тоже смотреть буду, — нет от непоседы никакого спасения.

— Только молча, договорились? — Ромка проявил чудеса выдержки.

Лизка лишь кивнула головой, умостилась рядом, затихла. Он ждал очередной шквал вопросов, но вместо этого почувствовал теплую детскую ладошку, прикоснувшуюся в доверчивом жесте к его руке. Хотел возмутиться, отругать, чтобы не лезла, но перевел взгляд в сторону, увидел наивное личико, серые глаза, пушистые, темные ресницы. Девочка завороженно смотрела на небо, чему-то улыбалась. По сердцу разлилось странное тепло, щемящее чувство заставило смутиться.

Они ведь одиноки, похожи. Неудивительно, что Лизку так и тянет к нему. Родители заняты исключительно собой, у них романтический период после свадьбы, пытаются устроить свой быт, а дети предоставлены сами себе. С ним-то всё ясно: взрослый, умный, понимающий, что у них есть право побыть наедине. Но Лизка-то! Ребенок совсем, отца родного не помнит, а мать временно отдалилась. Девчонке просто грустно. Ромка улыбнулся. Решил хоть как-то компенсировать новообретенной сестренке внимание и заботу, на которую взрослые пока не способны, поглощенные своим будущим.

— И что мне с тобой такой делать? — тихо произнес Ромка. — Спасения от тебя нет никакого. Убегать любишь из дома. Пропадешь же совсем одна, потеряешься, кто тебя спасет?

— Ты и Цейс, — наивно и просто ответила Лизка. — Ром, ты же никогда меня не бросишь, правда?

— Правда, — ответил нехотя парень, продолжая смотреть на небо. Было бы слишком жестоко бросить наивную и доверчивую девчонку одну посреди грубого реального мира.