Ты, я и Париж - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 4

— Для смелости.

— Для смелости лучше коньяк. Поехали?

— Куда?

— Прокатимся!

Тина-Клементина отобрала у него бутылку, с гусарской удалью допила остатки виски, швырнула бутылку в воду. Где-то далеко внизу послышался всплеск — на сей раз реке придется обойтись малой жертвой, девочка-пташка отменила взлет.

— Поехали! — Она решительно поправила торбу.

— Я не маньяк, — на всякий случай предупредил Ян.

— Сама вижу, что не маньяк. Ты хороший.

— Это почему?

— Ты со мной поговорил, со мной уже давно никто не говорил. Поехали кататься! — Она потянула его за рукав пиджака.

— Подожди.

Ян достал из кармана мобильный, поднес к глазам. Пятнадцать непринятых вызовов. Алина, Шурик, деловые партнеры — люди из прошлой жизни, той жизни, в которой он считал себя бессмертным.

Телефон с тихим бульканьем упал в воду. Все, теперь его ничто не держит, впереди целый месяц, а если повезет, два месяца свободы…

Мужик был самый обычный, из породы бизнесменов средней руки или удачливых менеджеров преуспевающих компаний. Дорогой костюм, дорогой мобильный, крутая тачка и вселенская тоска в глазах. Тина презирала таких всей душой и с этим ни за что не стала бы общаться, если бы не запах. От мужика хорошо пахло: сигаретами, коньяком, дорогим одеколоном. По большому счету, это тоже атрибуты заурядных людей, да и комбинация не нова, но было и еще кое-что. Чистейший, выкристаллизованный запах обреченности и фатализма. Во всяком случае, Тина именно так это воспринимала, через обоняние. Этот запах был сродни ферромонам, он интриговал и притягивал, словно магнитом. Это именно он заставил Тину оторвать взгляд от голодной речной глади и посмотреть на незнакомца.

Старше ее лет на восемь-десять — в сгустившихся сумерках трудно определить точнее, — но еще достаточно молодой, чтобы не казаться битым жизнью волком. Правильные черты лица, волосы, зачесанные назад, гораздо более длинные, чем принято у клерков средней руки. Значит, незнакомец обладает определенной степенью свободы, если может позволить себе отойти от стандарта — это уже хорошо, это маленький шажок прочь от заурядности. Руки красивые, музыкальные. Такими бы руками не бутылку дешевого виски сжимать, а гриф скрипки или гитары, на худой конец. И курит с удовольствием, так, словно годами мечтал об одной-единственной затяжке. Может, сигарета особенная? Тине захотелось попробовать. Незнакомец не стал возражать, расстался с сигаретой без видимого сожаления. Тина затянулась — ничего из ряда вон выходящего, сигарета как сигарета.

А еще незнакомец пригласил ее в путешествие. Вообще-то, «покататься» и «путешествие» — это не совсем синонимы, но Тина воспринимала их именно так. Прогулка в машине с пьяным фаталистом за рулем — очень интересное путешествие получится. А самое главное — неизвестно, чем оно закончится. Может, судьба сама все расставит по местам, и не придется больше никогда взбираться на узкие перила моста и с содроганием всматриваться в бездонную черноту. Интересно, он чувствует, что от нее пахнет так же, как от него, — отчаянием и обреченностью?..

— А как тебя зовут? — Теперь, когда он пригласил ее в путешествие, не хотелось думать об этом мужчине как о незнакомце.

— Ян.

— Это псевдоним? — Она позволила себе маленькую месть.

— Это имя. — Он не расслышал ее сарказма или не обратил на него внимания. Фаталисты такие невнимательные.

— Куда мы поедем?

— Куда глаза глядят.

Куда глаза глядят — это хорошо, это незаурядно. Тина поудобнее приладила на плече сумку, сказала:

— Ну, так пошли уже. Холодно.

На мосту и в самом деле было холодно. Удивительно, что раньше она этого не замечала. Зато в салоне машины оказалось тепло. Тина уселась на пассажирское сиденье, понаблюдала, как Ян возится с ключами зажигания.

— Пристегиваться не будешь? — спросила, когда машина уже тронулась с места.

— Нет.

— А я, пожалуй, пристегнусь. — Не то чтобы Тина боялась — после того как она битых полчаса простояла на перилах моста, девушка, кажется, больше ничего на свете не боялась, — просто вдруг захотелось, чтобы путешествие не закончилось, едва начавшись.

Ян кивнул, принимая ее решение без лишних комментариев. Это хорошо.

Детская привычка — оценивать все с позиции «хорошо» или «плохо». Дед всегда за это ругал, говорил, что помимо черного и белого есть еще полутона. А Тина полутонов не видела — только белое или только черное, только хорошее или только плохое. Повзрослев, она поняла, что половина ее проблем из-за этой негибкости, нежелания приспособиться, но понимание проблемы, к сожалению, не устранило саму проблему, Тина продолжала жить в черно-белом мире. Ян был скорее «белым», чем «черным». Это радовало, «черных» людей в ее жизни и так предостаточно.

Да что далеко ходить?! Она ведь и сама черная, причем и в буквальном, и в фигуральном смысле. Выбранная ею философия не приемлет ярких цветов. Черное — ее фаворит. Готы — мрачный народ, загадочная субкультура. И Тина сознательно стала частью этой субкультуры, чтобы не видеть полутонов. Пилат говорил, что она неправильная, не стопроцентная, что она просто удачно мимикрирует под гота. Пилату виднее, он умный и мудрый. Готика — это его философия, его жизнь. Были…

Даже странно, что он пустил в эту жизнь неправильную Тину, знал о ее неправильности и не прогнал. Пилат хороший, внешне черный, а душой белый. Как плохо, что Пилат тоже был, и больше никогда нельзя будет присесть рядом, заглянуть в пронзительные черные глаза и увидеть в них свое будущее. Приходится действовать наугад, впервые довериться «черно-белому» человеку, чужаку…

…Они катались до самой ночи, гоняли по опустевшим автотрассам на немыслимой скорости. На такой скорости, что даже у привычной ко многому Тины захватывало дух. А Ян не боялся, кажется, он считал себя неуязвимым. Ей бы так…

В половине первого закончился бензин, машина заглохла прямо посреди шоссе. Они два часа просидели на обочине, прижавшись друг к другу, кутаясь в старый, пропахший бензином плед, уничтожая остатки сигарет и глядя на звезды. За городом звезды были необыкновенными. Казалось, что именно здесь, над пустынной автострадой, они настоящие, а городские звезды — это всего лишь их жалкие клоны. Тина немного подумала и поделилась своим открытием с Яном. Он согласился, посмотрел на нее долгим, задумчивым взглядом и молча кивнул, совсем как Пилат.

Их выручил сердобольный дальнобойщик: отлил бензина, немного, чтобы только-только хватило доехать да ближайшей заправки. А Ян потом сказал, что это очень необычно, потому что дальнобойщики — стреляные воробьи и никогда не останавливаются ночью в пустынном месте. Видимо, им попался неправильный дальнобойщик, с атрофированным инстинктом самосохранения, такой же, как они сами.

Ночевать остановились в мотеле. Тина всегда считала, что мотели — это пошло, убого и аморально, что мотель — это пристанище неудачливых коммивояжеров и отчаявшихся любовников. Эту мысль она тоже озвучила, а Ян в ответ только улыбнулся и сказал:

— Пташка, мы не вояжеры и не любовники.

— А кто мы? — Ответ на этот вопрос вдруг показался ей ужасно важным.

Ян задумался.

— Мы попутчики. Слово «попутчики» есть в твоем списке непристойностей?

— Нет.

— Тогда вперед!

Оказалось, что мотель — это очень популярное место, оказалось, что предоставить им могут только один номер на двоих. Один номер на двоих — подумаешь! Тина так и сказала, и Ян молча кивнул, соглашаясь.

Комнатка была маленькой и неуютной. Из мебели только скрипучая двуспальная кровать, колченогий стул и обшарпанные прикроватные тумбочки. Тина осторожно присела на самый край кровати, отвернула уголок покрывала, критическим взглядом окинула постельное белье. Оно было серым от частых стирок, но, кажется, свежим и чистым. Это хорошо. Ян сел рядом, спросил, не глядя в ее сторону:

— Кто первый в душ?

Тина украдкой покосилась на его четко очерченный профиль, сказала: