Ты, я и Париж - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 16

— Готова?

Она молча кивнула в ответ.

— Тогда поехали.

— Куда?

Как водится, дед проигнорировал ее вопрос.

Они приехали в больницу, прошли по гулкому холлу, поднялись на третий этаж… в гинекологическое отделение. Их уже ждали: дородная дама с выбивающимися из-под белого колпака кокетливыми завитушками приветливо улыбнулась деду, окинула Тину внимательным взглядом.

— Вот, это моя… внучка, — сказал дед и нахмурился. — Анна Матвеевна, ты там сама… а я пока подожду в ординаторской.

— У вас внучка — настоящая красавица. — Тине на плечо легла мягкая ладонь. — Пойдем, дорогая, это не займет много времени…

— …Твой дед зря волновался, — сказала Анна Матвеевна, снимая стерильные перчатки. — Не злись на него, девочка, просто он за тебя очень переживает, а сейчас такое время, — она покачала головой, — на улицах полно подонков. Но ты молодец, не потеряла голову. Пойдем, я с радостью сообщу об этом твоему деду.

— Не трудитесь! Я сама ему сообщу! — впервые в жизни Тина разговаривала со взрослым человеком так грубо. Раньше в этом не было необходимости, раньше ее не окунали с головой в грязь, раньше ей не требовалось защищаться.

Анна Матвеевна ничего не сказала, лишь грустно улыбнулась. Тина этой улыбки не заметила, она уже бежала по гулкому коридору, прочь из этого мерзкого места.

И не успела — дверь ординаторской распахнулась.

— Ты куда? — Дед поймал ее за рукав.

— Пошел к черту! — больше она не станет ни перед кем отчитываться, теперь она точно сама по себе.

Дед дернулся как от пощечины, повторил, чеканя каждое слово:

— Я спрашиваю, куда ты собралась?

— А я отвечу! — Тина улыбнулась. — Я собралась на улицу. Туда, где порок и разврат. Туда, где стаями бродят ублюдки. И знаешь почему? — Кажется, впервые в жизни дед выглядел растерянным. — Потому что там нет тебя!

— Клементина!

— Ты знаешь, как меня зовут?! — она рассмеялась громко, истерично.

— Я твой дед… — Он выглядел жалко. Стоило однажды сказать ему правду, и от неприступного бастиона не осталось камня на камне.

— Дед?! — Тина перешла на шепот. — Ты мне никто! Слышишь?! Деды ведут себя не так. Вот, например, дед так презираемого тобою Мишки совсем другой. Мишка его любит и уважает и называет мировым мужиком. А знаешь почему? Потому что дед всегда с ним рядом: и помогает, и разговаривает, и вообще… — она перевела дух, — и каждый год он дарит Мишке подарки на день рождения, а на восемнадцатилетие обещает настоящий мотоцикл. Вот! А ты? Что ты сделал для меня хорошего?! — В глазах защипало, Тина потерла их кулаком, как в детстве, когда очень хотелось плакать, но молчаливое неодобрение деда не позволяло проронить ни слезинки. — До тринадцати лет я боялась своих дней рождения, потому что считала, что их обязательно нужно проводить на маминой могиле. Тебе интересно, что я думала тогда? Я думала, что лучше бы умерла я, а не она. Уверена, ты тоже так думал. — Она попятилась. — Ненавижу тебя! Ненавижу!

— Клементина! — дед хотел что-то сказать, но она не стала слушать, выбежала на улицу.

Полдня Тина просто бродила по городу. Слез не было, они выгорели вместе с ее душой в тот самый момент, когда тетенька-гинеколог с неискренней улыбкой сказала: «Твой дед очень опасается за твое физическое и моральное здоровье. Давай-ка, милая, раздевайся, посмотрим, как далеко ты зашла». Еще утром, всего каких-то пару часов назад, Тина была чистой влюбленной девочкой, но после этих слов, прозвучавших как приговор, она вдруг окончательно поняла, как оправдать надежды деда. Все эти семнадцать лет он ждал, когда же она перестанет быть хорошей девочкой, когда оступится и станет наконец такой, какой он хочет ее видеть: распутной, грязной, неуправляемой. Она оступилась, и он теперь сможет ненавидеть ее с чистой совестью, без всяких оговорок и «если».

К вечеру ноги сами принесли ее в старую котельную. Мишка был на месте, возился с разобранным радиоприемником.

— Привет, — Тина села на продавленный тюфяк.

— Что ты тут делаешь, Паутинка? — Мишкино удивление было понятно, раньше Тина наотрез отказывалась приходить в это не слишком симпатичное место.

— Вчера ты просил, чтобы я подумала. — Она сняла свитер, зябко поежилась. — Все, я подумала…

Тина прожила в старой котельной три дня. Мишка, счастливый и напуганный одновременно, принес ей теплых вещей и еды. Из-за нее он прогулял училище и даже послал к черту своих братанов, посмевших возмутиться, что в их норе обосновалась баба. Мишка заботился о ней и говорил всякие глупости о том, что они обязательно поженятся, потому что теперь, когда Тинка-паутинка «пострадала из-за любви к нему», он за нее в ответе и не даст ее в обиду никому, особенно этому старому козлу, ее деду.

Утром четвертого дня Мишка ушел за едой и не вернулся, а вечером в ее убежище явился дед. За те дни, что они не виделись, он постарел, из крепкого, поджарого мужчины вдруг превратился в дряхлого старика.

— Пойдем домой. — Он присел на деревянный ящик, служивший в котельной табуреткой.

— У меня нет дома. — Тина покачала головой.

— У тебя есть дом, пошли.

— А где Мишка?

На лице деда промелькнула и тут же исчезла гримаса отвращения.

— Этот… — он запнулся, — твой приятель в милиции, дает показания.

— Показания?! — Тина не верила своим ушам.

— Клементина, ты несовершеннолетняя. Он знал это и все равно…

— Что — все равно?! — Она резко встала, отошла к противоположной стене. — Переспал со мной?

— Да, — дед больше на нее не смотрел, сцепил узловатые пальцы в замок, рассматривал трещинки на штукатурке, — и ты должна меня понять…

— А я не желаю тебя понимать! Я хочу, чтобы ты забрал свое заявление и оставил нас в покое!

Он долго молчал, обдумывая ее слова, а потом сказал:

— Хорошо, я заберу заявление, но ты вернешься домой и перестанешь общаться с этим… со своим приятелем. Выбирай.

Теперь долго молчала Тина. Она знала своего деда и верила, что он, не задумываясь, осуществит свою угрозу. И тогда Мишку посадят, не посмотрят, что он тоже еще несовершеннолетний, не поверят ни единому ее слову. Она не хотела, чтобы из-за нее Мишка попал в колонию. Она хотела, чтобы он закончил учебу и получил на восемнадцатилетие заветный мотоцикл, и жил счастливо и без сожалений. Все это возможно, если она примет условия деда…

Тина решилась:

— Хорошо, я пойду с тобой.

— Домой. — Ей показалось, что голос деда дрогнул.

— Я пойду с тобой, куда скажешь, после того как ты заберешь заявление.

Они оба сдержали свои обещания. И неизвестно, кому было хуже: деду, переступившему через собственные принципы, или Тине, отрекшейся от своей самой первой любви.

Мишка не хотел ее понимать. Его, дурака, не страшила ни милиция, ни тюрьма. Он считал себя неуязвимым, но Тина знала: если она даст слабину, дед не простит и жестоко накажет. Поэтому ей пришлось быть сильной и сказать, глядя прямо в растерянные Мишкины глаза, что она его больше не любит. И не просто сказать, а сделать так, чтобы он поверил. Пришлось улыбаться мерзкой улыбкой и назвать его слабаком и тряпкой.

Мишка поверил, посмотрел разочарованно и брезгливо, процедил сквозь зубы:

— Ты еще пожалеешь.

Тине вдруг показалось, что на белесых ресницах дрогнула слезинка. Нет, только показалось. Мишка ушел, а она вернулась в то место, которое когда-то считала своим домом, к старику с затравленным и одновременно решительным взглядом, которого когда-то считала своим дедом…

Мишка ушел, а дворовая шпана, его братаны, решили отомстить за его поруганную честь. Тину подкараулили поздно вечером в подворотне и избили до полусмерти. Забили бы и до смерти, если бы их не спугнула баба Люба. Потерявшую сознание девушку отвезли в больницу, а на следующее утро у деда случился инфаркт…

Она выздоравливала быстрее. Несмотря на тяжелое сотрясение мозга, ушиб почки и переломы ребер, Тина встала на ноги раньше деда. Его коллеги говорили, что он сильно сдал за последнее время, но Тина, всматриваясь в погасшие дедовы глаза, понимала — он не сдал, он сдался. Всю жизнь вел никому не нужную, непонятную борьбу с самим собой, черпал силы в этой бессмысленной битве и вот, когда бой закончился, потерялся. Впервые в жизни Тине стало его жалко. Впервые в жизни она посмотрела на деда глазами повзрослевшего человека и поняла его. Простить не смогла, даже и не пыталась, но и понимание дорогого стоило.