Самая темная ночь - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 49

— Почему не в лагере? — спросил Турист у Дэна.

— Да так…

— Ясно — самоволка.

— Ну, а ты, красавица? — взгляд, направленный на Ксанку, потеплел. — Не замерзла без одежды-то?

Ксанка ничего не ответила, лишь равнодушно передернула плечом.

— Значит, будете молчать, как партизаны. — Турист кивнул. — Ну, дело хозяйское. Только на будущее послушайтесь доброго совета — не шляйтесь по лесу. Особенно ты, девочка. — Он глянул на Ксанку, а потом словно между прочим спросил: — Шаповалова вашего ставить в известность о случившемся?

— Нет, — вместо Дэна ответила Ксанка.

— Ага, самоволка! Понимаю. Где одежда ваша, купальщики? Девчонка посинела вся от холода.

К затону они вышли всего через минуту — оказалось, он совсем близко, — молча оделись, собрали свои вещи.

— Проводить до лагеря? — спросил Турист.

— Не нужно. — Дэн потянулся за Ксанкиным рюкзаком, но она его опередила.

— Ну, как хотите. Только помните, что я вам сказал. Нечего вам делать в лесу.

— Уже поняли. Спасибо. — Дэн взял Ксанку за руку. — Пойдем мы.

Турист еще долго смотрел им вслед, а потом развернулся, пошагал вдоль берега.

— Прости меня. — Дэн начал разговор первым. Должен был начать, потому что им с Ксанкой многое предстояло обсудить.

— За что? — Она замедлила шаг, но в его сторону не посмотрела.

— Это все из-за меня. — Как же сложно найти правильные слова. — Если бы ты со мной не пошла, ничего бы не случилось.

Ксанка остановилась резко, как вкопанная, коснулась сначала его груди, потом живота.

— Больно?

— Нет. — Он дотронулся до ее подбородка, осторожно, словно она была сделана из хрусталя. — А тебе?

— И мне не больно. Они сволочи, Дэн. Не нужно о них вспоминать.

Да, она права, он не станет вспоминать этих гадов, лучше он будет вот так смотреть в ее синие-синие глаза. Наверное, если смотреть достаточно долго, можно увидеть в них свое отражение.

— Видишь, какая я? — Ксанкины губы скривились в горькой усмешке.

— Вижу.

— Ненормальная. Чокнутая…

— Ты необычная и…

— И?..

— И красивая…

У их первого поцелуя был горько-соленый вкус крови. Он был осторожный и целомудренный, отчаянный и неожиданный для обоих, он был правильный и особенный.

— Я сумасшедшая. — Ксанка дышала тяжело, отводила взгляд. — Ты просто не понимаешь, какой опасной я могу быть.

— Для кого опасной? — Он видел созданный ею маленький смерч. Наверное, она могла сделать и что-то большее.

— Для всех. — Ксанка уткнулась лбом ему в грудь. — Когда это случается, мне трудно остановиться. Я тебе расскажу, ты должен знать.

— Расскажи. — Ее волосы почти высохли. Прикасаться к ним оказалось приятно.

— У меня был друг, один-единственный, самый верный. Его звали Джейк. Я так его назвала. Золотистый ретривер, настоящий красавец, очень умный, очень добрый. Это случилось зимой, мы гуляли с Джейком в парке, недалеко от реки, он убежал от меня. А потом я услышала выстрелы. Четыре выстрела. Я знаю, я считала. — Ксанка всхлипнула. — Когда я нашла Джейка, он был еще жив. Знаешь, какой у него был взгляд? Он понимал, что умирает, а я остаюсь совсем одна. Он прощался со мной. Этих двоих я увидела через полчаса на льду, они уже зачехлили винтовки, но я знала, что именно они убили моего Джейка. Я себя не контролировала, бросилась на них с кулаками, что-то кричала, проклинала их.

— А они?

— А они смеялись. Один из них ударил меня по лицу, сказал, что таких, как я, тоже нужно отстреливать, велел убираться. Знаешь, что я сделала? — Ксанка заглянула ему в глаза.

— Что?

— Я выбралась на берег, а потом растопила лед.

— Какой лед?

— Под ними. Я просто сильно-сильно захотела, чтобы эти гады провалились под лед. Есть такие желания, от которых становится больно вот здесь. — Она коснулась пальчиками его груди, в том месте, где билось сердце. — Лед начал плавиться на глазах, они ушли под воду, а я стояла и смотрела.

— Они утонули? — В том месте, которого касалась Ксанка, вдруг стало нестерпимо холодно.

— Нет, я позвала на помощь. Но ты не представляешь, как мне хотелось оставить их там, в воде! Я нелюдь, чудовище!

— Но ты ведь не оставила. — Дэн коснулся губами ее виска.

— Ты слишком добр ко мне. Ты и твои друзья. Я не привыкла к такому. Мои родители…

— Ты им рассказала?

— Нет, они узнали сами. Не так давно… Я провинилась, отец меня ударил. Он бил меня и раньше, но так сильно — никогда. Я не всегда могу это контролировать. Если мне угрожает опасность, я отвечаю…

— Что ты сделала?

— Почти то же самое, что с палкой. Я метнула в него ножом. То есть нож сам полетел. Он воткнулся отцу в руку. Было очень много крови…

— Поэтому ты здесь? Они боятся оставаться с тобой?

— Отец кричал, что я чокнутая психопатка, что у меня порченая кровь и мое место в психушке. Знаешь, он уже показывал меня психиатру, в прошлом году возил в НИИ психиатрии. Мне даже выставили какой-то диагноз, наверное, не слишком серьезный, если я до сих пор не в дурдоме. — Она невесело усмехнулась, а потом продолжила: — Мама отца как-то уговорила, предложила компромиссный вариант: они улетают за границу, я остаюсь жить у тетки.

Компромиссный вариант! Бросить дочку одну в такой сложной ситуации. Господи, что же у нее за родители?!

— Я почти научилась этим управлять. — Ксанка говорила очень тихо. — Если крепко-крепко зажмуриться, если читать про себя сто двадцать седьмой сонет Шекспира…

— Почему сто двадцать седьмой сонет? — Дэн улыбнулся.

— Не знаю. Просто он мне нравится. Я однажды попробовала, и у меня получилось.

— Тогда, на реке? Когда ты потеряла свой ключ?

— Да. Я боялась вам навредить. Вы нравились мне. Ты нравился…

— Ты мне тоже нравишься. Очень… — Он не кривил душой. Впервые в жизни девушка нравилась ему так сильно и так отчаянно, что перехватывало дыхание.

Она долго всматривалась в его лицо, а потом впилась в губы поцелуем, отчаянным, совсем не детским, совсем не целомудренным. И то, что они сделали потом, не являлось целомудренным, но было необходимо им, как воздух. Их взрослая жизнь родилась под сенью старого леса, на прохладной, присыпанной иглицей земле. Она была отчаянно восхитительной, с горько-соленым вкусом нежданного и запретного счастья. С дымными смерчами, развевающими Ксанкины волосы, с яркими вспышками радости от взаимного узнавания. Кто бы мог подумать, что так бывает…

…У калитки их ждал сюрприз. Вернее, сразу три сюрприза. Прямо на траве сидели Гальяно, Матвей и Туча, живые и, по всему видать, здоровые. Появление Дэна и Ксанки они встретили радостными воплями, даже Туча смущенно улыбался. Дэн почувствовал, как напряглась Ксанка, покрепче сжал ее руку. Эти ребята — его друзья, и они должны знать.

— Моцион совершали? — Гальяно вскочил на ноги, отвесил Ксанке поклон.

— Купаться ходили. — Дэн пожал протянутую руку, похлопал Матвея по плечу, улыбнулся Туче. — А вы, как я посмотрю, уже в строю!

— Банальное отравление! — усмехнулся Матвей. — Клизмы, капельницы, промывание желудка — и вот мы уже как новенькие! Соскучился, друг?

— Не то слово! — И снова Дэн не покривил душой, этим троим он был рад просто несказанно. — Суворова тоже отпустили?

— Задержали, — не без злорадства сказал Гальяно. — Наверное, больше всех слопал огурцов. Пару дней можем спать спокойно. А вы, я гляжу, подружились? — Он многозначительно улыбнулся.

— Даже больше, — сказал Дэн очень серьезно.

— Ага, значит, к четырем мушкетерам присоединилась Миледи!

— Лучше уж Констанция, — буркнул Туча. — Миледи — та еще стерва. — Он бросил быстрый взгляд на Ксанку и густо покраснел.

— А Констанцию убили, — хмыкнул Гальяно. — Кстати, вы снова попали в переделку? — Он внимательно всмотрелся в Ксанкино лицо. — Нашу прекрасную леди кто-то посмел обидеть?

— Леди сама кого хочешь обидит, — фыркнула Ксанка.

— Столкнулись у реки с бандерлогами.