Душа Ардейла - Бадей Сергей - Страница 5

— Учиться, — выдавил из себя Барат.

— Чему учиться? — напирал Ребан.

— Ну…

— Убивать учиться! Защищать свою жизнь учиться! Выживать учиться! Понял?

Барат подавленно кивнул.

— Ничего, еще поймешь! — покровительственно похлопал его по плечу Ребан и хитро прищурился: — А когда поймешь, то проклянешь тот день и час, когда согласился на это. Не всяк выдержит то, что тебя ожидает. Может, еще передумаешь, а? Вон калитка открыта. Поворачивайся и иди. Держать не буду!

Желание повернуться и уйти было сильным, но Барат представил себе лицо отца и что он скажет, когда узнает о малодушии Барата. Желание уйти сразу исчезло. Барат сжал зубы и с решительным выражением на лице смело взглянул в насмешливые карие глаза Ребана.

— Я пришел учиться, мастер! Прошу тебя научить меня владению мечом.

Ребан некоторое время молча вглядывался в синие глаза Барата, словно что-то читая в их глубине, в самой душе парня, потом медленно кивнул:

— Ну что же, ты выбрал. Стой здесь! Я сейчас. — Ребан повернулся и вошел в свой дом.

Вот уж не ожидал Барат, что учеба начнется таким образом. В его представлении Ребан-воин сразу должен был показать ему, как рубить, колоть и защищаться. Но то, с чем столкнулся Барат в начале обучения, мало напоминало картины, которые он себе рисовал в воображении. Стоять несколько часов неподвижно с деревянным мечом, поднятым на уровень груди, со свинцовыми накладками для тяжести. Зачем? А зачем эти круговые вращения кистями рук? Зачем эти утомительные занятия, когда надо изгибаться под немыслимыми углами? Особый ужас вызывали упражнения, когда Барату нужно было сесть на шпагат. Ребан называл это мучение «растяжкой» и со всем пылом садиста заставлял распластываться Барата.

Каждый день, едва солнце начинало заглядывать в дверь кузницы, отец прекращал работу и выразительно кивал Барату на дверь — иди, мол! И Барат шел, передвигая натруженные ноги, зная, что сейчас ему предстоит еще более утомительное занятие. Свободного времени совсем не осталось. На молодежные посиделки и танцы под веселую музыку просто не было сил. Стоя с мечом в вытянутой руке, Барат с тоской слушал веселый девичий смех и возгласы деревенских парней. Но какое-то ожесточение уже овладело им. Ему нравилось испытывать свое тело на прочность, напрягать непривычные к таким упражнениям мускулы. Барат не считал себя слабым. Какая слабость, если каждый день приходится махать тяжеленным молотом? Бить точно туда, куда постукивал молоточком отец, рассчитывая силу удара и угол наклона? А Ребан поколебал его уверенность в своих силах. Ноги затекали от многочасового стояния в одной позиции, плечи ломило, рука с мечом неумолимо тянула вниз. Опустить, отдохнуть! Но Ребан, который, казалось, занимается своими делами, совсем не обращая внимания на мучения Барата, был на самом деле всегда готов заметить малейшую неточность в выполнении упражнения. В самый неожиданный момент, когда Ребан вроде бы смотрел в другую сторону, раздавалось его ворчливое замечание:

— Ну куда твою руку повело? Я тебе что, это показывал? Кончик меча выше! Да не кривись ты! Это еще цветочки. А ну живенько встал так, как я показывал! И не вздумай сачковать! Учти, я все вижу.

Сайна только головой качала да втихомолку ругала Турота и Ребана за издевательства над мальчиком. Попыталась один раз укорить Турота, но нарвалась на такую гневную отповедь, что больше не рисковала.

А вскоре Барат заметил, что молот как будто стал легче и послушнее. Не требовалось больше предельного напряжения для выверенного удара. Все получалось легче и увереннее. Походка Барата тоже стала иной. Если раньше он передвигался, тяжело шагая, как и положено кузнецу после трудового дня, то теперь его шаг стал легким и плавным. Движения стали более экономными и отточенными. Для Барата это было не так очевидно, но Турот это заметил и с еще большим уважением стал относиться к урокам Ребана.

А Ребан тем временем постепенно стал менять характер тренировок. Он уже больше заставлял Барата крутить длинный металлический стержень, перехватывая ладонью его посередине. Причем заставлял делать это попеременно то правой, то левой рукой. Наблюдая за Баратом, Ребан одобрительно кивал.

— Ты одинаково свободно работаешь и правой и левой рукой! Это очень хорошо! — заметил Ребан Барату во время короткой передышки. — Значит, во время боя ты будешь более вооружен, чем твои противники.

— Чем вооружен? — удивился Барат. — Меч-то один!

— А руки — две, — хмыкнул Ребан. — Повредят одну, перекинешь меч в другую — значит, больше шансов выжить.

Глава 4

Лето стремительно катилось к завершению. Осень начала вступать в свои права. Дни становились все короче. На траве по утрам нет-нет да появлялись серебристые полоски утренних заморозков. Заготовка припасов на зиму занимала умы деревенского люда. Зима — это очень серьезное испытание! Овощи и мясо в погреба, корм скоту, дрова заготовить. А одежда? Чтобы было в чем ходить в морозы лютые, готовую одежду можно заказать Шаруку — купцу, что из города приезжает, так ведь деньги нужны. А где их взять? Значит, надо продать тому же Шаруку что-нибудь. Просто что-нибудь Шаруку не нужно. Шарук брал шкуры зверей, добытые охотниками, и ценную древесину горного тарталя.

За один ствол тарталя можно было одеть всю семью. Да что там одеть! Можно жить безбедно год, а то и более. Уж очень ценилась древесина этого странного дерева. Красивые переливы перламутра вызывали восторг мебельщиков. Ночью, когда так темно, что ничего не видать, слабое свечение мебели из тарталя дает возможность ходить по комнате, не натыкаясь на другие предметы обстановки. Да только найти горный тарталь трудно, а срубить и подавно! Растет на скалах, куда без специального снаряжения, да еще и с топором, забраться ох как сложно! Но находились счастливчики, которые не только находили, но и умудрялись срубить. Нечасто такое бывало, очень нечасто. Но коли уж случалось, то этот день становился счастливым для всего рода, ибо он становился богатым, и рассказы об этом случае передавались из поколения в поколение.

— Барат, я сегодня беру два топора, пойдем нарубим на зиму дрова. — Турот туго затянул ремень и повернулся к сыну.

— Я не пойду, — глухо ответил Барат, опустив голову к столу, за которым сидел, не решаясь посмотреть в глаза отцу.

Турот выпрямился и строго посмотрел на сына:

— Почему?

Сайна прекратила возиться у печи. Она не обернулась, но по напрягшимся плечам можно было определить, что мать с напряжением прислушивается к разговору. Турот заметил, как на мгновение гримаса боли исказила лицо Барата.

— Я не могу. — Барат нервно сжал кулаки и поднял голову.

— Объясни, сын! — Турот подошел к столу и, опершись на него руками, пытливо посмотрел на парня.

— Они живые! — вдруг, неожиданно для себя, выпалил Барат. — Когда их рубят — мне больно! Как будто топором мне по телу рубят.

— А как зимой у печи теплой сидеть, тебе не больно? — сердито отозвалась Сайна, поворачиваясь к мужчинам.

— Подожди, Сайна! — повелительно сказал Турот. — Тут вопрос серьезный. Если это то, о чем я думаю, то мне понятно это нежелание. А когда деревья тут пилим, тебе не больно?

— Нет, — покачал головой Барат.

— Мгм… — Турот захватив ладонью нижнюю губу, задумчиво покосился на Сайну, потом снова обратился к Барату: — А ты пробовал понимать деревья?

— Ты что, старый, совсем умом тронулся? — ахнула Сайна. — Как же их понимать, коли они не разговаривают?

Турот только грозно засопел. Сайна испуганно замолчала. Она хорошо знала, что, когда Турот издавал такое сопение, ему лучше не перечить.

— Мне кажется, что понимаю, — пожал плечами Барат. — Только это все как-то медленно…

— Что медленно? — поднял брови Турот.

— Ну думают… или говорят медленно. — Барат пытался найти правильное определение. — Вернее, не говорят, а чувствуют… Я не могу объяснить, это как-то сложно.