Научи меня (СИ) - Молчанова Людмила - Страница 23

   - Я без тебя знаю, что у меня сын есть. А, наверное, и лучше тебя, - все вены на руках отчетливо проступили, когда Ванька руки в кулаки сжал. На тесной кухоньке, где теснились три взрослых человека, его ярость была особенно страшной, поэтому Надя отступила в сторону двери, но не ушла. В комнате едва слышно захныкал ребенок.

   - Ты хочешь сказать, я мать плохая?! Да я ребенка больше тебя вижу! Ты хоть раз с ним сходил куда-нибудь?

   - Я работаю!

   Девушка возмущенно всплеснула руками, а малыш в комнате захныкал еще громче.

   - А я, можно подумать, сижу нога за ногу! Расслабляюсь и с друзьями по клубам хожу! Да чтоб ты...Я из дома не выходила неделю. Неделю! Я никого не вижу, я ни с кем не встречаюсь. Все, что я вижу - это памперсы, пеленки, еда и...снова памперсы, - Надя встряхнула рукой, в которой оказался сей несчастный предмет. - Я устала! Мне осточертело здесь все! Но я ни слова - ни слова тебе не сказала!

   - Ты только и говоришь об этом. Ах, как мне тяжело, ах, как мне трудно! Я вся такая бедная-несчастная! А чуть что, так ты ко мне за деньгами бежишь! А если их нет, то ты сразу как-то забываешь, что меня дома часто не бывает, что я отец, который ребенка не видит и не гуляет с ним. Забыла? Или напомнить?

   Почему-то оба сразу ко мне развернулись, как будто вспомнили о постороннем и сразу замолчали, хоть оба почти и задыхались от ярости. Ванька виновато потупился и, чертыхнувшись себе под нос, схватил пачку сигарет со стола и вышел из квартиры, протиснувшись мимо молчаливой Нади, которая сразу его за рукав свитера схватила и требовательно поинтересовалась, правда, стараясь не повышать голос.

   - Ты куда?

   Брат швырнул тапки под табуретку, зло сорвал куртку с вешалки и натянул кроссовки. Надя все это время стояла рядом с ним, уперев руки в бока, и тяжело дышала. Видно было, что ей есть, что сказать, много есть, но она изо всех сил старалась сдерживаться.

   - Курить.

   - Зачем ты тогда одеваешься? Вань! Вань, куда ты пошел! Черт бы тебя побрал, идиот!

   Хлопнула дверь, потом слышно было, как ударяет по стене маленькая ручка, сдавленные ругательства, а после Надя, шаркая ногами так, как будто у нее не было сил идти, доплелась до ванной, плотно закрыла за собой дверь и включила кран. И даже сквозь шум воды доносились чертыханья и проклятья.

   Только тогда я позволила себе судорожно выдохнуть, осознав, что до этой минуты даже дышать старалась через раз, вытерла дрожащие вспотевшие ладошки о джинсы, выключила начавший свистеть чайник и прислонилась к подоконнику. В комнате продолжал надрываться малыш, только если раньше он едва слышно хныкал, то сейчас почти в голос кричал.

   Я нерешительно вышла в коридор и костяшками пальцев постучала по двери в ванную.

   - Надь, - нерешительно окликнула я. - Надь, там Кирилл плачет.

   Надя или не услышала, или предпочла проигнорировать мои слова, но откликаться и уж тем более выходить не стала. Только плач стих немного. Я сглотнула и со страхом посмотрела на темневший проем. Кроватка стояла у самого окна, так что малыша я видеть не могла, но я почти материально его ощущала.

   Стало так боязно, как будто в холодную воду первый раз в жизни нырнуть собираешься. Я же, стыдно признаться, никогда детей в руках-то и не держала. Когда совсем молодая была, еще до диагноза, с ними и не сталкивалась толком, а родственников у нас никаких не было, как и племянников. А после диагноза я подсознательно маленьких начала избегать. И даже когда мои однокурсницы выходили замуж, рожали и предлагали мне стать крестной (и такое было), то я открещивалась, отказывалась, а на детей смотрела с легким вежливым интересом, больше сосредоточенная на том, как не выдать всей той боли, что клубком крутилась у меня внутри, и не закричать в голос.

   Я сделала шаг, еще один, вошла в комнату. Кирилл, спеленатый по рукам и ногам, лежал в кроватке, изо всех сил пытаясь освободиться. Маленькое личико, то ли от крика, то ли от напряжения побагровело, а глазки казались черными. Когда я подошла, Кирилл почти ревел в голос, а у меня нерешительность и неуверенность сразу ушли, уступив место чему-то другому, названию чему я дать не могла.

   - Тихо, тихо, маленький, - тихо и успокаивающе заговорила я, протягивая к нему руки и вытаскивая из колыбельки. - Не плачь, хороший мой, сейчас мы все сделаем как надо. И чего ты плакал? Все дома, все рядом. Сейчас мы тебя переоденем и покормим. Ты же будешь кушать, правда?

   Ребенок под звуки моего голоса и на моих руках начал успокаиваться, громкий плач стих до невнятного бормотания и агуканья. Я что-то говорила, что-то нескладное, непонятное, почти лишенное смысла, но наполненное нежностью и, как ни странно, любовью. В конце концов, Кирилл - моя кровь, мой племянник, возможно, в чем-то похожий на брата, а значит, немного и на меня.

   - Ты кушать хочешь, хороший мой? - улыбаясь примолкшему племяннику, я одной рукой доставала из специального контейнера теплую бутылочку со смесью, сняла крышку и протянула жадно чмокающему малышу. - Вот так, милый. Не спеши, не спеши. Сейчас я салфетку возьму, а то ты у меня свинюшка, оказывается.

   И пока я с ним сидела, как-то даже и не вспоминала о том, что у меня никогда не будет своего ребенка. Все стало настолько мелким и неважным, что напомни мне в то мгновение о моих проблемах и страхах, я бы только с недоумением посмотрела и рассмеялась. Хоть я детей, особенно таких маленьких, в руках никогда и не держала, но как-то с племяшкой все так хорошо и слаженно вышло. В одну минуту он поел, а в другую уже спит на руках. Я даже шевельнуться боялась, только и смотрела, как он доверчиво свою головку к моей груди прижал и иногда причмокивал во сне.

   Катя из ванной вышла примерно через час. К нам в комнату заходить не стала, подумала, наверное, что если тихо, значит, в порядке все. Ушла на кухню - я слышала, как она гремит посудой и чайником. Неужели назло мне так громко? Я посидела еще немного с Кириллом и почти силой заставила себя подняться с дивана и переложить малыша в его кроватку. Постояла, посмотрела на него немного, одеяло подоткнула и вышла, прикрыв за собой дверь.

   - Ты Ваньке не звонила? - спросила я у насупившейся и напряженной девушке, которая, меня завидев, отвернулась к окну и сделала вид, что любуется открывающимся видом.

   - Нет. И не собираюсь, - отрезала она.

   - Ну ладно. Передай ему, чтобы к матери заехал, она просила. А я поеду - поздно уже.

   Ответом меня не удостоили и даже не повернулись, поэтому провожала и закрывала за собой дверь я сама, мысленно решив, что про мать я брату скажу завтра самостоятельно. С Надьки бы сталось назло нам всем промолчать.

   Следующие несколько месяцев я почти не появлялась у Ваньки дома. С Надей у нас и так особо теплыми отношения никогда не были, а после рождения Кирилла она и вовсе нашу семью невзлюбила. Вернее, Ваньку ненавидела, а мы за компанию ей попадались. А потом даже заявила, чтобы мы в ее семью не лезли и приезжали только тогда, когда ее муж дома. Ей, мол, наше присутствие (мое и мамино) в своем доме не нужно. И учить ее жизни тоже не нужно. Высказана сия тирада была по телефону, причем в довольно резком тоне моей матери, которая ошарашено переводила взгляд то с трубки, в которой раздавались отрывистые, гневные слова, то на меня, застывшую напротив так и с не донесенной до рта чашкой.

   Вообще-то мне было что сказать этой соплячке, и если бы не мама, которая быстро угукнула в трубку и отключилась, то Надя выслушала бы о себе очень и очень много.

   - Успокойся, - жестко осадила меня мать, пока я бегала по комнате и накручивала себя. - И не лезь, поняла?

   - Нет, ты это слышала?! Ты ее слышала вообще? Мы, видите ли, в ее доме хозяйничаем! Мы! Хозяйничаем! В ее доме. Мам, да это Ванька не знает, что эта зараза неблагодарная себе позволяет!

   - И только попробуй рассказать, - мама стукнула по столу ладонью, так что чашка, слава богу, пустая, со звоном подпрыгнула. - У них и так все через одно место. Ничего, Кать, они сами разберутся.