Город собак - Никольская-Эксели Анна Олеговна - Страница 31

На звонок долго не открывали. Степан Петрович подумал, дома нет никого, хотел уходить, но тут услышал голос внучки:

— Кто там?

— Это я, Оленька!

В квартире послышалась какая-то возня, суетливый шорох. Степан Петрович поёжился.

Наконец дверь открылась.

— A-а, это ты, дедушка? — Степана Петровича встретил холодный взгляд голубых глаз.

— Здравствуй, Оленька. Ты не звонишь, вот решил сам в гости заглянуть, — сказал Степан Петрович, предпринимая попытку войти.

Внучка стояла в дверях, неловко теребя край кофты.

— Ты что, Оленька, не рада мне? Или, может, я не вовремя? — искренне удивился Степан Петрович, и брови его поползли вверх.

Внучка замялась.

— Знаешь, дедушка, ты лучше к нам не ходи…

— Что ты такое говоришь, Оля? — выражение грустного упрёка появилось на лице Степана Петровича.

— Понимаешь, мы с Костиком собаку завели. А я знаю, ты этого не любишь… — внучка надела на себя прохладную улыбку, в которой было столько же сахара, сколько и льда.

— Как собаку? — нахмурился Степан Петрович, его старческий голос дрогнул от негодования.

— Вот видишь, дедушка. Я так и знала. Нет, лучше не приходи совсем! — сказала внучка с раздражением. Даже неловкость позы внезапно исчезла.

— Но почему? — веки Степана Петровича затрепетали, как хвостик у верной собаки. Чувство невыразимой обиды задрожало в его старой груди, подкатило к горлу и защипало глаза.

— Дед, не корчи из себя жертву! — с выражением бесконечной гадливости воскликнула Оленька. — Как ты можешь ждать, чтобы я поступала с тобой по-хорошему, когда ты сам!.. Думаешь, мне приятно было, когда меня в детстве внучкой живодёра дразнили?

Глаза Степана Петровича подёрнулись мутной пеленой. Он не верил — отказывался верить в то, что говорила ему Оленька.

— Оля, кто там? — послышался из глубины квартиры голос Костика.

— Ну ладно, дедушка, ты иди, — заторопилась внучка. — Я к тебе сама забегу как-нибудь, — она ласково, точно призовую лошадь, похлопала дедушку по спине и захлопнула перед его носом дверь.

Степан Петрович ещё долго стоял на лестничной площадке, растерянно гладя обеими руками лысую голову. Она показалась ему вдруг большой, отяжелевшей и пустой, хотя мысли вертелись в ней, словно шестерёнки. Степан Петрович не понимал, как может человек, а тем более его собственная внучка, быть такой неблагодарной, такой бессердечной, жестокой?!

Так и не найдя ответа на свои, в сущности, простые вопросы, Степан Петрович ушёл.

У двери, из-за которой слышался звонкий лай и весёлый смех, остался лежать набор шоколадных конфет «Нежность».

Предсказание

Олесе было двадцать с хвостиком, и времени найти жениха оставалось немного. Подружки после школы замуж повыскакивали, а она всё ждала принца. Женихи приличные, как на зло, не попадались. Правда, был сосед Димка, влюблённый в Олесю с незапамятных времён. Но разве это жених? Худой, длинный, да к тому же ровесник. Нет, Олесе нужен был человек посолиднее, чтобы ухаживал красиво и на ногах стоял крепко. И чтобы с машиной, желательно престижной иномаркой. У Димки этого обязательного набора не было, зато каждый вечер он караулил Олесю у подъезда. Это лишь раздражало — она проходила мимо, кидая через плечо: «Димка, я тебе сто раз говорила…»

Олеся была девушкой симпатичной и общительной. На дискотеки с подругами ходила регулярно, в институте слыла заводилой, но жених находиться не желал.

— Тебя сглазили, — со знанием дела заявила как-то одногруппница Алёна.

Алёна вышла замуж в семнадцать и в чём-чём, а в этих делах разбиралась.

— Завтра пойдём к Земфире. У неё глаз намётанный — всю судьбу предскажет, как по книге прочтёт.

— К гадалке? Ни за что! Я в эту чепуху не верю, — твёрдо отказалась Олеся.

— Я не поняла, ты хочешь замуж или нет?

— Спроси ещё, хочет ли утка плавать!

— Если я правильно понимаю твой образный язык — замуж ты хочешь. Мне безумно жаль спускать тебя с облаков на землю, но с вашим братом иначе нельзя: жених сам из воздуха не соткётся, — повела округлым плечом мудрая Алёна. — Принц на белом коне — такой же миф, как Дед Мороз, волшебная палочка или всеобщее процветание. Мне Земфира ещё в девятом классе нагадала, что я своего Бориса в ювелирном встречу.

— Ну и? — скептически прищурилась Олеся.

— Я по этим ювелирным полгода бегала. Меня продавщицы в лицо знали. Потом решила — ерунда всё это. Но годы-то идут, кому я потом нужна буду? Ладно, думаю, схожу в последний раз…

— Ну?

— Захожу в магазин зарёванная вся. Вдруг меня за плечо кто-то трогает. Оборачиваюсь — мужчина такой симпатичный стоит, «Issey Miyake» за километр пахнет, и спрашивает меня: «Вам нравятся эти серьги?» Я чуть в осадок не выпала. «Нравятся» — говорю, а сама думаю: Земфира-то права оказалась — вот уже и серьги предлагают. Ну я, значит, волосы назад откидываю, намекая, что у меня уши не проколоты.

— А он что?

— Оказалось, это он невесте свадебный подарок выбирал.

— Да-а… — разочарованно протянула Олеся. — И что, ты так и ушла?

Алёна смерила подругу выразительным взглядом:

— Уехала, дорогая моя, уехала.

— Куда?

— Боря меня повёз уши прокалывать, это ведь он был, — в уголках Алёниного рта появились горделивые ямочки.

— А как же невеста?

— А что невеста? — из-под тяжёлых век Алёна бросила на подругу томный взгляд. — Ушами надо было меньше хлопать. Я своего Борю одного теперь по магазинам не отпускаю. Мало ли… Жена у него есть, но запонки с моим портретом он не носит. Зато теперь я хожу по персидским коврам, имею личного стилиста и питаюсь суши и шербетом.

— Тебе её не жалко было?

— Кого? — не поняла Алёна. — Невесту? Дорогая моя, единственное, что меня роднит с очковой змеёй, так это то, что нас никогда не терзает раскаяние.

…Олесе пришлось капитулировать. На следующий день подруги отправились к Земфире. Офис у гадалки оказался что надо — всё по-таинственному: стены выкрашены бордовым, алые занавески с кистями, зеркала всюду и картины с древними письменами, а на необъятном антикварном столе компьютер, цветной лазерный принтер и факс. Олеся огляделась, ища по стенам портрет президента и корзинку со змеёй, но их не оказалось.

Земфира приняла посетительниц с царской простотою, предложив выпить синего эфиопского чаю. Она была статной сорокалетней брюнеткой с толстым гримом и фиксой. Гадалка курила ароматическую сигарету в длинном костяном мундштуке, зажимая его меж акриловыми ногтями.

— Здравствуй, Земфира, — приветствовала гадалку Алёна. — Вот подругу привела. Беда у неё — замуж выйти не может, — в таинственной атмосфере Алёна чувствовала себя, как свёкла в борще.

Земфира критически оглядела смутившуюся Олесю.

— Дело поправимое, — молвила она томным мужским голосом. — Проходи сюда, садись, — гадалка указала на потёртое кожаное кресло.

Олеся села на краешек и вопросительно округлила глаза на подругу. Та стояла с видом знатока: ничего, мол, не бойся.

— Клади руку, — приказала Земфира. — Правую, — уточнила она и открыла крышку офисного ксерокса.

— Что, прямо сюда? — опешила Олеся, но руку положила.

Земфира закрыла крышку и, почмокав губами, нажала на кнопку «пуск». Ксерокс заработал, и из его чрева выползла чёрно-белая копия правой ладони Олеси.

Земфира нацепила золотые очки и, вновь усевшись за необъятный стол, стала внимательно изучать отпечаток. Во все глаза смотрела Олеся на гадалку, пытаясь по выражению лица определить свою судьбу. Но Земфира оставалась непроницаемой. Она лишь изредка двигала левой бровью и время от времени бормотала: «…так-так, с севера на восток, к лесу передом, чесотка, инкубационный период, собака в сарафане, на дому…»

Олеся насторожилась.

— Земфира, вы что-то видите? — спросила она дрогнувшим голосом.

Ответом гадалка не удостоила. Отложив сторону отпечаток, она быстро, одними когтями застучала по клавиатуре.