Знак фараона (сборник) - Бекитт Лора - Страница 83

Сквозь каменные решетки окон стал просачиваться бледный свет, а его все не звали. Наконец из глубины коридора появился жрец, и Тамит вскочил на ноги.

– Она оставила нас. Мы не смогли ничего сделать: стрела насквозь пробила ей грудь. Скоро Великая Мать заберет ее к себе, чтобы когда-нибудь возродить в ином, лучшем качестве.

Она не приходила в себя и не чувствовала боли. Мы совершили положенные обряды, теперь ты можешь с ней проститься, – спокойно произнес жрец.

Тамит, шатаясь, побрел за ним.

Причесанная и умащенная Инара лежала на широкой каменной плите. Ее прекрасное тело стало холодным и твердым как гранит, а лицо изменилось.

Тамит опустился на колени и припал к ее изголовью. Впервые в его душе не осталось ни капли света.

Да, наверное, так было лучше, лучше, что она не очнулась, а он не видел, как она умирала. Наверное, было бы ужасно, если бы она задыхалась и кашляла, истекая кровью, а в ее глазах отражалось нечеловеческое страдание.

И все же Тамит жалел, что не смог сказать ей последнего слова.

– Это я ее погубил, – в отчаянии произнес он.

Жрецы молчали.

Египтянин признался, кто она такая, но жрецы ответили, что не повезут девушку в Хаттусу, а похоронят здесь. Однако они обещали отправить табличку брату Инары, Кармелу. Тамит знал, что хетты сжигают покойников. Молодой человек понимал, что Инара должна быть похоронена по обычаям своего народа.

В последний раз взглянув на лицо своей юной супруги, Тамит поцеловал руку девушки и надел на ее запястье кожаный браслет.

– Я возвращаю его тебе, – прошептал он, – а взамен прошу у тебя прощения.

Тамит не помнил, как вернулся в Кемет. Его преследовали воспоминания о запахе смолистых ветвей, неистово пляшущем, жадном и жарком пламени, о том, во что превратилось тело Инары после того, как потух костер. Ее прах навсегда остался в святилище, а память о ней – в сердце Тамита.

Уна встретила обезумевшего и почерневшего от горя сына со слезами на глазах.

Тамит сутки напролет лежал в своей комнате и не хотел никого видеть, даже мать, даже Амени, который пришел в восторг от того, что отец вернулся домой. Тамит сравнительно легко перенес гибель Джемет, но уход Инары… Когда он наконец нашел в себе силы встать и выйти на свет, Уне показалось, что ее сын постарел лет на десять. Уголки его губ опустились, а глаза потухли.

Они сидели на увитой зеленью террасе, над головой летали ласточки, впереди открывался вид на величественный ряд дворцов и храмов, но погруженный в воспоминания Тамит ничего не замечал. Обычно египтяне выражали горе, посыпая голову землей, ударяя кулаками в грудь, разрывая на себе одежду и царапая ногтями лицо, но Тамит будто окаменел. Уне стало страшно, и она, глубоко вдохнув, сообщила:

– Ко мне приходила Тия.

– Тия? – Он, казалось, не понял, о ком говорит мать.

– Она хотела тебе написать, а я сказала, что ты… женился. Тия ушла, но перед этим я узнала от нее, что их брак с архитектором Мерибом расторгнут по обоюдному согласию. Думаю, она мечтала соединиться с тобой.

По лицу Тамита скользнула тень.

– Я только что потерял свою супругу.

– Да, но… – Уна не решилась продолжить.

– Я попрошу Рамсеса отправить меня в самый дальний, забытый всеми ном. Я больше не хочу созерцать красоту и величие Фив. Я также не заслуживаю, чтобы обо мне упоминали как о человеке, в чьих жилах течет царская кровь. Рамсес желает увековечить свое имя от топей Северной Дельты до четвертых порогов Нила, тогда как я жажду только покоя.

Тамит произнес это с горечью и иронией, прежде ему не свойственной, и Уна не решилась возразить.

Ее сын позвал писца и велел написать прошение в ведомство фараона, а спустя две недели получил приказ явиться к одному из царских сановников.

Тамит отправился во дворец. Впервые в жизни он был совершенно равнодушен к своей судьбе. Былые надежды казались не более чем пьянящим и дурманящим зельем, странным, нелепым сном. Во дворце ему было сказано, что фараон рад тому, что один из его слуг сумел вовремя убежать от хеттов, что царь внимает его просьбе и согласен отправить его на службу в тот ном, какой Тамит пожелает избрать.

– Разумеется, служащие нужны не везде. Сейчас тебе зачитают список номов и городов, – сказал чиновник.

Он держался без подобострастия, но с должным уважением и время от времени с любопытством поглядывал на золотую пектораль на шее посетителя.

Писец принялся читать, а Тамит погрузился в думы о своих безнадежных грезах. Как же долго он сооружал в своих мечтах, в своих мыслях и сердце эту непомерную пирамиду, сооружал для того, чтобы однажды одна-единственная смерть смогла разрушить ее до основания!

Он очнулся, уловив отзвук чего-то знакомого, и попросил писца:

– Пожалуйста, повтори.

– Ном Черного Быка. Город Эффе.

Тамит встрепенулся.

– Я бы хотел поехать туда.

– Но это очень далеко, – вмешался чиновник. – Настоящее захолустье. Там полно болот.

– Мне знаком этот край, – ответил Тамит, – я там родился.

На самом деле он родился в Фивах, но ему доставило удовольствие увидеть, как округлились глаза писца, а взгляд чиновника сделался подозрительным и острым.

Получив назначение, Тамит испытал прилив душевных сил, что помогло ему решиться на следующий шаг.

Пока человек жив, он продолжает надеяться, и его чувства не вынешь из сердца даже острым ножом. Тамит отправился в дом архитектора Мериба и не слишком удивился, когда отворившая ему дверь темнокожая служанка сказала, что госпожа уехала в Эффе навестить родителей и неизвестно когда вернется.

Уна просила Тамита оставить Амени в Фивах.

– Я хочу подарить ему ту любовь, которой был лишен ты, – сказала женщина.

Тамит не возражал. Он постарался убедить мальчика, что ему лучше остаться в столице.

– Я скоро приеду, – добавил он, хотя не был уверен в том, что вернется.

Амени нехотя согласился. Он гордился своим отцом и вместе с тем привязался к бабушке, которая любила и баловала внука.

Тамит сошел на пристань Эффе около полудня, и ему почудилось, будто он вернулся в прошлое. Хрустящий раскаленный песок казался белым от солнца. Редкие растения поникли, сраженные зноем. Красновато-желтая земля была покрыта затвердевшей коркой. Жители Эффе попрятались в домах, спасаясь от солнца и мелкой песчаной пыли, которая норовила проникнуть в жилье. Весь город казался погруженным в жаркую пустоту.

Тамит шел по знакомым улицам, и его снедало слепое ожидание чего-то такого, что могло бы перевернуть жизнь. То было ожидание, от которого он устал и которому перестал верить. Прежде он удивился бы, если бы кто-то сказал, что самая изнуряющая на свете вещь – это предвкушение счастья.

Среди зелени сада пестрели цветы, скромный провинциальный особняк Анхора, как и прежде, был аккуратно побелен. Служанка сказала, что госпожа Тия отдыхает после обеда, но гость без колебаний проследовал в дом. Давно минуло время, когда Тамита гнали прочь, – теперь его принимали с почтительными поклонами, хотя он считал такое уважение незаслуженным.

Молодой человек тихо постучал. Изнутри отозвался сонный женский голос, и тогда он быстро вошел.

Тия не отрываясь смотрела на Тамита. Ее губы и щеки порозовели, глаза вспыхнули переливом нежнейших красок – от изумрудной до тончайшей лазури. Она протянула тонкие руки и обняла того, кто вдруг очутился на ее пороге, и этот жест решил все. Он вернулся туда, куда должен был вернуться, пришел к той женщине, которая никогда не переставала его ждать.

Тия припала к груди возлюбленного.

– Ты приехал!

– Да, Тия.

Она подняла взор, и золотое солнце вновь отразилось в прозрачной воде.

– Мы снова расстанемся?

– Нет, никогда.

Лицо женщины озарилось улыбкой, но Тамит еще не был готов улыбнуться в ответ. Он не мог скрыть правду, которая всегда жила в его сердце.

– Я люблю тебя, Тия, и прошу богов отдать тебя мне, – сказал Тамит и, не выдержав, добавил: – Они и без того отняли у меня слишком много!