Эшафот забвения - Платова Виктория - Страница 78

Леночка вела себя так вызывающе неприлично, что на нас уже стали обращать внимание, Не хватало еще, чтобы доблестные псевдошотландцы, потрясывая своими клетчатыми килтами, выкинули нас из ресторана.

– Поедем домой, – тихо сказала я Леночке.

– Почему же домой? Он-то домой не собирается. Сидит где-нибудь с этой жабой в кабаке и под столом ей колени гладит… Ненавижу жаб… Знаешь, – Леночка пьяно хихикнула, – жаба, жрущая женские гениталии, – это символ распутства. Путаться со старухами. Это и есть распутство…

– Господи, что ты несешь?!

– Он и есть распутник. Извращенец… Господи, что же сделать, что?

– Поехать домой и проспаться. Я тебя отвезу.

– Пошла ты… Навязалась на мою голову! – Леночка совершенно забыла, что сама пригласила меня в этот томительно-призрачный культпоход по национальным кабакам.

– Все. Хватит. Поехали домой, – жестко сказала я, но это не произвело на Леночку никакого впечатления. Оторвать же ее тело от грубо сколоченного стилизованного стола я была не в состоянии.

Оставив ее среди стаканов с недопитым виски, я подошла к официанту, скучавшему возле стойки.

– Вы не поможете мне, молодой человек?

– А в чем дело? – лениво спросил он.

– Девушка неважно себя чувствует.

– Я вижу…

– Вы бы не могли проводить нас?

На лице официанта застыло сомнение, которое исчезло сразу же, как только я достала полтинник. Вдвоем мы кое-как доволокли упирающуюся Леночку до “Форда”. При этом она норовила ухватить парня за предполагаемую мошонку, но постоянно натыкалась на безмятежную, как равнины Шотландии, гладь клетчатой юбки.

– А почему ты в юбке, дорогуша? – путаясь в окончаниях, спрашивала Леночка. – Ты трансвестит? Может быть, ты педик, а? Этот скот Братны наверняка педик… Или какой-нибудь дерьмовый фетишист. Извращенец… Развелось извращенцов, продыху нет…

Официант смотрел на нее так свирепо, что пришлось доплатить ему еще двадцатку за моральный ущерб. Наконец общими усилиями мы впихнули Леночку в машину, и я, проклиная все на свете, села на водительское место.

– Пока-пока, дорогуша, – пьяно прощебетала Леночка официанту, – может быть, составишь нам компанию? В любви втроем есть свои прелести. Ты не пожалеешь…

– Веселая у вас подруга, – мрачно сказал официант.

– За веселье я уже заплатила, – ответила я и набросила на Леночку ремень.

Когда-то давно, еще в Питере, Алена Гончарова учила меня водить джип, у Лапицкого я освоила более скромные отечественные модели. И теперь самонадеянно полагала, что справлюсь и с Леночкиным “Фордом”.

– Где ты живешь? – спросила я у Леночки.

– Разве я живу? – Она запрокинула голову, и только теперь я увидела, какая у нее тонкая, какая беззащитная шея. – Я не живу. Я медленно умираю… Я уже умерла.

– Ну, пока ты не умерла, смею тебя уверить. Но скоро умрешь, если будешь так напиваться.

– Ну что ж, – Леночка судорожно дернула шеей, – его и так окружают мертвецы… Будет еще один, почему нет?

– Я отвезу тебя домой, – я решила зайти с другого конца, – – только скажи мне адрес.

– Нужно взять водки и парочку мужиков, тогда поедем, – успела пролепетать Леночка, прежде чем ее голова упала на грудь.

Мать твою, мать твою, мать твою, ругалась я про себя. Только этого не хватало – оказаться в машине с ничего не соображающей женщиной, которая обезумела от страсти. Обезумела настолько, что сама не ведает, что творит. Но, как ни странно, я не испытывала к Леночке ни брезгливости, ни отвращения – одну только жалость. Откинувшись на валик кресла, я постаралась собраться с мыслями. И тотчас же почувствовала тонкий аромат духов.

Тех самых.

Теперь они ассоциировались у меня не только со смертью, но и с сумасшествием.

Стараясь отогнать эти мысли, я нашла ее сумку и вытряхнула содержимое себе на колени. “Если хочешь узнать, что в голове у женщины, – загляни в ее сумку”, – вспомнила я наставительно поднятый палец Кости Лапицкого.

Разворошенная пачка долларов, несколько сотенных купюр, ворох дорогой косметики, записная книжка, паспорт, газовый баллончик, ключи, водительские права, флакончик духов – все вполне благопристойно. Оставалась еще кипа вырезок из самых разнообразных газет и журналов.

Все они касались Братны: Братны и Каннский фестиваль, Братны и экуменическое жюри, Братны и приз ФИГТРЕССИ и, наконец, Братны и съемки фильма, Братны и убийство Бергман, Братны и исчезновение Александровой. Что-то в этих заметках было не так. Сначала я даже не могла понять – что именно. И только потом, пробежав глазами первый абзац, я обнаружила причину своего беспокойства – и похолодела.

Фамилии Бергман и Александровой были обведены черным. И так – в каждой статье, а статей было несколько десятков. С педантизмом пациентки психиатрической клиники Леночка обводила и обводила фамилии старух – тонкой гелевой ручкой и очень старательно. Линии смыкались под одинаково прямыми углами в газетных публикациях. В заметках из журналов, напечатанных на хорошей бумаге, Леночка позволяла себе поэтические вольности – вместо четких прямоугольников над фамилиями актрис смыкались стилизованные гробы. Последняя по времени заметка убила меня окончательно: в ней скупо сообщалось о том, что возобновляются съемки фильма скандально известного режиссера Анджея Братны. Его уже постигла неудача с двумя актрисами, приглашенными на главную роль (подробности, нужно отдать должное редакции, не смаковались), теперь он, кажется, нашел третью. Далее следовал коротенький экскурс в творческую биографию Марго. Заметка заканчивалась гильонно-оптимистически: надеемся, что наш выдающийся молодой режиссер, несмотря на все трудности (ха-ха!) съемочного периода, все-таки снимет фильм. Фильм, который достойно представит нашу страну на престижных мировых кинофорумах.

Самым ужасным было то, что черным была обведена и фамилия Марго.

Я спрятала лицо в ладонях, а потом искоса посмотрела на Леночку: привалившись к стеклу, девушка спала. Или делала вид, что спит?

Сквозь неплотно прикрытые веки тускло поблескивали зрачки.

Нет, она все-таки спит, количество выпитого виски дает о себе знать. Стараясь не производить лишнего шума, я тихонько завела “Форд” и осторожно вывела его на трассу.

Только бы нас не остановили гаишники!..

Из скудных паспортных данных я узнала, что Леночка живет на Зубовском бульваре, недалеко от АПН, рафинированный район для рафинированного убийцы. Впрочем, я всеми силами старалась гнать от себя эти мысли – рядом с безумной можно и самой потерять остатки здравого смысла.

А то, что Леночка серьезно больна, не вызывало у меня никаких сомнений.

Я даже представить себе не могла, что в такой обжигающей, такой испепеляющей страсти можно замерзнуть насмерть. Осторожно ведя машину, я думала о долгих днях, а еще больше – о долгих ночах, которые Леночка проводит в оглушительном одиночестве. Я думала о том, как изо дня в день она колесит по Москве в своем шикарном и таком ненужном ей “Форде” и откровенно снимает разных и таких ненужных ей мужчин.

Потому что единственный мужчина ее жизни никогда не будет ей принадлежать.

Я думала о том, как она оглушает себя спиртным, как она оглушает себя потными чужими телами, – только для того, чтобы хотя бы так отомстить Братны за его полное равнодушие к ней.

Сейчас я вполне могла допустить, что актрис убила Леночка, что она не остановится ни перед чем, чтобы достать “эту жабу” Марго. Роскошная стареющая Марго, настоящая женщина, великая актриса, без всяких скидок, без всяких приставок “экс”, у Леночки нет никаких шансов, она никогда не будет с Братны, но и не потерпит рядом с ним ни одной женщины.

И эти духи…

Опустив руку с руля, я нащупала флакончик в сумке, достала его и поднесла к глазам. Их немного претенциозное название переводилось с французского как “Лабиринт страсти”.

Оно показалось мне пророческим.

Леночка и правда заблудилась в лабиринте своих страстей, а заблудившись, оставшись в полной темноте, без еды и пищи, с отсыревшими спичками и в рубашке с короткими рукавами, – сошла с ума. Я успела перевидать множество страстей, но никогда еще они не возникали передо мной в таком отталкивающем и вместе с тем абсолютном варианте. Этот абсолют, возможно, толкнул Леночку на преступление. А ведь Братны ничего не стоило быть хотя бы чуть-чуть снисходительным к ней: ужин при свечах, ничего не значащий поцелуй, ничего не значащий акт на белоснежных простынях – Леночка бы сама додумала его, сама бы наполнила его нежностью и смыслом…