Эшафот забвения - Платова Виктория - Страница 36

– Ну, поздоровайтесь, мальчики, – подтолкнула я к Серьге Митяя, шепнув ему на ухо. – Он слепой, ничего не видит.

– Точно. Слепой, как летучая мышь, Гомер и Людвиг ван Бетховен, вместе взятые, – почему-то развеселился Серьга и протянул руку в пространство перед собой.

Митяй осторожно пожал ее, а я педантично заметила:

– Людвиг ван Бетховен, к твоему сведению. Серьга, был глухим.

– Еще и глухим! – ужаснулся Серьга. – Бедняга. Ну, рассказывай, Ева, что за парень, как выглядит. Ну, и вообще про намерения.

– Намерения самые серьезные, – весело начала я, и Митяя передернуло. – Не могу сказать, чтобы он был божественно красив…Толстоват немного…

– Немного?

– Ладно, сдаюсь. Очень толстый. Но добрый. В детстве перенес оспу, так что с лицом тоже не все в порядке. Сильно потеет, но это даже украшает мужчину. Мужчина должен иметь свой собственный резкий запах, чтобы его всегда можно было найти, если завалится за кровать.

– Что-то я не могу унюхать ничего такого, – уличил меня Серьга.

– Он просто сейчас находится в состоянии относительного покоя.

– А-а…

– Знаешь, Серьга, у Митяя только один недостаток.

– Брюхо волосатое, – с завистью предположил Серьга.

– Он не знает, что такое “минет”.

– И ты его до сих пор не просветила?

– Артачится Предпочитает традиционный секс, дурашка.

Митяй слушал наш треп с легким недоумением, переходящим в смятение: этот стиль общения при посторонних мы с Серьгой выбрали давно и довели его до совершенства: он заключался в бесконечном обстебывании себя и других, в не совсем пристойных провокациях и невинном отказе от них. Это был исконно вгиковский стиль случайных компаний и случайного секса в случайных компаниях. Стиль погибшего Ивана, стиль погибшего Нимотси, стиль погибшей Алены. Тогда он не значил ничего, он просто был – и все. Теперь же он помогал Серьге справляться с увечьем Этот стиль Серьга довольно часто практиковал в своем надомном кризисном центре помощи самоубийцам – и самым поразительным было то, что он срабатывал безотказно. За все то недолгое время, которое Серьга просидел на “телефоне доверия”, было всего лишь несколько случаев, когда он не воспользовался им. Эти случаи Серьга называл “важняками” и относился к ним очень серьезно. Последним из них по времени был телефонный роман с пожилой женщиной, имени которой Серьга так и не узнал. А я не узнала ее истории – Серьга так и не рассказал ее мне. Но, похоже, это было что-то из ряда вон выходящее, что-то по-настоящему его задевшее; Серьга сказал тогда: “Ну, щто такое, пощему люди позволяют так обращаться с собой? Втягивать себя в дурацкое кино.. “Не входите в старый дом, можно потеряться в нем…” У нее очень приличный голос, совсем не старый . “Не входите в старый дом…” Ты когда-нибудь слышала такую песенку, Ева?"

Фальшивым голосом Серьга напел мне первые такты песни, которой я никогда не слышала.

Вот и я ее не знаю, этой чертовой песни, пошутил Серьга, иначе мог бы помочь старушке. Спели бы дуэтом…

Серьга так ничего и не рассказал мне об этой женщине, хотя всегда любил пересказывать свои телефонные истории, – “я дал ей слово, что никто ничего не узнает” Женщина довольно долго звонила ему, в ею же самой назначенное время, а потом звонки прекратились. Серьга страшно переживал, что не знает ни ее адреса, ни телефона, что никак не может ей помочь. А потом появились другие “важняки”, и беспечный, как раненый кузнечик, Серьга забыл о ней. И я тоже забыла…

…Хлопнула входная дверь, и спустя минуту в комнате появилась Елик с бутылкой самого дешевого шампанского. На меня и Митяя она даже не взглянула.

Под презрительные взгляды Митяя (“две страшилы и инвалид за распитием выжимок из недозрелого винограда сорта “Алиготе”, ну и картина, хуже не придумаешь”) Серьга откупорил пробку, и она с треском улетела в потолок. Шампанское (самая обыкновенная, разбавленная спиртом шипучка) пролилось ему на колени, и он остался этим страшно доволен.

Жизнь возвращалась к нему, она обещала упоительное путешествие по времени с женщиной его мечты. Я даже почувствовала благодарность к Елику и впервые посмотрела на нее каныгинскими слепыми глазами. Ты красавица, пусть будет так. Сейчас я уйду из этого дома, а ты навсегда останешься в нем. Елик протянула мне стакан с шампанским, я рассеянно взяла его. Митяй брезгливо отказался от пойла, пробормотав нечленораздельное “я за рулем”. Мы с Серьгой и Еликом чокнулись, и я провозгласила тост:

– За вас, ребята. Плодитесь и размножайтесь.

– Прислушаемся к твоим пожеланиям, – серьезно сказал Серьга, – вы тоже не задерживайтесь…

Митяй не удержался и хмыкнул, Елик засадила шампанское одним махом и поставила стакан на журнальный столик: на краях стакана остались следы от ее помады, светло-лиловой, придающей и без того тонким губам девушки сходство с губами мертвеца. Совсем недавно я уже видела следы от губной помады на стакане…

В гримерке, где нашла труп Александровой.

Боже мой, там тоже было шампанское, там могло оказаться не только оно – множество мелких вещей, безмолвных свидетелей убийства, безмолвных соучастников убийства. Сегодня я была на студии и так и не удосужилась зайти в гримерку. Но что я могла увидеть там? Андрей Юрьевич наверняка тщательно продезинфицировал место преступления, он ведь профессионал. Он так и не сказал мне, что они сделали с телом покойной актрисы. Глядя на Серьгу и широко улыбаясь Елику, я дала себе слово завтра же внимательно осмотреть гримерку: мысль о том, что жестокое бессмысленное убийство старухи прошло никем не замеченным, сводила меня с ума. Оно прошло незамеченным, а ты стала соучастницей, еще один прекрасный повод для тоста под шампанское…

– Нам пора. Серьга, – сказала я, – пойду соберу вещи.

Я отправилась в свой угол, к продавленной раскладушке, которая помнила мои накачанные фенобарбиталом ночные кошмары. Не так-то много у меня вещей – я бежала от Лапицкого в джинсах и рубахе, за время, прошедшее после этого, мой гардероб ненамного увеличился, он уместился бы в маленькой сумке или в большом пакете с французской распродажи “Тати”. Свитер с распущенными петлями, который уступил мне великодушный Серьга; блузка для бдений в видеопрокате, две футболки, пара носовых платков, теплые носки, связанные сестрой Серьги, умирающей от лейкемии; отвратительного вида белье, купленное на мелкооптовом промтоварном рынке в Ясеневе у молдавских цыганок, выдающих себя за румынок из Бухареста, – никто не предполагал, что я подзадержусь на этом свете и встречу осень, и застану самое начало зимы. Для того чтобы собраться, мне хватило двух минут, хотя я рассчитывала на три. Ни записных книжек, ни старых писем, ни косметики, ни жидкости для снятия лака, ни броши с выпавшими камнями, ни копеечного колечка с фианитом – полное ничтожество без всякого намека на прошлое. Я сложила все это подобие вещей в полиэтиленовый мешок, чувствуя спиной презрительный взгляд Митяя: жалкая нищенка, невеста без места, существо среднего пола, даже твои седые волосы тебя не оправдывают.

Что ж, чем хуже, тем лучше.

Я поцеловала Серьгу, быстро написала на бумажке телефон съемочной группы – на всякий случай – и повернулась к Митяю:

– Я готова.

– Я давно готов.

– Заезжайте к нам, Ева, заезжайте вдвоем, я пирогов напеку. Мы будем очень рады. Сережа так многим вам обязан, – церемонно сказала Елик, демонстрируя жгучее желание чмокнуть меня в щеку.

Уже “к вам”, очень мило, подумала я. Плевать я хотела на твои пироги. Ноги моей здесь не будет.

Сопровождаемая Митяем, я отправилась в ванную собирать туалетные принадлежности.

Портрет Алены Гончаровой уже не висел на стене, а скромно стоял в уголке, прислоненный к умывальнику: мне было больно видеть его каждый день – каждый день он напоминал мне о ее трагической гибели. Чистить зубы и отмокать в ванне под живым и насмешливым взглядом женщины, погибшей из-за меня, было невозможно. И я, пользуясь слепотой Серьги, сняла его, на большее у меня не хватило сил. У Елика сил хватит: как только она воцарится здесь, Алена будет отправлена за шкаф на кухне, ко вгиковским папкам с рисунками. Ей даже в голову не придет спросить у Серьги, кто это такая..