Эшафот забвения - Платова Виктория - Страница 33

– Пожалуй.

…В гардеробе ресторана нас уже ждал Митяй. Он по-прежнему гонял в руке эспандер. Пока гардеробщик помогал мне справиться со стареньким пальто, купленным два месяца назад на распродаже в Измайлове (на большее при скромной зарплате работницы видеопроката рассчитывать было сложно), Кравчук о чем-то шептался с Митяем. На лице молодого человека застыла взрывоопасная смесь удивления, брезгливости и покорности судьбе. Бедный мальчик, тебя уговаривают ни в чем не отказывать потасканной тетке, свалившейся на твою голову, не иначе. Не очень захватывающая перспектива, что и говорить. Поймав на себе потемневший взгляд Митяя, я широко ему улыбнулась. Похоже, нас ждут веселые расплюевские дни.

– До завтра, Ева, – Кравчук был сама любезность, – будем надеяться, что съемки не прервутся из-за отсутствия главной исполнительницы.

– Передавайте привет Анджею, – еще более любезно сказала я.

– Вам понравился “Попугай Флобер”?

– Я в восторге. И кухня отменная.

– Жду вас в любой вечер, если, конечно, вам негде будет его провести. Я отдам распоряжение своим людям. – Любезность Кравчука перешла в приторное обожание, а лицо Митяя исказила такая гримаса, как будто его долбанули электроразрядником для скота.

– Непременно буду. Спасибо за приглашение. Кравчук действительно поцеловал мне руку на прощание – в этом я не ошиблась. Как не ошиблась и в своих предположениях относительно Митяя. Пока мы шли к машине, его молчание стало еще более враждебным, чем обычно, и – еще более рассеянным. Он искоса бросал на меня полные глухой неприязни взгляды – очевидно, прикидывал, с какой стороны взобраться на мою незавидную тушку, чтобы не стошнило раньше времени. Почему так принято считать, что женщины, у которых нет никаких шансов понравиться мужчинам, в душе – яростные нимфоманки?.. О, я знала об этом все, я могла бы даже прочесть курс лекций на эту тему в каком-нибудь затрапезном Кембридже. Никто другой, кроме меня, не мог судить так объективно, так отстраненно – за свою жизнь я успела побыть и вызывающей уныние забитой дурнушкой, и вызывающей восторг чувственной красоткой. Теперь же я была чем-то среднеарифметическим, я пребывала в состоянии полной независимости – и от откровенной красоты, и от откровенной некрасивости. По-другому это называлось наплевательством и объяснялось просто: я так долго готовилась к смерти, что жизнь во всех ее проявлениях больше меня не волновала. Меня не волновали мужчины, разве что только те, кого я успела предать – вольно или невольно. Но это не лежало в сфере секса, это относилось совсем к другой области небес…

– Куда едем? – по-извозщицки коротко бросил Митяй, заводя машину.

– "Забыл добавить – “хозяйка”, – не удержалась я, – на “Пражскую”, голубчик.

Мы добирались до “Пражской” больше часа – всему виной были чертовы пробки, индустриальная отрыжка часа “пик”. Я курила одну сигарету за другой, Митяй гонял желваки по скулам, демонстративно опускал стекло и покашливал, но мне было совершенно наплевать, что он обо мне думает: сиди и дыши дымом, послушный щенок, если не хватает ума никому не подчиняться. Ты, конечно, чертовски красив, но сейчас меня гораздо больше занимает твой умница-хозяин. Братны был мне абсолютно ясен, вернее, были абсолютно ясны мотивы, по которым он решил скрыть убийство Александровой: для него это лишь досадное препятствие на пути к очередному триумфу, не больше. С тем же успехом и с тем же равнодушием он попытался бы скрыть и более массовые преступления против человечества, включая резню армян в Турции в 1915 году и атомную бомбардировку Хиросимы. Его кино, его профессиональная деятельность действительно были его религией. И, как любая религия, она была нетерпима к еретикам и отступникам, она выжигала каленым железом то, что ей мешало. А смерть Александровой мешала Братны, в этом не было никаких сомнений, Кравчук прав. Но что заставило самого Кравчука принять участие в сокрытии преступления? Пойти на заведомый риск? Прикрыв глаза, я пыталась вспомнить те фразы, которыми обменивались Кравчук и Братны в гримерке, – что-то тогда насторожило меня. Но что? Давай, Ева, ты же можешь анализировать, тебя натаскивали на это в свое время – и это было совсем недавно. Пришло время доказать, что Костя Лапицкий и сонм его ангелов в погонах работали с тобой не напрасно… Кажется, тогда Братны сказал:

"Огласка не нужна ни тебе, ни мне…” И я помню, как изменилось лицо Кравчука. Скрыв убийство, он многим рискует, он профессионал, он сам долгое время проработал в органах, он не может этого не понимать. Значит, для него существует еще больший риск. Такой риск, по сравнению с которым меркнет даже случайное убийство – оно путает им все карты, понятно. Я попыталась систематизировать все то, что успела узнать за месяц работы в группе о Братны и Кравчуке. Возможно, они исподтишка приторговывают антиквариатом, я сама видела, как изящно Братны вытаскивает его из рук доверчивого населения, возможно, они поставили это дело на поток. Иконы, драгоценности, живопись. Не исключено, что при гипнотических способностях Анджея этюд Ля-Гули кисти Тулуз-Лотрека в скором времени окажется одним из лотов на аукционе Сотбис. Возможно, все иностранцы, мелькающие в группе, – не только резко поглупевшие меценаты. И следственная группа, которая завязнет в разбирательстве, сборе улик и очных ставках, вовсе не входит в круг их сексуальных предпочтений… Но это только мои догадки. Интересно, посвящен ли Митяй в дела своего шефа?..

Я искоса посмотрела на молодого человека.

– Что? – спросил Митяй, не поворачивая головы – Любуюсь четкостью профиля. Тебе говорили, что ты чертовски красив?

– Ты первая.

Мстительное “ты” звучало в его исполнении уничижительно я отвечаю тебе, я разговариваю с тобой, я даже могу трахнуть тебя, наевшись предварительно кураги и грецких орехов, но это только потому, что получил определенные инструкции на твой счет. Это не задело меня, но где-то в самой глубине моей остывшей, покрытой запекшейся кровавой коркой души вдруг возник крохотный росток интереса к этому бездумно-красивому парню, едва уловимое желание помериться с ним силами и попытаться приручить. На секунду я даже испугалась этого: безжалостная, привыкшая всегда добиваться своего, сучка Анна Александрова все еще жила во мне. Или я все еще была ею, ведь зло так привлекательно, а откровенный цинизм так сексуален.. Но ведь и Ева – та Ева, которая была до Анны Александровой, – ей в голову могли прийти сходные мысли. Все дело только в знаке, порок и добродетель всего лишь сиамские близнецы, не более того.

– Ты проводишь меня? – спросила я Митяя, когда он остановил машину у подъезда.

– А как ты думаешь?

– Думаю, что мне нужно быть готовой к тому, что, когда я в очередной раз устроюсь на унитазе, ты будешь дышать мне в затылок.

– Правильно думаешь.

…Мы поднимались на лифте в полном молчании – маленькое пространство кабины еще больше отдалило нас друг от друга; волны ненависти, исходящие от Митяя, накрывали меня с головой. Но я не придавала этому никакого значения: в свое время меня не только научили плавать, меня научили выплывать. Теперь я совершенно бесстыдно разглядывала своего конвоира. Между седьмым и восьмым этажами Митяй не выдержал:

– Ну что ты уставилась?

– Мне очень хочется спросить тебя об одной вещи.. Надеюсь, это не запрещено?

– Спрашивай – Ты такой красивый мальчик… Такой самодостаточный… Такой самодостаточно-красивый, что, наверное, сам себя трахаешь. И сам себе делаешь минет. Правда?

Несколько секунд Митяй молчал, переваривая информацию.

– А что такое минет? – наконец спросил он. Я не выдержала и рассмеялась. Это был нокаут, я лежала на ринге в синих атласных трусах и красной майке под номером тринадцать, с безнадежно сломанным носом. Браво, мальчик Митяй, ты увеличиваешь разрыв, три – один в твою пользу, придется использовать другую тактику ведения ближнего боя…

…Я открывала дверь в квартиру Серьги со смутным, малознакомым мне чувством возвращения после долгих странствий. Мы с Серьгой не виделись чуть больше суток, но за это время произошло убийство, успешно дебютировал щадящий вариант киднеппинга, и я, как всегда, умудрилась влипнуть во все эти истории. Теперь мне придется долго объяснять Серьге, почему я должна уехать – как раз накануне второго понедельника, обычного банного дня, когда я купаю Серьгу в ванне. От варианта с двухнедельным выбором натуры за версту несет липой, но ничего умнее мне не приходит в голову. Я даже не смогу поговорить с ним толком, тень Митяя, как тень отца Гамлета, будет незримо нависать надо мной. Это похоже на предательство, на бегство с поля боя, и Серьга обязательно заметит фальшь в моем голосе: слепые люди всегда замечают то, что не в силах почувствовать все остальные…