В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 83

Серж ушел, когда объявили, что до отправления “Красной стрелы” осталось пять минут, и я почувствовала легкий укол – мне хотелось понравиться ему, а он даже не понял этого.

Никогда в жизни я не ездила в спальных вагонах, вот уж действительно бедная сиротка, а теперь в моем распоряжении было целое купе, что произвело на проводника – тихого вышколенного парня – неизгладимое впечатление. Я казалась ему чьей-то запретной любовницей, зависшей где-то между Петербургом и Москвой, последней страстью угасающего питерского чинуши – это читалось в глазах проводника. Пожалуй, мне нравился и этот проводник, и сам вагон с ковровыми дорожками, безыскусными растениями на окнах и свежим накрахмаленным бельем. Можно растянуться и выспаться, можно заняться любовью, можно смотреть на проносящиеся в окнах огни…

Я отказалась от чая, который предложил мне проводник. И от водки, которую предложили мне два брата-акробата, два подвыпивших молодца из соседнего купе. У молодцов были жизнерадостные ряхи бывших комсомольских работников, возделывающих ныне ниву предпринимательства. Они двусмысленно подмигивали и настойчиво зазывали меня в свое купе, просчитывая в затуманенных от водки мозгах вялый вариант “лямур а-ля труа”.

Наплевав на радужные перспективы, я закрылась в своем чисто прибранном купе, сняла ботинки и вытянулась на полке.

Вот и все. Питер кончился.

Вот и все. Вот и все. Вот и все.

Вот и все, шептали мне колеса, Питер кончился, а вместе с ним кончилось и несколько жизней. Я подумала об Алене, рассеянно поплакала, вспомнив о своем так и не отправленном письме. А ведь я собиралась послать его на адрес Алены, чтобы сообщить, где искать и ее, и машину. Собиралась, но так и не отправила – все то, что произошло после смерти Алены и Фарика, меня если не оправдывало, то хоть как-то извиняло. На эти смерти наложились другие смерти – и все мои благие пожелания пошли прахом. Конечно, если бы я не встретила Власа и уехала бы в Швецию…

И сейчас же другая мысль пришла мне в голову – такая ясная, что я даже удивилась – почему она не посетила меня раньше.

Паспорт.

Паспорт, который сделала мне Алена.

Ее начнут искать. Ее уже начали искать. И это будет серьезное расследование, отец Алены не даст покоя ленивым питерским ищейкам (“А с прокурором города он в бане моется по четвергам, они там друг другу спины натирают…” – вспомнила я Аленины слова). Им ничего не стоит выяснить, что за несколько дней до исчезновения Алена сделала паспорт кому-то из подруг. А в паспорт наклеена моя фотография. И я даже не знаю, каким путем Алена добыла для меня этот проклятый паспорт. Если все законно – а иначе и быть не могло, – то этот факт обязательно всплывет…

Но – странное дело – это не очень испугало меня. Тогда – поздним летом и ранней осенью – у меня была единственная цель: уехать из страны, уехать любым способом.

Но сейчас я осталась.

И мне было наплевать, найдут меня или нет, – и это чувство целиком и полностью принадлежало Еве. Как и другое – главное, чтобы меня не нашли до тех пор, пока я не сделаю того, что должна сделать. Иначе игра не стоит свеч и все смерти были бессмысленны.

Но если им не составит труда выйти на мой паспорт, то ровно такое количество затрат потребуется, чтобы установить, что Алена Гончарова купила тур в Швецию на два лица. Пока они будут запрашивать Швецию, пока не кончится сам тур, беспокоиться о ней всерьез вряд ли кто станет…

Сбивчивые рассуждения утомили меня – в конце концов, почему именно я должна продумывать ходы других людей? Видимо, сценарная хватка неистребима, спасибо мастерам и свет Ивану…

"Пожалуйста, душа моя! – откликнулся Иван. – Только тут ты путаешь. Такой фигне я тебя точно не учил!"

Не учил так не учил, черт с тобой… Предоставим каждому делать то, что они должны делать. Как это – хозяину – хозяиново, а псу – псово.

Я вытащила из рюкзака конверт с деньгами. В конверте лежала тысяча долларов, как и было оговорено. Значит, мою скромную просьбу урезать гонорар за предательство Власа он посчитал не кокетством, а нравственной позицией, ай да Грек! Сейчас меня мало заботило, на какие средства я буду жить в Москве, этом гигантском пылесосе, жадно всасывающем деньги. Всяко – не пропаду, на первое время хватит, а потом присмотрю себе полулегальную работенку или полулегального мужичка. А возможно – все кончится еще до того, как иссякнет тысяча. Об этом я не думала, но паспорт с открытой визой в Швецию топить в туалете скорого поезда не собиралась.

Впервые за несколько последних дней я оказалась в ситуации относительного покоя, мне не нужно было просчитывать линию поведения на ближайшие десять минут, я могла расслабиться и переключиться на обдумывание стратегического плана. Я положила конверт с деньгами на столик, там же пристроила два своих (теперь уже практически бесполезных, как смутно догадывалась) паспорта – общегражданский и заграничный. Потом наступила очередь ключей, их у меня было две связки – от моей новой московской квартиры и от жизни убитого мной Сирина – эта связка интересовала меня куда больше.

Затем на столик был выложен паспорт Сирина: добропорядочный человек, ничего не скажешь. И паспорт добропорядочный – такие внушают уверенность: он ни разу не терялся, исправно терся в кармане как минимум последние двадцать лет. Края дерматиновой обложки поистрепались, первый лист, из которого я узнала, что Сирина зовут Дрондин Леонид Харлампиевич, был заляпан чем-то жирным.

Леонид Харлампиевич родился в 1949 году в городе Кишиневе, находился в разводе с гражданкой Филипповой Верой Борисовной, детей не имел и постоянно проживал в Текстильщиках. Я положила на паспорт Сирина ключи от его квартиры – и у меня созрело смутное желание в ближайшем времени эту квартиру посетить: мысль о звонке таинственного знакомого Сирина, который заставил обоих киллеров пойти на никчемное плохо оплачиваемое убийство, гвоздем засела у меня в голове. Если они близкие друзья – значит, можно попытаться найти что-нибудь в записных книжках Сирина, в его вещах; что-нибудь, что натолкнет меня на след.

Вещи мертвых людей.