В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 138

Это продолжалось бесконечно, он вел и вел меня за собой, подталкивая к вершине растрескавшимися от страсти губами, – и я ощущала каждый изгиб, каждое движение его узкого тела, я отвечала тем же. Спутавшиеся волосы, спутавшиеся губы – я знала, что уже никогда не найду в себе себя – только Дана.

И, когда мы, обессилев, преодолев сумасшедший пик страсти, наконец спустились в долину, так и не смогли распутать ни тел, ни губ, ни волос…

…Я проснулась от поцелуев, совсем других, нежно-утренних, но тоже опасных: в самой глубине этих поцелуев дремала страсть, ей ничего не стоило перегрызть цепь и вырваться на свободу.

– Как ты? – спросил Дан, и совсем рядом я увидела его расширенные темные зрачки. Он сидел на краю кровати, низко склонившись надо мной.

– Я люблю тебя и очень хочу есть… – жалобно сказала я и прижалась к нему лицом.

– Ты не разочарована?

– Разочарована тем, что первым проснулся ты.

– Я вообще не спал. Я смотрел на тебя.

– И что?

– Мне очень хотелось сказать тебе, что я люблю тебя, но я побоялся разбудить. Пришлось перенести признание на утро.

– Признавайся.

– Я люблю тебя.

– А я хочу есть…

– А я люблю тебя.

Я не могла оторвать взгляда от его сросшихся бровей, от взъерошенных волос, от губ, которые признавались мне в любви…

– Я передумала. Я не хочу есть. Я хочу тебя.

Я откинула одеяло, и мое тело застыло в ожидании. И он лег со мною рядом, и обнял меня, и все началось – и повторялось снова и снова…

…И снова я сбежала от Дана в сон, только чтобы не потерять голову, потому что сердце было потеряно навсегда…

И когда я проснулась, Дана опять не было рядом со мной. Опять были сумерки, но теперь он сидел за монитором компьютера. Его сосредоточенный затылок притягивал меня как магнит. Я тихонько встала, подошла к нему и обняла за плечи.

– Ты проснулась? – спросил он, сосредоточенно вглядываясь в монитор, по которому бежали какие-то строки: все это было для меня китайской грамотой.

– Нет, все еще лежу в постели и похрапываю в твоих объятиях. Поужинаем?

– Я уже сожрал половину холодильника. И сейчас снова должен уехать. Я ведь просмотрел эту кассету, несколько раз, заставил себя это сделать. Посиди со мной…

Дан взял меня на руки и стал тихонько качать.

– Это ужасно. Я даже представить себе не мог, – по его лицу пробежала тень, – представить не мог… Но, кажется, там есть одна зацепка, один маленький план, ради которого стоит убить не одного человека. Я думаю, мне удастся его увеличить и списать на дискету.

– Кажется, я знаю, о чем ты говоришь, – просто сказала я.

– О чем?

Мне показалось, что тело его напряглось, – так напрягается тело охотника, когда он чувствует, что чужой плешивый ястреб собирается уволочь из-под носа добычу, которую он выслеживал несколько дней. И никаких лавров ему уж точно не достанется…

– Там есть один кадр, когда камера уходит из комнаты, уже после смерти Юленьки. Силуэт автомобиля, две фигурки рядом с ним, но ничего рассмотреть невозможно. Дохлый номер.

Дан внимательно посмотрел на меня:

– Знаешь, я восхищаюсь тобой. Я действительно тобой восхищаюсь. Только в одном ты не права – такие вещи вполне реально увеличить при нынешнем уровне техники.

– Микеланджело Антониони, фильм “Блоу ап”, “Фотоувеличение”, – меланхолично сказала я. – Там один не в меру любопытный фотограф, типа меня, тоже пояснял нечто необычное… Если случайно обнаруженный труп может быть необычным. Вот только при сильном увеличении понять ничего конкретного невозможно. Черты расплываются и теряют резкость.

– Твой фотожурналист не занимался компьютерами. Сегодняшние технологии позволяют произвести увеличение почти без потерь, нужно только перегнать изображение на дискету. Этим я и собираюсь заняться сегодня ночью.

– А дома нельзя? – В моем голосе прозвучали нотки ревнивой домохозяйки, я не хотела расставаться с Даном ни на миг.

– Для этого нужно специальное оборудование… Как думаешь, существуют еще кассеты, дублирующие эту?

– Если бы они существовали, Александра Анатольевича смели бы совсем другие люди, и поставили бы к стенке они, а вовсе не Дан Сикора, – рассудительно сказала я.

– Слушай, ты меня просто потрясаешь! – Дан поцеловал меня. – Тебе нужно работать в ФСБ, а не быть возлюбленной жалкого компьютерщика.

– Это ты-то жалкий?!

– Я-то, я-то, – Дан улыбнулся, почти так же, как на таиландской фотографии.

– Тебе понравился Таиланд? – вдруг спросила я.

– Таиланд? – Дан непонимающе смотрел на меня.

– Ну да, Таиланд, я видела фотографии, они на полке, под кувшином… А где еще ты был?

– Ну… Кое-где все-таки был.

– А вот я никогда не была за границей. Дан торжественно поднял руку:

– Обещаю показать тебе мир! Только покончим с этим грязным делом… А вообще Таиланд – забавная страна. Там даже у старух нищенок на паперти сотовые телефоны. И в то же время даже в пятизвездочных отелях нет сливных бачков, только тумбочки с водой, можешь себе представить?

– А Испания – забавная страна?

– Похожа на тебя – такая же страстная.

– А самая красивая?

– Самая красивая страна – это ты…..И он снова уехал, и я снова осталась одна. Но теперь, когда голова обрела относительную ясность, я вдруг подумала о том, что Дан уехал делать мою работу. И нести то, что было моим, и только моим крестом.

И тогда я решилась на то, на что не решилась бы никогда, если бы была чуть менее счастлива, чуть менее неодинока: я взяла дневник Нимотси и раскрыла на тех, последних, объятых ужасом страницах, в которых он уже знал всю правду, но ничего не мог изменить. И снова неровные, больные строчки запрыгали у меня в глазах – строчки, которые невозможно было разобрать.

Но сделать это было необходимо. Может быть, в них есть один из возможных ключей, может быть, эти отрывистые, ничего не значащие буквы-символы все-таки выстроятся в единую стройную картину.

Я включила настольную лампу и села за дневники Нимотси с твердым намерением не подниматься из-за стола, пока не прочту все. Но они по-прежнему были тайной за семью печатями. Искаженное чувством вины и наркотиками сознание Нимотси передало эту искажснность рукам. Тогда я решила действовать по-другому: нужно выписать весь рукописный алфавит Нимотси еще со времен первых записей, относящихся к Греции. А потом просто отследить деформацию, мутацию букв – какими бы страшными они ни были – манера письма, его стиль, наклон, характерные приемы не могут измениться мгновенно. Я даже не пыталась вчитываться в написанное Нимотси. Найдя понятные, знакомые буквы, я тут же искала их искалеченных братьев-близнецов на следующих, поздних станицах.