В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 136

– Я знала только о Володьке… Ведь это он подставил Нимотси. Нимотси позвонил ему, и на следующий день его убили. И в Володькином клубе встретила Александра Анатольевича…

– Точно! Вот откуда мне известно его лицо. Я несколько раз был в “Апартадо” и, кажется, встречался с ним…

– Я даже пыталась строить ему глазки – ты же знаешь, к чему может прибегнуть женщина…

– Неужели ты хотела соблазнить его?

– Если бы он повелся, я бы сделала это не задумываясь, – честно призналась я.

– Прошу тебя, не надо…

– Но тогда я не знала тебя.

– Пожалуй, это извиняет тебя. Но не его! Нужно быть полным идиотом, чтобы пройти мимо такой девушки.

– Должно быть, я была не в его вкусе… Но все равно – Александр Анатольевич был единственной реальной ниточкой, а Володька был мне нужен как проводник.

– Интересно, как же ты собиралась все осуществить?

– Ну-у… Я бы договорилась о встрече по телефону. Съездила бы на нее, возможно, увидела бы главного. Это было непременным условием – приезд главного. Я бы засекла его и… Что-нибудь придумала… Тебя, например.

– Боже мой, я ведь мог потерять тебя, даже не встретив… Ты такая бесстрашная, потому что наивная? Или наоборот?

– Знаешь, а ведь я была очень некрасивая. Очень некрасивая, пока мне не сделали новое лицо. Я должна тебе это сказать… Теперь ты знаешь обо мне все.

– А что было самым некрасивым? Нос или глаза? – подумав секунду, спросил Дан, – Глаза.

Он осторожно поцеловал меня в глаза.

– Нет, пожалуй, и нос тоже.

И он нежно коснулся моей переносицы.

– А если быть совсем честной – самыми некрасивыми были губы…

Он нашел мои губы… Это был долгий поцелуй; такой долгий, что в самой глубине моего черепа, у шейных позвонков, гулко забилась безумная и сладкая мысль – а вдруг я состарюсь и умру, прежде чем Дан оторвется от меня?.. Но она тут же потеряла значение, как потеряло значение все остальное.

– Черт знает что, я хочу тебя… Я ужасно тебя хочу… – прошептал мне Дан.

– Почему же – “черт знает что”?..

…Дан жил в центре Москвы, недалеко от Тишинского рынка, Тишинки. Старой Тишинки уже не было, но когда-то давно, еще во ВГИКе, Нимотси купил там себе сумасшедшие, совершенно новые галифе с кожаным задом; Иван – летный шлем, подаренный впоследствии китайцу Фану; а я – только из чувства солидарности – маленькую фарфоровую статуэтку танцующей узбечки, которую мы благополучно разбили на обратном пути.

…Это был тихий, абсолютно московский двор, в нем не было ничего от панельного оскала окраин.

Дан припарковал машину, и несколько минут мы сидели молча. Я понимала, что между этим его приездом домой и всеми другими приездами лежит непреодолимая пропасть, на дно которой сброшены трупы убитых им людей. Но Дан, кажется, совсем не вспоминал об этом.

– Пойдем, – сказал наконец он, – пойдем, я познакомлю тебя со своим домом… Уже пора.

Он вытащил из машины все, что было связано со мной и с моей историей. И мы поднялись на третий этаж.

…Квартира Дана оказалась почти такой, какой я представляла ее себе, хотя я никогда не задумывалась над этим. “Он привел тебя в свой дом, он привел тебя в свой дом…” Справившись с первым чувством слабости от этого, я принялась с любопытством изучать убежище Дана: немного небрежный порядок человека, который долгие годы живет один; много дорогих вещей, купленных в порыве симпатии, мгновенно вспыхнувшей страсти, и почти тотчас же забытых. Только одно осталось неизменным – дух Испании, о котором что-то говорил мне Серьга, сочетание приглушенного красного и глубокого желтого, кровь и песок – это был не надменный взгляд матадора, а взгляд раненного пикой быка, мир которого уже потерял ясность.

Ничего похожего я не видела никогда – простая, грубо сколоченная мебель в обеих комнатах – только очень богатый человек может позволить себе такую простоту; огромный стол без всяких письменных ящиков – должно быть, его часто скоблили ножом в каком-нибудь андалузском доме; широкая низкая кровать, стена, набитая книгами, альбомы и журналы, валяющиеся прямо на полу. Пол был деревянный – почти такой же, как в маленьком доме у моря. Доски янтарно блестели и притягивали к себе. Не хватало только католического распятия на стене, чтобы сходство с другой жизнью было полным, – его с успехом заменили два компьютера, стоявших на столе.

А на стене, возле кровати, я увидела свой собственный портрет… Было еще несколько картин – не картин даже, небрежных набросков, взнузданных изящно выполненными паспарту: все они изображали корриду. Это явно была рука профессионала (“афисьонадо”, как сказал мне Дан, человек, разбирающийся в искусстве корриды), которому скорее интересна динамика боя, а не четкие контуры его участников…

– Ты дома, – Дан легонько подтолкнул меня вперед, – ты ни о чем можешь не беспокоиться. Есть даже горячая вода и полотенца, а мне нужно сделать пару звонков. Я ведь сорвал сегодня несколько встреч…

– Прости меня.

– Нет, это ты прости меня, – серьезно сказал Дан. – Прости, что я не появился раньше.

Он сам набрал мне ванну, и я с удовольствием влезла туда, больше всего мечтая о том, чтобы он пришел ко мне.

Но он не пришел.

Я слышала сквозь неплотно прикрытую дверь, как он спокойно о чем-то разговаривает по телефону, как ходит по квартире, стараясь не потревожить меня, как позвякивает посудой на кухне.

И хотя теплая вода успокаивала, убаюкивала меня, наполняя все тело свинцовой усталостью, – оставаться одной, зная, что он здесь, рядом, было невыносимо. Я наспех вымылась, укуталась в халат, хранивший запах его тела, и выскочила из ванной.

Дан был на кухне. Он по-прежнему говорил по телефону, прижимая трубку к подбородку и расхаживая вдоль окна с огромной миской, в которой сбивал яйца, – никаких миксеров, никаких кухонных комбайнов, старенький венчик, только и всего.

Увидев меня, он прикрыл трубку ладонью и радостно сказал:

– Я делаю омлет. Будешь?

– Буду…

Я села на стул, подперла подбородок ладонью и стала смотреть на своего домашнего героя, который разгуливал по кухне босиком и в расстегнутой рубахе. Иногда он поворачивался ко мне, рубаха разлеталась, и я видела его грудь с маленькими коричневыми сосками и часть плоского живота – тогда я почти теряла сознание и сердце начинало бешено колотиться в горле.