В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 109

– Визитной карточкой? Тогда, если можно, – с кием в руках.

– Играешь? – несказанно удивился Володька.

– Есть такой грех, – набивала себе цену я, – одно плохо – в вашей испанской эстетике ничего не смыслю.

– Это необязательно.

– Маленький нюанс – сколько это будет стоить?

– На прокладки хватит, – сально улыбнулся Володька. – И другие бытовые мелочи. О цене договоримся в следующий раз. Это официальное предложение.

– Я подумаю.

– Она еще думает! Да вы с ума сошли, дамочка. Даже мои знакомые вгиковские бестии никогда не получали таких предложений. А они, скажу тебе, девицы в порядке, и знаю я их уйму лет. А вот поди ж ты… Поймала меня, а я калач тертый и в вопросах женской привлекательности соображаю.

– Я в курсе.

– Ладно, если чашку кофе страждущему не нальют… – Прищурив глаз, Володька взглянул на меня.

– Не нальют.

– ..тогда оставляй координаты. Созвонимся.

Мы обменялись телефонами. Это был тот самый телефон, по которому звонил Нимотси. Я благополучно покинула машину Туманова, который больше не делал попыток сопровождать меня.

…Я заснула мертвецким сном, а проснувшись, провалялась в кровати до самого обеда. Судя по всему, жизнь обещает быть бурной. Набирайся сил, Ева. Кушай манго и авокадо, покупай крем от морщин и водоустойчивую тушь…

После двух начались звонки. Первым прорезался, казалось, никогда не спавший Туманов. Мы договорились встретиться в клубе вечером, он специально заедет за мной, спасибо, очень любезно с твоей стороны… Затем наступила очередь Серьги. Он мутно извинился за изгаженную ночь, попутно пожаловавшись на взрывной марийский темперамент. Я легко извинила его, мы поболтали о клубных мелочах и о сорванном кинжале, который Серьга не помнил, и лишь потом он спросил:

– Ну что, пообщалась?

По злобно-завистливому тону я поняла, что он имеет ИКУ толстого счастливчика Туманова.

– Был грех, – ответила я, – спасибо, что свел с таким экстравагантным человеком.

– Запупырил? – напрямик спросил Серьга. Его видимая асексуальность позволяла говорить в таком покровительственно-циничном тоне с любой женщиной.

– До этого не дошло.

– Я чего звоню… – Серьга воспрял духом. – Может, попозируешь мне? Написать тебя хочу.

Я согласилась. В этом не было ничего подозрительного. Тем более что именно у Серьги как у завсегдатая клуба в самой непринужденной обстановке я могла узнать кое-какие подробности не только о Туманове – он-то как раз интересовал меня меньше всего, – но и о Шуре Шинкареве, которого я знала под почтительным именем Александр Анатольевич. Я попросила Серьгу приехать ко мне, на проспект Мира, – и, похоже, он обрадовался.

Спустя два часа он появился, груженный, как мул, какими-то облезлыми спортивными сумками. А еще через час я уже сидела на импровизированном подиуме в окружении реквизита, привезенного Серьгой. Преобладала глина – кувшины с проломленными боками и сетью мелких трещин; ритуальные фигурки, смахивающие на детали жертвоприношения; совершенно потрясающая кофейная мельница, пережившая не одно столетие. Уйма времени ушла на ткань, в которую оборачивал меня Серьга; фантастические расцветки, способные жаром, идущим изнутри, испепелить не одну человеческую душу. Наконец подходящий тон был выбран.

Серьга засунул в магнитофон кассету эквадорских инков – нежная флейта и гортанные выкрики разреженного воздуха Анд.

– По-моему, ты мне льстишь, – сказала я, когда Серьга углубился в холст. – Я всегда подозревала, что экзотична, но не настолько же!

– Экзотика здесь ни при чем. Я экзотики во ВГИКе навидался – и тех, которые с пальм слезли, и тех, которые гашиш потягивали, что твою приму – индусов всяких да филиппинцев. И даже немок, которые ноги не бреют, – парировал безнадежно гладкий, безволосый Серьга. – Просто мне ясно, что ты совершенно нездешний человек. У тебя лицо странное. Не отсюда, – Из забытых Богом племен Амазонки, что ли?

– И не оттуда. Я выбрал что-то похожее и все равно чую, не то… Лицо другое.

– Другое?

– Ну, неразмятое, что ли. Не могу уловить суть. Это привлекает, но совершенно непонятно, – сказал бесхитростный Серьга. – Как будто ты сама по себе, а оно – само по себе. Не знаю, как объяснить.

Зато я знала. Уйдя за занавес своего нового лица и репетируя там новую пьесу, я наивно думала, что могу скрыться от всего мира. Но этот сермяжный марийский парень вот так на раз нашел крохотную дырку и теперь вовсю подсматривает.

Стараясь отогнать эти неутешительные для меня мысли, я завела ничего не значащий разговор о вчерашней ночи – от него Серьга благополучно отклонился. Шуру Шинкарева он не знал вовсе – так, ходит изредка в клуб, у него какие-то дела с Володькой. Когда-то бывал чаще, когда Володька вплотную сидел на консумации, теперь лишь изредка. Туманов – хитрая сволочь, но парень незлобивый; еще во ВГИКе мог подать на Серьгу в суд, да не подал.

– Это за что же? – спросила я, прекрасно зная историю Серьги.

– Да в морду дал из-за твоей гнидской Алены. Имя прозвучало, как пароль, и этого оказалось достаточно, чтобы плотина оказалась прорванной, а Серегина душа затопленной, как рисовые поля. О чем бы он ни говорил – разговор возвращался к Алене, к тому, какая она тварь, искусительница, двустволка, праздная сволочь, сидящая на деньгах своих родителей, стерва, подонское рыло, красотка хренова…

– Да ты, никак, ее любишь до сих пор! – наконец не выдержала я.

Лучше бы я этого не произносила. Серьга бросил уголь, которым делал рисунок, и даже покраснел от возмущения. Мне с трудом удалось его успокоить, вытащить из прошлого и вернуть в сегодняшний день. Только для того, чтобы не разрыдаться самой: я одна знала, что Алены нет в живых, и каждое воспоминание о ней убивало ее снова и снова. Я никогда, никогда не скажу об этом Серьге даже под страхом смерти – а он все спрашивает и спрашивает: как она живет, какая она и любит ли по-прежнему клубнику с сахаром…

Получив на все некоторое подобие ответов, Серьга стал рассказывать о Москве, о той специфической жизни, которой теперь принадлежал сам. Он так и не смогло конца адаптироваться, и все его беглые и довольно забавные характеристики были похожи на записки путешественника. Путешественника, который прибыл в страну, языка которой не знает. Героем историй был он сам. О мужчинах, большинству из которых он проигрывал, Серьга говорил довольно смазанно. А женщин классифицировал просто – они делились на две категории: