В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 100

Наконец я прорвалась. На том конце провода послышались долгие гудки; секунды, дробящие их, показались мне вечностью.

Бери же, бери же, ну!

Наконец трубка ответила серьезным и несонным голосом:

– Я слушаю.

– Это Олег Васильевич Марилов?

– Да. Кто говорит?

– Вы меня не знаете. Я от Игоря Викторовича.

– Слушаю. – Голос мгновенно подобрался, стал внимательным, как у ученика, просидевшего на первой парте всю среднюю школу.

– Он дал ваш телефон. Сказал, что вы можете помочь, – Прямо сейчас?

– Я в милиции. Влипла в историю. А он сказал, что можно обратиться к вам.

– Как вас зовут? – спросил Олег Васильевич.

– Ева, – я приложила ладонь к трубке, – Ева Апостоли. Я влипла, понимаете…

– Что-то серьезное?

– Не знаю… Нет.

– Номер отделения? – деловито спросил Олег Васильевич.

Я назвала номер отделения – таким, каким запомнила его на вывеске перед входом, – а потом добавила:

– Это Текстильщики. – И не удержалась от пассажа – нелогичного, но в высшей степени женского:

– Вытащите меня отсюда. Пожалуйста.

Он молчал, и я расценила это по-своему.

– Если вы ничего не можете сделать, я не в обиде. – Теперь в моих словах выгибала спину полная достоинства поза подростка, который берет на себя вину за ограбление автосервисного центра.

– Да нет, я просто прикидываю, за сколько могу добраться, – наконец отозвался таинственный Олег Васильевич. – Как, еще раз, вас зовут? Я повторила.

– Что вам инкриминируют? Надеюсь, не двойное убийство с отягчающими?

– Да нет же! Меня попросили приехать по одному адресу, а там сработала сигнализация…

– Ладно, подробности при встрече. Отбой. Я положила трубку и теперь уже бесстрашно взглянула на дежурного.

– Ну что? – поинтересовался он.

– Все в порядке. Спасибо.

Он проводил меня в камеру, казавшуюся теперь знакомой до мелочей. Я вытянулась на досках, прикрыла глаза и попыталась представить себе таинственного Олега Васильевича: почему-то он оказался сразу похож и на Грека, и на простреленную голову Сирина. Поджарый, слегка состарившийся подбородок, резкие морщины у глаз, седые волосы зачесаны назад, печатка на безымянном пальце… Нет, с печаткой я, пожалуй, перегнула. Голос не давал никакого представления, он может оказаться кем угодно, не исключено, что благородным злодеем, по которому сохнет кордебалет театра оперетты… Во всяком случае, теперь хоть что-то зависело не от меня.

Я подложила руки под голову и незаметно уснула. А проснулась оттого, что лязгнула дверь камеры. В нее вошел Питомза. Он едва сдерживал ярость, но обращался со мной почтительно. Больше всего ему хотелось врезать мне по зубам, даже нейтральные милицейские лычки оскалились от ненависти. Питомза смотрел на меня своими суженными глазами, как будто взрезал кожу потихоньку – как ломтики дыни…

– Повезло тебе, – шепнул он. – Нашелся тут один высокопоставленный член. Бабка за дедку, дедка за репку – вот и вытащили тебя.

– Вы еще внучку забыли. Жучку, кошку и мышку, – поправила я. – А вообще спасибо. Соснула даже. Приятно было с вами познакомиться.

– Твой фарт. Иначе ты бы у меня соснула… В другом месте и по другому поводу, – бессильно пригрозил Питомза. – Топай пока!

…На месте дежурного, откинувшись на спинку стула, сидел человек в белом плаще.

Совсем иной. Не похожий на того, кого я представила себе перед тем, как заснуть.

Ласка или горностай.

Небольшая аккуратная голова, очень узкое тело, которое не мог скрыть даже плащ. Светлые волосы, в которых любая седина затеряется, как скиф в степи; довольно молодое лицо, лишь увеличивающее сходство с лаской или горностаем. Он улыбнулся, но зубы подкачали, оказались не в породу – крупные и восхитительно белые, как куски колотого сахара.

– Привет, – сказал телефонный Олег Васильевич тоном старого знакомого, постукивая по моему рюкзаку кончиками пальцев, – а мы уж заждались. Что ж ты вводишь в заблуждение работников доблестных органов, душа моя? В одном же ведомстве работаем.

– Уж вы простите, Олег Васильевич, – развела руками я, – так получилось.

– Надеюсь, недоразумение исчерпано? – обратился Олег Васильевич к своре ментов. – Значит, я ее забираю.

Олег Васильевич встал, взял меня под руку, и мы направились к выходу, минуя множество ненужных, почти бутафорских перегородок и отсеков.

…Когда мы вышли на улицу, в лицо ударила подсохшая московская ночь. Никогда еще изгаженный городом воздух не казался мне таким свежим. В полном молчании мы дошли до машины Олега Васильевича – “Шкода-Фелиция” цвета мокрый асфальт. Олег Васильевич распахнул передо мной дверь.

Я уселась на сиденье рядом с водителем, сразу же пристегнулась ремнем и повернула голову в сторону Марилова.

– Куда? – спросил Олег Васильевич.

– На проспект Мира, если вас не затруднит.

– Теперь меня уже ничто не затруднит, – хмыкнул Олег Васильевич и тронул машину с места.

Некоторое время мы ехали молча. До тех пор, пока меня не начала грызть смутная досада на полную, вопиющую бесстрастность этого человека – вытащить незнакомую деваху из каталажки и даже не поинтересоваться, почему она туда попала. Ладно, если он не поинтересовался – я поинтересуюсь.

– Лихо у вас получилось!

Он не удостоил меня ответом, сосредоточившись на дороге. Профиль у него тоже был звериный, стянутый к чересчур широким крыльям носа. Так и есть – ласка, я не ошиблась.

– И как только удалось? Ни малейшей реакции.

– Вы, должно быть, внебрачный сын министра внутренних дел – вон как все уладили. Или нет – консультант хельсинкской правозащитной группы… А может, генерал от инфантерии?

– Мимо, – наконец разлепил губы он.

– Мимо так мимо. Вы случайно не знаете, что такое “питомза”?

Наконец-то он удостоил меня взглядом.

– Тебе-то зачем?

– Этот вопрос мучает меня последние несколько часов.

– Случайно знаю. Это такая проволочная сетка. Ее используют водолазы для сбора трепангов. И снова – молчание.

– А что такое трепанги? – глупо спросила я. Олег Васильевич засмеялся – в свете пролетавших одиноких реклам блеснули зубы.