Смерть в осколках вазы мэбен - Платова Виктория - Страница 8

— Это чем же таким важным он занят? Выпивохи прекратили дебаты и уставились на меня.

— Он с Лилькой обсуждает новый проект, — хмыкнул Миша.

— Ага, новую рубрику на старом диване, — влез вертлявый Гера Газарян. — Не знаю только, старой концепцией воспользуются или новую изобретут.

— Ты о чем это? — удивился Лембаум. — Какая еще концепция?

— Хитрая концепция, — парировал Гера. — Некоторые практики называют сто различных ее аспектов, а есть такие умельцы, что аж до пятисот доходят.

— Вот ты о чем, — въехал наконец-то Яша, — так бы сразу и сказал. Думаю только, что нашему редактору столько… концепций ни к чему, сойдет и одна проверенная.

— Хватит трепаться, — осадила я их, — мне главный до лампочки. Где дядя Сережа?

— В каморке у себя, где же еще ему быть? — Миша пожал плечами.

Любители горячительных напитков сразу потеряли ко мне всякий интерес и вернулись к спору, что лучше, «Семь футов» или пивнушка за углом.

— Пошли бы лучше в бар, — посоветовала я им, — культурно бы посидели, музыку послушали.

Посмотрев на меня как на ненормальную, мужики пришли наконец-то к какому-то решению и потянулись к выходу. В каморке дядя Сережа возился с какими-то дощечками. Раньше это был чулан, в котором хранились тряпки, ведра, веники и прочий поломоечный инвентарь, но Воронцов, посчитав непозволительной роскошью иметь на двух этажах два одинаковых помещения, тем более что уборщица все равно одна и убирается только два раза в неделю, переделал чулан под свою мастерскую.

Мастерская, конечно, это громко сказано. Сергей Валентинович помещался в ней с трудом, да еще и натаскал разных деревяшек и железок, поставил небольшой верстачок, укрепил тисочки, прибил полочки, на которых разместил разный инструмент, так что в помещении развернуться без риска сломать или повредить себе что-нибудь было невозможно. Но дядя Сережа прекрасно здесь помещался и оказывал разные мелкие услуги в плане починки чего угодно всей нашей редакции.

— Дядя Сережа. — Я заглянула в каморку.

— Леда, — Сергей Валентинович поднял голову от верстачка, — что случилось, золотце?

— Машина не заводится, дядя Сережа, не знаю, что и делать.

— Посмотрим, золотце. — Он снял очки и сунул их в нагрудный карман старенького пиджачка.

— Спасибо, дядя Сережа.

— Да не за что, золотце.

Мы спустились к машине. Воронцов открыл капот, покопался немного и объявил:

— Карбюратор барахлит.

— А сделать что-нибудь можно?

— Можно, тут работы на копейку.

— Я заплачу.

— Оставь свои грошики при себе, золотце, купи шоколадку. Через пару часиков машина будет как новенькая.

— Ой, спасибо. Вы такой чудесный, дядя Сережа, такой замечательный.

— Ладно уж, — пробормотал он, — какой есть. Через пару часов можешь ее забирать.

Я задумалась. Сидеть два часа в редакции было выше моих сил. Уж лучше прогуляться по магазинам или посидеть, на худой конец, где-нибудь в кафе.

— Не можешь ждать, золотце? — понял мое настроение дядя Сережа.

— Могу, если придется. Вот только думаю, может, мне пока куда зайти?

— Не хочешь? — кивнул Воронцов в сторону редакции.

— Нет, — я решительно замахала руками. — Уж лучше сидеть в сквере под дождем. Дядя Сережа, — спросила я с надеждой, — можно вас попросить?

— Смотря о чем, золотце.

— Вы ведь недалеко от меня живете. Когда почините, езжайте домой, а я вечером заскочу и машину заберу.

— Да если хочешь, я прямо к подъезду ее тебе подгоню.

— Вы согласны? — Я замерла.

— Согласен, золотце.

— У меня за домом стоянка. А сколько с меня все-таки?

— Чаем с пряником напоишь старого человека, вот и будем в расчете.

— Спасибо, дядя Сережа, вы просто чудо! Но Сергей Валентинович уже не обращал на меня внимания и переключился на машину. Оставив ему ключи, я заспешила прочь от редакции. Можно себе позволить хоть иногда добраться домой на общественном транспорте. Дождь тоже не помеха. Не сахарная, не растаю. Куртка у меня добротная, сапоги теплые. В кои-то веки прогуляюсь под дождем.

Я не выбирала маршрут, а ноги сами несли меня к Измайловскому парку. Когда-то я очень любила гулять здесь. Особенно красиво было осенью, когда начинался листопад. Первые желтые листочки робко появлялись на деревьях уже в середине августа, и на дорожках по утрам можно было найти эти «осенние приветы». К середине сентября желтый цвет царствовал в парке безоговорочно. Особенно красивы были клены с их узорчатой листвой.

А к концу сентября огромными резными листьями были усеяны все дорожки. Эти золотисто-оранжевые листья размером в две ладони были когда-то гордостью моего гербария. Я собирала их, аккуратно высушивала в толстенных словарях, а потом часами могла разглядывать. Высушенные листья издавали чуть горьковатый аромат, рождая воспоминания о промелькнувших осенних днях.

Я шла по знакомой дорожке, вдыхая влажный воздух, который остро пахнул мокрыми листьями, поддевала их носком сапога, а на душе становилось весело, словно уходили куда-то тревога и напряжение, забывался, растворялся в начинающем синеть воздухе неприятный разговор с главным.

Зажглись фонари. От их желтого, чуть размытого света деревья приобретали совершенно сказочный вид. Из темноты выступали сказочные замки со множеством башен; арки, мосты, галереи появлялись благодаря причудливому сочетанию света и тени. Или деревья представлялись великанами-друидами, которые на таинственном шелестящем языке вели между собой только им понятный разговор. Великаны тянули руки-ветки и завлекали своим шепотом. Как здорово под этот шелест и шепот было мечтать в детстве, представляя себе что-то необыкновенное и прекрасное.

Детство осталось позади, мечты разбились вдребезги, оставив кучу невзрачных осколков. Что осталось? Осталась жизнь. Самая обычная, серая проза. Как там у Булгакова? «Многие позавидовали бы тридцатилетней бездетной Маргарите». Так или почти так. Многие позавидовали бы и мне, живущей в отдельной квартире, свободной, бездетной. Иногда хотелось из-за этой свободы себя пожалеть, иногда, напротив, я думала, как хорошо, что ничем и ни с кем не связана.

У меня интересная работа, где я могу проявить себя, у меня есть друзья. У меня мог бы быть постоянный любовник, если бы я сама этого захотела. При желании я давно могла бы жить в Штатах, куда в свое время благополучно отбыл мой брат и где с тех пор живет — не бедствует, а даже весьма и весьма преуспевает. Он давно зовет меня плюнуть на промозглый Питер и перебраться к нему в солнечную Калифорнию. Но я, наверное, не решусь на это никогда. Что-то слишком прочно привязывает меня к серому городу-сфинксу, стоящему на болотистой почве. Хотя нужно будет все-таки выбрать время и навестить своего брата. Действительно, взять отпуск да и махнуть к нему в Сан-Диего, посмотреть воочию на превозносимый во всем мире пресловутый американский быт.

«А что, — развеселилась я, — подальше от питерских осенних дождей, подальше от замерзающих по утрам луж. Поваляться на горячем песочке, побродить под пальмами, поиграть на кортах, поплавать в океане. Ну, чем не отличный отдых? Да добрая половина нашей редакции за такой отдых без сожаления заложила бы душу, да еще деньгами приплатила бы вдобавок».

Добрая половина. А может быть, даже и больше. За исключением нескольких продвинутых, или задвинутых, или равнодушных ко всему, или презирающих все западное, начиная от джинсов «Levis» или «Wrangler» до банальной конфеты на палочке «Чупа-чупс». Я, если разобраться, не такая уж и западница, хотя куда деваться, вот они, новенькие «Diesel», присланные недавно братом и как литые обтягивающие сейчас мой зад. С удовольствием пользуюсь и разной бытовой техникой; сделанной на все том же Западе, потому что умельцы вроде нашего дяди Сережи скрываются по небольшим учреждениям и товар для широкого потребителя не выпускают. С не меньшим удовольствием смотрю и западные фильмы, но только иногда и только хорошие, потому что большинство американских фильмов похожи, как однояйцевые близнецы, выращенные в одном на всю Америку инкубаторе. Посмотрев такой фильм пять минут, можно с точностью до одной десятой процента вычислить, как будет развиваться сюжет дальше и чем все в итоге завершится.