Смерть в осколках вазы мэбен - Платова Виктория - Страница 19

— Конечно, — засмеялся Герт, — особенно сейчас, когда молодое поколение предпочитает «калаши» и «узи». В самый раз против них с такими приемами. Анекдот старый вспомнил, когда Василий Иваныч говорит: «Куда им, Петька, с голыми пятками да против моей сабли».

Засмеялся и Карчинский, но несколько натянуто. Чтобы сгладить неловкость, я решила вмешаться. Все же это я заинтересована в интервью, а не он. Жалко, если такой материал сорвется.

— Не слушайте его, — вмешалась я, — скажите, а почему все-таки джиу-джитсу, ведь это, кажется, японское единоборство? Или я не права? Но почему вы не выбрали какую-нибудь корейскую борьбу? Тэквондо, например?

— Я же говорил вам, — голос Карчинского снова стал мягким, ласкающе-бархатистым, — сначала приятель показал мне разные приемы, затянуло как-то, а потом, когда я увидел, насколько мастерски всем этим владеет Валентин, окончательно и бесповоротно решил — джиу-джитсу. Каждый человек выбирает вид единоборств по себе. Это ведь как оружие: кому-то нравится огнестрельное, кто-то предпочитает холодное. Главное, научиться владеть им мастерски, тогда, — он снисходительно посмотрел на Герта, — и автомат будет бесполезен, если отлично применить приемы.

— Я и говорю, — пробурчал мой дружок, — «куда им с голыми пятками…».

— Вы говорили про Валентина Кима, — снова вмешалась я, чтобы спасти положение. — Я заметила сегодня возле вас человека с восточной внешностью. Но это совсем молодой парень.

— И тоже мастер, — горячо подхватил Карчинский. — Эдик ведь сын Валентина. Мы давно знакомы, и Валентин попросил меня взять сына на работу. Теперь он считается моим телохранителем, а с такой охраной мне и черт не страшен!

— Да чего тебе бояться? — встрял Герт. — Я понимаю еще, был бы банкир или депутат, на худой конец. А художнику телохранитель — все равно что рыбке зонтик.

— Время сейчас такое. — Карчинский встал. — Извините, что заболтался, давайте выпьем за встречу.

Он открыл дверь и нетерпеливо позвал:

— Костя, ну где вы там?

И тут же комната наполнилась движением. Сновали секьюрити, быстро расставляя на маленьком столике напитки и закуски. Но суета прекратилась по мановению руки маэстро. И вот уже исчезли бравые парни в строгих темных костюмах, оставив хозяина наедине с гостями.

— Коньяк? — Герт подсел к столу. — Вот досада, а я на машине. Значит, не получится.

— Когда тебя останавливало то, что ты за рулем? — удивился художник. — Что-то не припомню.

— С тех самых пор, как чуть не впоролся по пьянке в грузовик. Вот и дал себе зарок, что за рулем ни капли. Вы пейте, если хотите, а я воздержусь. Как-нибудь в другой раз, когда я буду на своих двоих.

— Странно, — пробормотал Карчинский, но тут же обернулся ко мне:

— Но вам-то, Леда, надеюсь, не нужно машину вести, и вы не откажетесь со мной выпить?

— Не откажусь. — Я кивнула, подумав, с чего это вдруг Герт стал таким правильным, если всего несколько дней назад подвозил меня домой, будучи в изрядном подпитии. — Расскажите мне о своих картинах, о корейском искусстве, которое стало для вас такой благодатной почвой, — попросила я, когда художник протянул мне низкую пузатую рюмку с золотисто-коричневой жидкостью.

— Благодатной, это вы верно заметили. — Карчинский наполнил коньяком свою рюмку. — За знакомство, Леда, такое приятное знакомство. Я расскажу вам, о чем вы хотите, я даже готов выполнить все, что вы только пожелаете.

Ситуация нравилась мне с каждой минутой все меньше. Герт ведь сам пригласил меня на выставку, и картины действительно потрясающие, но художник… Что-то в нем задевало, казалось фальшивым, как правильно заметил Герт, словно червоточина в яблоке. А авангардист Иванов, который так старательно выполнял роль гида, а потом внезапно куда-то исчез? А телохранители? Действительно, зачем художнику телохранители? Понятно, что он человек далеко не бедный, но на самом деле не нефтяной же магнат и не воротила шоу-бизнеса.

Я внимательно рассматривала своего собеседника, который вдохновенно рассказывал об искусстве, бросая на меня выразительные взгляды. Но его речь звучала несколько заученно, словно он раз и навсегда запомнил нужный текст. Он спокойно развалился в кресле и подкреплял каждое слово выразительными жестами холеных рук. За своей внешностью художник следил весьма тщательно. Чего только стоит его аккуратная, волосок к волоску, шевелюра. Кстати, ни одного седого волоса в его возрасте. К тому же этот неестественно яркий блеск. Вероятнее всего, какое-то дорогое средство для окрашивания. Плюс, конечно же, умелый парикмахер и косметолог. За лицом Карчинский ухаживает не хуже молодящейся кокетки, настолько гладкая и упругая у него кожа.

И морщин почти незаметно. А когда он улыбается, видны ровные белые зубы, пример высококачественной работы отличного стоматолога.

А его безупречная одежда, которую он носит небрежно, даже щеголевато. Насколько точно подобран цвет костюма и рубашки, а этот длинный шарф-платок темно-бордового цвета, так выгодно подчеркивающий безупречность одежды. А золотой браслет с изумрудами, который ловко охватывал запястье знаменитости. Так в большинстве своем одеваются звезды телеэкрана, поп-певцы, молодые люди, которые не утруждают себя работой и черпают средства из толстых папиных кошельков.

И даже красота картин, что так привлекла меня с самого начала, отошла куда-то на задний план. Уж очень плохо стыковалось это искусство с покровительственно-барственной манерой Карчинского, его вкрадчиво-бархатистым голосом, его глазами.

Его глаза за одну секунду меняли весь его облик, они то улыбались, то ласкали, то становились приторными, как медовая патока, то откровенно похотливыми, как у вышедшего в тираж плейбоя, то напоминали стальные буравчики, готовые просверлить черепную коробку и добраться до мозга.

Презрение, нагловатая уверенность, бесцеремонность сменялись в его глазах пошловатым блеском и пресыщенностью. Он все время менялся, оставаясь при этом одним и тем же — холодным и расчетливым типом.

— Вы меня совсем не слушаете, — вдруг оборвал себя Карчинский. — Вы о чем-то задумались, Леда?

— Нет-нет. — Я поспешно поставила рюмку. — Я слушала вас и вспоминала картины. Поразительно, как много можно иногда передать несколькими штрихами.

— Вам что-нибудь понравилось? — самодовольно улыбнулся художник.

— Конечно, картины замечательные, но одна мне запомнилась больше других. Кошка, которая охотится за воробьями. Удивительно, насколько точно вы передали ее стремительные движения и испуг птиц, которые торопливо разлетаются во все стороны.

— Браво! Брависсимо! — Карчинский захлопал в ладоши. — У вас отменный вкус, Леда. Я взял этот сюжет у Пен Самбека [13]. Я рад, что вы обратили на эту картину внимание, это то немногое, чем я могу по праву гордиться.

— Ладно уж, не скромничай, — проворчал упорно молчавший до этого Герт. — А то у тебя мало хороших работ?

— Хороших немало, — спокойно кивнул Карчинский, — но отличных… А эта одна из них, скажу без ложной скромности. А как вам…

Договорить он не успел, потому что в дверь настойчиво постучали. Художник надменно бросил:

— Я занят. — И снова повернулся к нам:

— На чем я остановился?

Но стук раздался снова, дверь приоткрылась, и тихий вышколенный голос торопливо позвал:

— Владимир Иванович.

— В чем еще дело? — Карчинский раздраженно двинулся к двери. — Одну минуточку.

В течение нескольких минут мы слышали его барственный голос, который распекал нерадивого слугу. Тот, видимо, тихо оправдывался, потому что хозяин продолжал метать гром и молнии. Наконец начальственная выволочка подошла к концу, и Карчинский, пылая праведным гневом, появился на пороге комнаты.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Возникло некоторое недоразумение, и я должен спуститься в зал, чтобы все уладить. Черт возьми! — сорвался он. — На что только я держу этих дармоедов, если все вопросы приходится улаживать самому. Поэтому, — добавил он уже тише, — мне придется ненадолго вас покинуть.