Дипломатическая тайна - Никулин Лев Вениаминович - Страница 18

– Его превосходительство Ибрагим?хан просил передать уважаемому другу, что ковры из Кермана прибыли в Новый Феррах благополучно и завтра двадцать два вьюка следуют далее с охраной и проводниками.

Майор Герд выслушивает длинную фразу и одобрительно наклоняет голову.

– Уважаемый друг уведомит меня о дальнейшем…

– Его превосходительство просит передать, что он отвечает за ковры только в пределах Гюлистана.

– Разумеется. Дальше отвечает хаджи Зиа.

– Когда можно ожидать распоряжения об оставшихся в Новом Феррахе вьюках?

– Не скоро.

Аудиенция кончается, майор кивает головой и поворачивается к двери. Чиновник уходит в настоящей ярости. Он был бы несколько удовлетворен, если бы увидел лицо майора в эту же минуту, когда он, задыхаясь от быстрого шага, входит в кабинет королевского посла и докладывает сэру Роберту Кетлю:

– Ковры отправлены за границу.

ДЕТДОМ № 26

На Воронцовом поле (так в Москве называется переулок, не имеющий ничего общего с полем) выстроил особняк фабрикант из обрусевших немцев, и выстроил со вкусом и большой склонностью к комфорту. Только теперь вместо медной дощечки, на которой было выгравировано готическим шрифтом “Фон Мерк – коммерции советник”, висит белая вывеска: “Детский дом № 26”.

При доме – сад с оранжереей и старыми аллеями. В доме – дубовый вестибюль с тяжелой готической люстрой, зала, где когда?то по четвергам для шести–семи гостей играл квартет (лучшие музыканты России). Теперь в этом зале длинные некрашеные столы и скамьи и вдоль столов линии русых и черных, стриженных ежиком голов. Воспитательницы в белых косынках ходят вдоль скамей, утирая посапывающие носы пуговичкой, отнимая у бойких стрелков хлебные шарики, поправляя нагрудники. Крепкая, веселая девушка в белой косынке только что успокоила самую бойкую пару на краю стола и выглянула в окно.

– Паша… Никак мой идет… Постой за меня…

Девушка сбегает вниз по дубовой точеной лестнице вестибюля навстречу Васе Жукову.

– Проститься пришел. Завтра – в четыре.

– Погодите вы!… Пойдем в сад…

Они идут мимо квадратного пруда и фонтана и тесно друг к другу усаживаются на скамью.

– Скоро ли приедешь?

– Что за разговор, Оля! Как сдам почту, в ту же минуту – назад…

– Ну смотри!…

У девушки дрожат ресницы, она отворачивается. Жуков хлопает козырьком фуражки по колену и рассказывает, чтобы не молчать и не дать заплакать.

– Чудное дело вчера было… Прихожу в отдел – тебя, говорят, знакомый ждет… Смотрю – сидит такой гладкий, рыластый… В жизни не видал… Он на меня, я на него… “Виноват, – говорит, – обознался… У меня, – говорит, – знакомый был Жуков Василий… Где?… На фронте… На каком?… На том…” Туда?сюда, меня кто?то за локоть – по делу… Глядь – того уже нет… А той ночью иду от тебя – за мной увязался не то пьяный, не то больной… Ну, я его наганом пугнул… Вот что, Оля, завтра с утра надо нам в загс… Надо оформить… Василий и Ольга Жуковы – и никаких!… Поняла!… Оформим.

– Нашел время!… Завтра же тебе ехать…

– До четырех успеем… Эх, ты моя!…

– Ну, ты полегче!…

От дома бежала девушка:

– Оля, иди, ты ж дежурная… Гости приехали!…

– Какие такие гости?…

– Англичанка… рыжая… пошла на детей глядеть… Интересуется…

Они встали и пошли на террасу.

Из дверей зимнего сада шли Люси Энно и старушка, обе со знаком “Дианы” на рукаве.

На лестнице они стояли друг против друга – стареющая и еще пленительная женщина и крепкая, розовая девушка с высокой, вздымающейся от бега грудью, с кокетливо завязанным узлом золотистых волос. Две женщины, чужие и никогда не встречавшиеся, но связанные странным чувством – одна завидовала молодости и доброй прелести другой.

Люси Энно вертит в руках маленький фотографический аппарат, она снимает группу детей у фонтана, затем крыльцо дома, затем Оля видит, как аппарат направляется в сторону Васи Жукова, который искоса смотрит на нее.

– Вася, она и тебя сняла…

– Вижу… А зачем?…

У него настороженное лицо и тревожный взгляд.

Но Люси уже отвернулась, она занята с Гришей, трехлетним веселым мальчишкой, который тянется к аппарату. Она прячет аппарат в футляр и дает ему играть.

Вася говорит тихо и как бы в сторону.

– Оля, возьми у Гриши аппарат, поняла? Незаметно пружину нажми, поняла?…

– Поняла!…

Она идет к Гришке.

Люси раздает шоколад детям, не видит, как Оля отнимает у Гришки раскрытый футляр и возвращает его Люси…

Еще испортит.

Люси благодарит ее и говорит что?то старой англичанке. Должно быть, хвалит Олю за красоту. Обе смеются. Затем они уходят к заведующей, и через десять минут в переулке гудит автомобильная сирена и шумит, затихая, мотор.

– Сделала?

– Сделала. Никто не приметил… А зачем?…

– Да так, пустяки…

– Ой, Васька, крутишь…

Вася подхватил ее под руку.

– Завтра поутру в загс! Оформим.

НАЧАЛЬНИК СЕКРЕТНОГО ОТДЕЛА

– Говоришь, рыжая и хороша собой?

– Не то чтобы рыжая, а в масть впадает…

Захаров ищет в трех синих конвертах и вынимает фотографию.

– Не эта ли?…

– Эта.

– Видишь, они тебя только снимают, а у нас уже готово.

– Мда… Работа.

– Вот что, ты все случаи дальше мне докладывай… Докладывай, как и раньше.

– Товарищ Захаров… А завтра мне ехать? Как полагаешь?…

– Обязательно!… Почту получишь и поезжай…

Жуков смотрит в бесцветные маленькие глаза под красными веками Захарова и в первый раз видит улыбку на утомленно?бескровном лице. Затем он встает, пожимает плечами и тоже улыбается.

У ворот отдает пропуск часовому, который нанизывает бумажку на штык, и Жуков уходит, почтительно оглядываясь на неприметное трехэтажное здание секретного отдела.

ВЕСТИ ИЗ КЕРМАНА

Три тысячи верст, изгибаясь зигзагами по плоскогорьям в двенадцать тысяч футов над уровнем моря и снова обрываясь в долину, пересекаемую великой рекой Оксусом, дальше и дальше на восток к “Крыше мира” убегает пограничная линия между Республикой Советов и государствами Центральной Азии. В глиняных поселках, в палатках, сжигаемые малярийным жаром, опаленные горячим ветром пустыни, в горах и долинах, в камышах и диком кустарнике, на три тысячи верст держат границу тамбовские и калужские крестьяне, питерские и московские рабочие, туркмены и сарты – все в защитных, конусообразных шлемах с красной звездой.

Вечные, великие караванные пути и горные проходы нужно охранять от кочевников и охотников, которые тиграм и барсам предпочитают чужих курдючных овец, но за вечными путями – по обе стороны горные цепи или солончаки и пустыня, где не растет даже колючий саксаул. Какой караван свернет с пути, которым шел Искандер и Тимур, и углубится в мертвую пустыню? Какой караван свернет с знакомой вьючной тропы и двинется ущельями, поднимаясь к ледникам, где за лето только две недели оттаивают от снега горные проходы?

Этой тропой, ступая по мягкому, отливающему синим снегу, идут одиннадцать верблюдов и пятнадцать коней. Далеко впереди движется цепь проводников.

Всадники едут с зажмуренными глазами; над ними синее небо, желтый отчетливый круг солнца, под ногами сияющий, режущий глаз снег. Путается, кружит за ними в снегу след, подымаясь на склоны, обходя провалы, забирая выше и выше к великому перевалу. Кони, верблюды и люди дышат быстро и неровно; тихо ржут кони, и еле слышны голоса перекликающихся погонщиков.

Уже восьмой переход делают они, стремясь к раздвоенной вершине, которая виднеется впереди в голубом небе. Восемь дней ползут они, и вершина растет, медленно приближается, уходит то вправо, то влево, и только десятый переход приводит их к ущелью с почти отвесными стенами. Они идут по узкой, выступающей вдоль отвеса снежной ленточке, внизу, под ними, голубые льдины и еле слышное журчанье мощного горного потока. Проводники кое?где рубят топориками лед, и по этим ступеням в мерзлом снегу движется караван к перевалу. Наконец вечером, после того как один всадник, словно видение, исчезает, свалившись в поток, они останавливаются на перевале и совершают вечерний намаз меж двух как бы рассеченных вершин.