Дети-тюфяки и дети-катастрофы - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 41

– А где же Алик?

– У него это… работа… Так получилось… – неубедительно пробормотала Наташа, не глядя на меня (во время первой встречи мы специально обговорили час последующего приема, согласовав его с рабочим расписанием Алика).

– Ой ли? – недоверчиво переспросила я.

– Он сказал, что не пойдет, – решилась Наташа. – Сказал: что переливать из пустого в порожнее? Лупить его надо, и будет как шелковый. А по психологам ходить – только время терять. Мне надо – пусть я и хожу… Вы простите его, пожалуйста… Он хороший, только не понимает…

– Сомневаюсь, чтобы Виталий нуждался в моем прощении, – искренне рассмеялась я.

Тактичность и какая-то девичья стеснительность Наташи вызывали во мне явственную симпатию. И это внушало оптимизм – всегда эффективнее работаешь с тем, кто тебе по-человечески нравится.

– Но я лично буду делать все, что вы порекомендуете, – поспешила она уверить меня.

– Для начала давайте разберемся в том, что происходит с Маратом, – предложила я. – Вот видите, здесь в карточке написано: энцефалопатия, гипердинамический синдром… Об этом мы сейчас и поговорим…

Примерно минут через десять моих объяснений Наташа неожиданно разрыдалась. Совершенно по-девчоночьи, размазывая слезы по щекам, взвизгивая и хлюпая носом.

– Эт-то что еще такое?! – растерянно прикрикнула я.

– Я же не знала, что он больной! – всхлипывала Наташа. – Мы же не знали! Он такой шустрый всегда, румяный, не болел ничем! Мы же ругали его все время, а Алик говорит – бить! Я же книжки читала, я хотела, как правильно… Мы же не знали! Если бы я знала с самого начала, я бы…

– Что – «я бы»? – вклинилась я в покаянный Наташин монолог. – Вы бы все ему позволяли? Никогда не ругали бы? А то, как он бабушку пугает – это что, синдром, что ли? Болезнь? Нет, уж извините меня, но это просто мелкая подлость!

– А как же тогда?! – Наташа изумленно распахнула огромные, подтаявшие от слез ресницы.

– А вот так! Слухи о тяжелой болезни Марата сильно преувеличены. Есть некое состояние нервной системы, которой нужно учитывать. Не более. Но и не менее. Как часто в вашей семье, в вашем доме звучит ваше «я хочу»?

– Мое?!

– Да, ваше, ваше. «Я хочу пойти погулять»; «Сейчас я хочу накраситься»; «А сейчас мне хочется принять душ»; «А вот сейчас я буду просто лежать на диване и плевать в потолок». И так далее, и тому подобное.

– А кому я это должна говорить?

– Кому угодно. Марату, например.

– Но зачем ему про то, что я хочу накраситься? Он и не поймет ничего. А гулять меня попросту не пустит. И перед Аликом неудобно. Да и некогда мне. С работы приду, заберу его из садика – и по хозяйству. Да еще ведь надо и с ним позаниматься… И Алик… Да зачем все это?

– А затем, что Марат просто не умеет считаться с потребностями других людей, не умеет координировать свое поведение в соответствии с ними. И именно в этом его основная проблема. Он вовсе не желает вас огорчать, но и радовать вас он не в состоянии. Он вас как человека попросту «в упор не видит». И бабушку, и воспитательницу в детском саду, и учительницу в «обучалке-развивалке». А Алика лучше слушается просто потому, что боится наказания. Вот тут вы совершенно правы: страх – это не воспитание.

– А почему он не умеет это… координировать? Это мы с Аликом виноваты, да?

– Большинство детей надо этому учить. А гипердинамических детей в особенности, потому что внимание у них рассеянное, концентрации никакой. Он что-то делает и попросту не успевает заметить, что другие люди по этому поводу почувствовали, как отреагировали. Он сразу же отвлекается на что-то другое. Вот если он за это по заднице получил, тогда заметит, конечно. Тоже, правда, ненадолго.

– Так что же, Алик прав?!

– Да нет, конечно! Запугать Марата можно, но это будет не воспитание, а именно запугивание. И тогда – в этом вы опять же правы – когда он подрастет, он перестанет бояться, и у вас вообще не останется никаких рычагов для воздействия на него.

– А что делать-то?

– Сейчас вам нужно давать ему четкую и однозначную обратную связь по поводу всех его поступков. Это мне не нравится… Меня ужасно раздражает, когда… Папа не любит, если… Бабушка будет очень рада, если ты… Понимаете? Очень коротко, четко и обязательно от конкретного лица. Алик должен делать то же самое. Кроме того, учите его видеть вас. Со всеми вашими желаниями, привычками, капризами. Заставьте его с вами считаться. Вот именно для этого и должно звучать ваше «я хочу». Вы лично, папа и бабушка – как модель окружающего мира. Когда он научится видеть вас, ему будет легче заметить и учесть учительницу, воспитательницу, детей в школе…

– Он будет истерики устраивать. Он уже привык, что все по его…

– Ничего, поустраивает и перестанет. Только не жалейте и не утешайте.

– А это не вредно?

– Куда вреднее расти румяным эгоистом, который никого, кроме себя, не видит и знать не хочет.

– Хорошо, я попробую. Только не знаю, получится ли у меня…

– Попробуйте.

Через пару недель ко мне на прием явился Алик собственной персоной.

– Знаете, – сказал он, задумчиво почесывая затылок. – Моя жена, по вашей наводке, делает что-то такое загадочное, а объяснить толком ничего не может. Или не хочет. Вчера вечером, например, она отправилась в кино с подругой, которую до этого не видела три года. Марат закатил дикую истерику на тему: «Мама, не уходи!» А я вообще чувствовал себя полным идиотом, потому что совершенно не понимал, что происходит и как я должен на это реагировать. Она сказала, что это нужно для воспитания ребенка, а я должен давать ему какую-то обратную связь о своих чувствах. Какая, к чертям собачьим, обратная связь, и как я могу говорить о своих чувствах с пятилетним ребенком?! Я вообще не умею о них говорить! Я же не герой латиноамериканского сериала!

Отсмеявшись, я провела вторую серию ликбеза. На этот раз с Аликом. Алик, как и следовало ожидать, рыдать не стал.

– Понятно, – задумчиво протянул он. – А вы знаете, я давно что-то такое подозревал, только вот сформулировать никак не мог. Слишком уж он какой-то… поверхностный, что ли… и действительно не умеет ни с кем считаться, хотя по возрасту уже должен был бы. Так вы говорите, это пройдет?

– Само по себе – нет. То есть биологически Марат может стать здоровым, но все его неврологические особенности, если прямо сейчас не заняться коррекцией, перейдут в патологию характера. Проще говоря – получится здоровый эгоист.

– Значит, будем корректировать. А в обычной школе-то он учиться сможет?

– Безусловно, да. Хотя проблемы наверняка будут. О них мы поговорим в свое время. Сейчас есть более неотложные задачи.

– А что – если это болезнь, то нет ли от нее каких-нибудь таблеток?

– Вам так хочется покормить Марата лекарствами? Думаете, таблетки научат его не оскорблять бабушку?

– Да нет, это я так спросил, на всякий случай… Ну, так что же надо делать сейчас?

– Объясняю еще раз… – вздохнула я.

В дальнейшем я регулярно встречалась с Наташей. Алик не появлялся, но, по словам жены, педантично следил за выполнением всех рекомендаций. Марат же, вопреки всем предположениям матери, никаких особых истерик устраивать не стал. Как только ему внятно сообщили и показали, что и почему нравится и не нравится окружающим его людям, он тут же проявил себя как совершеннейший конформист. Любимым его вопросом стал: «А это будет – как? Хорошо?»

Однажды, спустя три или четыре месяца после начала терапии, Марат, перебирая старые тетради и вспоминая детей из «обучалки-развивалки», вдруг спросил:

– Так меня выгнали потому, что я был плохой? Не потому что – глупый?

– Ты не глупый и не плохой, – сориентировалась Наташа. – Ты просто не умел правильно себя вести, не думал о других, мешал им.

– А теперь – умею? – тут же поинтересовался Марат.

– Не знаю, – честно призналась Наташа. – Вроде бы, теперь получше стало. Бабушка давно не жаловалась.

– Так может, мне опять заниматься пойти? – непривычно жалобным тоном попросил мальчик. – Мне там рисовать нравилось. И английский. У нас в садике такого нет.