Купель дьявола - Платова Виктория - Страница 42

— Вы подождете, пока я сделаю один звонок?

Жаик пожал плечами, но остался.

В отчаянии ломая пальцы, я накручивала телефонный диск. Лавруха так и не отозвался. Телефон Ваньки Бергмана тоже молчал.

— Мне пора, — сказал Жаик. — Вы сделали два звонка, а просили об одном.

— Может быть, вы останетесь?

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую. Я прикусила язык: просьба — глупее не придумаешь. С какой стати чужой телохранитель должен пасти меня и картину. Тем более когда его хозяин мертв и хозяйка оплакивает его…

— Когда похороны? — я пыталась хоть чем-то его удержать.

— Послезавтра, — брови Жаика угрожающе сошлись на переносице: не вздумайте явиться на них, девушка.

— Вы позвоните мне, когда… Когда Агнесса оправится?

Он ничего не ответил и тихо прикрыл за собой входную дверь. Я осталась одна. Нет, мы остались вшестером: я, рыжая Дева Мария и четыре всадника Апокалипсиса. Я до сих пор не могла поверить в происходящее: описав круг во враждебном небе, картина снова вернулась ко мне. А я приложила столько усилий, чтобы никогда ее не видеть. Я почти убедила себя в том, что рассталась с ней окончательно. И вот теперь, отягощенная несколькими смертями, она лежит в кухне на столе.

Лавруха так и не появился, хотя я звонила ему каждые пятнадцать минут. Не было и Ваньки Бергмана. Не было никого, кто мог бы разделить со мной ответственность. А гостиничного телефона Херри-боя я не знала. Устроившись на полу, у батареи, я принялась размышлять над ситуацией. В Питере найдется немного квартир, где лежит миллион долларов. Можно, конечно, наплевать на все и вернуться в “Пират”, который работает круглосуточно. Можно поехать к Жеке, но тогда не удастся избежать разговора о прошедшей ночи. Можно, наконец, ломануться к кому-нибудь из знакомых художников на раггу, напиться водки, уснуть на стульях и, таким образом, безболезненно проскочить в следующий день.

А можно остаться дома.

Забаррикадировать дверь, вооружиться тупым кухонным ножом и… Хорошая идея — забаррикадировать дверь. Именно так поступили Быкадоров и Леха. Быкадоров и Леха. А теперь я иду по их следам. Я даже вздрогнула от этой мысли, отбежала прочь и остановилась, с трудом переводя дыхание. И снова осторожно приблизилась: мысль “пойти по следам” сверкала и переливалась, как хорошо обработанный алмаз. И на каждой его грани было выведено: “Почему бы и нет”.

Почему бы не повторить их путь?

Если в картине что-то есть — это “что-то” может проявиться в любой момент. И я смогу убедиться либо в полной ее безобидности, либо в демоническом предназначении. К тому же я нахожусь в более выигрышном положении. Я знаю, с какой стороны ждать опасности. Ни Леха, ни Быкадоров не знали. А я — знаю.

Предупрежден — значит, вооружен.

Искушение было слишком велико, я просто не могла ему противостоять. Порывшись в аптечке, я нашла валидол, забытый Жекой еще в день смерти Быкадорова. Не бог весть что, но на крайний случай сойдет. Нужно только дождаться ночи, лучшего времени для откровений и разгадок копеечных тайн.

Остаток вечера я тупо просидела перед телевизором, щелкая кнопками каналов; “Предзнаменование” с Грегори Пеком в роли ангела-мстителя, “Оно” по Стивену Кингу и “Секретные материалы” на закуску — телевизионщики как будто сговорились пугать ошалевшего от жары питерского бюргера. Неплохая собралась команда для разогрева, а во втором отделении нашего гала-концерта выступит легендарная голландская группа “Всадники Апокалипсиса” со своими племенными жеребцами. Руководитель проекта — Лукас ван Остреа, больше известный как Лукас Устрица.

…Дом напротив не прибавлял мне оптимизма. Вот уже полгода, как он был расселен и теперь смотрел на меня пустыми глазницами окон. Я убрала квартиру (последний раз я делала это месяц назад), вымылась в душе (неизвестно, в каком виде меня найдут, так пусть хотя бы я буду чистой) и съела целых две тарелки кукурузных хлопьев с молоком (Лавруха прав, негоже нажираться на ночь). Все оставшееся до двенадцати время мной владела какая-то истеричная веселость. Даже если со мной что-то случится, я не успею покрыться трупными пятнами: завтра утром мы провожаем в благословенную Голландию Херри-боя. А у Лаврухи есть ключ от моей квартиры. И от квартиры Жеки — тоже. У меня тоже есть ключи от их берлог — так повелось еще с незапамятных времен академии, когда мы были неприлично близки и не могли друг без друга шагу ступить. Так что о собственном бренном теле не стоит и беспокоиться. Лавруха найдет его вовремя… Я снова набрала номер Снегиря, и снова мне ответили длинные гудки.

Тем лучше. Теперь мне не отвертеться. Если я и трушу, то только самую малость. Но страх никогда не был моей отличительной чертой. Моя отличительная черта — здоровый авантюризм, здоровый цинизм и здоровое любопытство. Сгубившее не только кошку (бедняжка Пупик), но и жен Синей Бороды. А также изрядно сократившее жизнь Мате Хари.

…Когда на кухне задребезжал таймер, я развернула сверток с картиной.

Пора.

Держа доску в руках, я направилась с ней в комнату. И некоторое время, как какая-нибудь буриданова ослица, размышляла: с какой из сторон начать эксперимент. Логика подсказывала мне: стоит пококетничать со “Всадниками Апокалипсиса”, Кэт. Все четыре — зрелые мужчины, не лишенные внешней привлекательности. Даже всадник Смерть выглядит вполне респектабельно. Но и Быкадорова, и Леху сразил наповал мой двойник. А уж если я решила идти по их следам…

Вздохнув, я перевернула доску, поставила ее на стул и придвинула лампу. Это, конечно, не софиты в титовском особняке, но Быкадоров вообще обошелся без осветительных приборов. Навыки по установке света, полученные в галерее, позволили мне найти оптимальный вариант: картина перестала бликовать. Я уселась в кресло напротив нее, на расстоянии полутора метров. Теперь я могла разглядеть мельчайшие детали, которые и так знала.

…Через полчаса я заскучала. Мне захотелось попить водички, растянуться на диване и почитать очередной детективчик, купленный на развале у метро. Я обожала дамские детективы с их недалекой интрижкой и такими же недалекими опереточными героинями. Эти героини обводили вокруг пальца целые подразделения ФСБ, укладывали в койку целые филиалы банков и в финале уезжали на роскошных “Ролле-Рейсах” с пачками конвертируемой валюты под сиденьем. Лучшей юмористической литературы и придумать невозможно. Фамилий авторесс этой клюквы я никогда не запоминала. С легкой руки Лаврухи Снегиря они имели одну-единственную универсальную фамилию — Собакины.

— Ну что ты читаешь всякую дрянь, Кэт? — риторически восклицал Лавруха. — Какая-то Иванова, Петрова, Собакина… Лучше бы Курта Воннегута полистала.

— Курт Воннегут — плохой писатель, сделанный нашими хорошими переводчиками. А вообще не люблю я серьезную литературу.

— Собакины, конечно, лучше, — ворчал Лавруха, но сделать ничего не мог.

Теперь книга очередной Собакиной лежала у меня под диваном. А я, вместо того чтобы заняться ей, глазела в картину. Будем рассуждать здраво: для того чтобы свернуть Леху Титова в бараний рог, картине понадобилось полчаса от силы. Я сижу больше, чем полчаса, — и ничего не происходит. Складки плаща Девы Марии не подают никаких признаков жизни, и даже веки не дрожат. А ведь я сама видела это…

Или мне только казалось?..

Я вытянула ноги и нагнула голову — угол зрения слегка изменился, и кроваво-красная заколка на плаще Девы Марии вдруг приблизилась ко мне: я явственно увидела монограмму Лукаса Устрицы. Теперь заколка действительно напоминала моллюска. Живого моллюска, лежащего в какой-нибудь океанской впадине. Боясь нарушить это хрупкое равновесие между мной и картиной, я перевела взгляд выше, на лицо девушки. Нет, оно не было живым, но казалось живым. Только теперь я по-настоящему оценила силу Лукаса Устрицы. Все это время я стояла у двери, и мне даже в голову не приходило, что она не заперта. А теперь я лишь легонько толкнула ее — и она поддалась. Обрывки мыслей и образов толпой носились в моей в одночасье опустевшей голове. Девушка с портрета любила Лукаса Устрицу, и дело не в том, что модели всегда любят художников, всегда хотят любить их. Она любила его самой обыкновенной земной любовью, не очень выразительной, не очень выигрышной и не слишком красивой. И она была мертва, когда Лукас нарисовал ее. Это не просто прекрасное лицо — это прекрасное мертвое лицо. Оно совершенно, а совершенной бывает только смерть… Быкадоров и Леха тоже стремились к совершенству — только для того, чтобы соответствовать своей совершенной мертвой партнерше.